На перроне ужгородского вокзала, в сторонке, стоит каменный чемодан, бок ободран. На чемодане, как на постаменте, — игрушка, заяц. Хозяева за ними уже не вернутся никогда.

Скульптор Роман Мурник взялся за эту работу, когда увидел в интернете фотографии последствий российского обстрела железнодорожного вокзала Краматорска в апреле 2022 года. Там беженцы, в основном женщины с детьми, ждали эвакопоезда. До спасения — до Ужгорода — они не добрались.

Дом на горе

Я живу в доме на горе. Ночью, если выключить люстру, можно не спать впрок, а любоваться панорамой города в россыпях огней: ни светомаскировки тебе, ни комендантского часа, ни ракетных атак, ни дребезжания ударных дронов прямо над головой. Самая западная точка Украины, самый маленький областной центр. Расстояние до Киева 798 километров, до Мариуполя — 1470.

Во дворе цветут поздние штамбовые розы. На зеленой ноябрьской траве продуманно теснятся конусы туй и можжевельники с модной стрижкой «под шар». Из глубин изгороди выглядывают лаковые листья лавра. Справа виден след от портативного бассейна: убрали на зиму. Дом называется «Гостинний» (по-украински «гостеприимный») и от соседних коттеджей отличается разве что постоянно распахнутыми воротами.

На вторые сутки вторжения дорога у дома превратилась в сплошную пробку: до границы со Словакией, до контрольно-пропускного пункта, отсюда метров пятьсот. Детское питание, памперсы, продукты, лекарства в дорогу тем, кто решил ехать дальше, связь с коллегами-волонтерами в выбранной стране, чтобы передать с рук на руки, — так отправляли эвакуирующихся автобусами в Словакию, Чехию, Германию, Францию, Нидерланды. Ночлег, еда, одежда, лекарства, помощь с обучением, поиском работы и жилья в громадах (территориальных общинах) Закарпатья — это предлагали остающимся. Писали грантовые заявки с теми, кто был готов начать с нуля свое дело на новом месте, обеспечивали юридическое сопровождение и психологическую поддержку.

В столовую, не рассчитанную на потоки народа, вились очереди. Стиральные машины в прачечной на минус первом этаже запускали круглосуточно. Человек двести, не меньше, ежедневно открывали входную дверь дома, буквально падая от усталости и нервного напряжения. Всё возможное пространство, включая гостиную, где стоят сейфы с логотипами Агентства ООН по делам беженцев, занимали матрасы и туристические коврики.

Встречали из-за границы гуманитарные колонны камионов-большегрузов: генераторы, пауэрбанки, снова теплые вещи, спальники, продукты, лекарства. Часть везли не на собственные склады, а пробивались с ними в ад Бучи, Ирпеня, Гостомеля.

Тут такая история. Если бы «Неемия», международная общественная организация, которая существует в городе с 1996-го и опекает семьи в сложных жизненных обстоятельствах, а также женщин, перенесших насилие и детей-сирот, не приобрела с 2014 года особый опыт как хаб — ведь войне России против Украины не тысяча дней недавно исполнилось, а десять лет! — выгорание у ее сотрудников наступило бы давно, хотя проект и опирается на волонтерское движение, религиозные организации и благотворителей со всего мира. Да и сам шелтер «Гостинний дім» построен на средства американского мецената. Но

в прямом смысле слова или подняла с социального дна: мы не пропали, и вы не пропадете.

«Схід і Захід разом»

Речевка Майдана «Схід і Захід разом!» («Восток и Запад вместе!») оказалась пророческой: восток и запад страны не бросили друг друга в горе.

— Это Тетяна. В Ужгород перебралась из Славянска, оккупированного Гиркиным. С тех пор здесь. Получила образование, работает воспитателем. Оля Оберемко, ее землячка, тоже с нами с четырнадцатого. Саша преподает физкультуру. Приехал еще подростком, под опекой бабушки, — представляет мне педагогический коллектив Тетяна Мачабели, когда мы все в темпе допиваем кто чай, кто кофе в столовой.

В школе «Лоза» — а как еще может называться место в виноградном краю, где растят самое дорогое? — скоро уроки. Школа частная, начальная, поддерживается правительством Германии, занятия по системе Монтессори, по украинской программе.

Рядом заканчивают завтрак ученики. Еда самая обычная: гречневая каша, котлета, салат. Едят хорошо, на приветствие отвечают весело, ударить своей ладошкой о ладонь Тетяны Мачабели — она, сертифицированный педагог, руководит и школой, и всей «Неемией», — тянутся наперегонки. Отличить, кто здесь дочь или сын богатых местных родителей (пока не увидишь во дворе пару-тройку тойот и лексусов, что подруливают на стоянку после занятий: частная школа по умолчанию считается суперпрестижной, как всё, за что надо немало платить!), кто прибыл с мамой эвакуационным рейсом и получил койку в шелтере, а кто ребенок с инклюзивными потребностями, невозможно. Для двух последних категорий образование, разумеется, бесплатное.

Прошу разрешения войти в классную комнату, где у восьмилеток урок английского. На двери с табличкой «Аудиторія — Auditorium» наклеен забавный плакат с полезным на самом деле советом: «Чтобы успокоиться, широкооооо зевай». Народ внутри не зевает, а увлеченно что-то рисует, вырезает, клеит, вертится и болтает без перерыва, нимало не смущаясь присутствием посторонней тетки. Преподавательница ходит между рядами, комментируя работы. Да, болтовня и комментарии — исключительно на английском.

Ромская девочка одиннадцати лет по имени Диана передвигается в инвалидном кресле. В вертикальном положении ей помогают оставаться специальные «ремни безопасности». Это неимоверный результат усилий врачей. Названная мама Эмма, волонтерка из Америки, возила Диану на лечение по клиникам Европы, потому английский девочка освоила с медицинским уклоном.

Биологическая мать бросила новорожденных близняшек в больнице — нередкая, увы, история для ромов Закарпатья. Сестра умерла. Ребенок с массой диагнозов сейчас передо мной, с ноутом. Вместе с персональной ассистенткой, педагогом Аллой Семенюк, готовят домашнее задание, а в перерывах вместе поют песню Дианиного сочинения: слова, музыка. Алла прерывается, откладывает гитару, достает общую тетрадь:

— Вы еще рассказов не слышали, это же готовая книга для детей! Диана утром сообщает: «Вот опять приснилось…», а я записываю.

Девочка поглядывает на меня поверх очков с иронией: наверное, сейчас, как обычно, спросят, кем хочешь быть. Спрашиваю.

— Возможно, писательницей, — отвечает. Но идею опубликоваться для начала в местных медиа встречает сдержанно:

— Надо посоветоваться с мамой.

Слово «мама» как будто подчеркнуто голосом. Американка Эмма много лет не была дома, в США, — занималась Дианой. В начале вторжения вывезла в Будапешт: боялась, что война, пусть и далекая от Ужгорода, негативно скажется на здоровье ребенка, уничтожит достигнутое. Сейчас Диане наконец открыли десятилетнюю визу в США, и она предвкушает встречу со своей большой семьей, которую пока видела только на экране ноутбука.

Движемся дальше

Комната, где я ночую, в светлое время суток служит рабочим кабинетом для Людмилы Комлик, в недавнем прошлом директора средней школы в селе Евсуг Луганской области. Точнее, не просто школы, а без пяти минут лицея с современным интерактивным оборудованием. В Евсуге реализовывали образовательный проект ЕС, получили большой кредит, шестьдесят процентов работ уже выполнили. Соседи-директора завидовали молча, педколлектив и село вообще загордились: вот Николаевна пробивная!

— В подвале будущего лицея мы и спасались от прилетов, — вспоминает Комлик. — А с нами пятеро украинских нацгвардейцев. Подразделение стояло чуть ниже станции, их разбили с воздуха. Те, кто выжил, закопали боекомплекты, жетоны и пробирались по степи в свою часть, в Северодонецк. Мы быстро переодели ребят в гражданское, но выйти на поверхность они уже не могли, а в школьном подвале остаться нельзя было тоже:

До двадцатого марта нацгвардейцы находились в селе. Никто не выдал. Наоборот, улучили момент, помогли добраться до точки эвакуации мирных в Старобельске. А на Людмилу Комлик кто-то написал донос. Она и хочет знать — кто именно, и боится определенности. Были же учителя, которые наперегонки с оккупантами выбрасывали из школы всю украинскую литературу… Самое болезненное воспоминание: «ЛНР»-овцы разбивают о шлакоблок и для верности расстреливают мемориальную доску выпускнику школы, который защищал Украину и погиб в 2015-м.

Забирали Людмилу Николаевну из дому пятнадцать вооруженных боевиков. Но сначала приехали с камерой, записали видео о «бандеровском гнезде» в Евсуге, а вскоре отконвоировали с пакетом на голове в Луганское СИЗО, в камеру.

— Я день и ночь читала на украинском «Отче наш». Тюремщику говорю: «Всю жизнь здесь живу и говорю по-украински. Неужели это преступление?» — вспоминает Людмила. — Он что-то пробурчал, но пожалел, позволил чуть-чуть подышать воздухом. Тут и сюжет по телевидению показали… В общем, разрешили мне после допроса вернуться домой, просто преподавать физику. А в школе уже новый директор: «Вы нам не подходите по идейным убеждениям!» И педколлектив волком смотрит: оказывается, ждали Россию, только я им мешала. Сосед, друг покойного моего мужа, просветил:

Так бы и случилось: Комлик внесли в базу «ЛНР» как врага «республики». Но в село вошли российские войска, и «властям» временно стало не до нее. В общем, Людмиле устроили побег. Пять раз пересаживалась с маршрутки на маршрутку, чтобы запутать следы, пока добралась до российско-латвийской границы. Прошла ФСБ-шную фильтрацию, доехала до Ужгорода, нашла «Неемию».

— Очень злая была, — говорит моя собеседница. — Хотела, когда вернемся, чтобы всех коллаборантов просто уничтожили! Потом думала: за что это мне? А теперь и вспоминать не хочу. Движемся дальше.

Без гражданского сектора, который за время независимости превратился в реальную силу, государство не устояло бы. Но триггером для общества, готового, казалось бы, к любым испытаниям, в следующую минуту могло стать всё, что угодно. Тетяна Мачабели, лидер «Неемии», рассказала об эпизоде, когда ужгородские волонтерки, самоотверженно занимающиеся проблемами переселенцев, однажды «взорвались», встречая очередной эвакуационный поезд из Луганской области. Из вагонов выгружались целыми семьями. Мужчин призывного возраста чуть ли не больше, чем женщин и детей. И вместо «Добро пожаловать!» они услышали от ужгородок совсем другое: «Наши мужья с первого дня на фронте, многие погибли, а вы за Карпатами будете прятаться?!»

Название организации, объясняет Тетяна, синоним огромных возможностей человека и правильного распределения усилий. Библейский сюжет: чтобы отстроить разрушенную Иерусалимскую стену, царь дал в подчинение своему наместнику Неемии армию. Неемия же привлек к строительству стены почти всё население города, а армия защищала их от набегов соседей-врагов. Так сложилось единство. Ну и принцип выживания на будущее: одной рукой воевать, другой — созидать. Очень похоже на украинскую действительность.

Успешные и молодые

Это страшно произнести, но именно большая война спровоцировала в Ужгороде большой экономический подъем. Патриархальный дотационный 112-тысячный город в приграничье — замки, ротонды, храмы, кофейни, что ни памятник, то история, — вмиг оказался в сфере интересов Киева, Харькова, Одессы, не говоря уже о предприятиях из восточной части страны. Что означало: срочно нужны производственные площади и жилье для сотрудников. А где взять, господи… Промзона заброшена с советских времен, земля под бывшими заводами приватизирована, поделена на кусочки, продана десяткам собственников, которые рассеялись кто куда.

Юлианна Бокоч вспоминает 2022-й со смешанными чувствами: отчаяния от трагедий в рассказах их переживших и, чего уж там, восторга от перспектив дома. Старый Ужгород закончился. Начинался модерный.

Ее, депутата горсовета, политолога с ученой степенью назначили начальником отдела адаптации бизнес-релокантов, а также связей с общественными организациями и фондами, в том числе отечественными и международными донорами и инвесторами, — первое такого рода структурное подразделение в Украине (Юлианна уточняет: «Мы называем приезжих не релокантами, а новыми жителями!»). Вместе с представителями «новых жителей» Бокоч колесила по знакомому с детства городу, выискивая подходящие варианты, рулеткой меряя в цехах высоту стен и потолков, на ходу ругаясь и договариваясь с энергетиками, водоканалом, другими коммунальными службами. И ревнуя, да! Соседний семитысячный городок Перечин — курица пешком перебежит! — сумел забрать к себе рекордное множество «новых жителей», включая Краматорский машиностроительный завод и единственное в стране предприятие по производству ветроэнергетических установок с трехтысячным коллективом. К ним поехали со всех регионов: вакансии, зарплаты…

— Перечин не просто вырос вдвое. Их громада получила столько налогов, сколько не имела никогда. Ожили! А у нас экономического чуда нет. Просто выходим в баланс, — просияли милые ямочки на щеках начальницы отдела.

Впрочем, это был уже профессиональный бизнес-прием: чуть-чуть прибедниться, чтобы не сглазить. Индустриальный парк «Ужгород» развивается, инвестиции идут. С 2022 года в Ужгород перебралось свыше двухсот пятидесяти компаний, что называется, от мала до велика. В том числе: столичный SOTON, крупнейший производитель сотовых и поликарбонатных листов, компания «Укрэнергопром», тоже из Киева, лидер на рынке отопительного оборудования, Мелитопольский тракторный завод, «Централис» из Никополя Днепропетровской области, где делают бесшовные трубы для топливных систем автомобилей.

— Больше всего релоцировалось харьковчан, — рассказывает Юлианна, даже не сверяясь с записями в блокноте.

— Не завидую «новым жителям». Не потянут конкуренцию, — замечаю я.

Экспресс-бросок с утра в ближайшую точку с локальной кухней и отчаяние от физической невозможности попробовать хотя бы часть предложений в меню, включая бограч-гуляш, банош с брынзой и шкварками, кремзлики с лесными грибами, укрепил во мне фанатку классических кулинарных ценностей региона.

— В самом начале пришел ко мне один предприниматель, — невозмутимо продолжает Юлианна. — Удивляется: «Как вы здесь живете вообще? Я к восьми утра кучу дел переделал. А ужгородские партнеры еще не проснулись. И только в десять назначают встречи на кофе, который принято пить долго…» Ритм очень изменился. Ну и еще. У нас до сих пор не было ни «Макдоналдса», ни KFC, компании не считали нужным сюда заходить. А теперь открыли!

— Подумаешь, достижение, — ворчу старорежимно, не расставаясь с образом бограча, дымящегося в глубокой керамической тарелке.

— Видели, сколько в «Маке» посетителей?

Приходится согласиться: народу, в основном молодого, полно. Релоканты перевезли семьи.

По данным органов социальной защиты, официально зарегистрированных «новых жителей» в Ужгороде — 27817. Незарегистрированных же (есть методика подсчета по данным операторов сотовой связи) — свыше 60 тысяч. То есть за время большой войны население города выросло почти до 200 тысяч человек, а средний возраст снизился до 35 лет.

Все хотят здесь квартиру!

Юлианна вспоминает, что в 2022-м творилось здесь с рынком недвижимости:

— Однокомнатная квартира в старой хрущевке, которую до войны сдавали за 5–6 тысяч гривен (примерно 240–265 евро. — Прим. авт.), подскочила в цене минимум втрое. И за эти деньги еще найди… Ни номеров в гостиницах, ни комнат на турбазах — забито всё! Никто не понимал, на три дня приехал или на три года. То же и с покупкой. Все срочно захотели квартиру или дом в Ужгороде! До войны у нас ажиотажного спроса на жилье не существовало.

Среди предприятий-переселенцев оказалось немало строительных компаний. Они просили только клочки свободной земли и разрешения: «Нам тоже негде жить!» — и гарантировали расселить всех. На правом берегу реки Уж, в историческом центре, где белое барокко времен Австро-Венгерской империи перетекало в архитектурный модерн квартала Галагов поры Первой Чехословацкой республики, высотки вырасти не могли. Ну разве что в порядке исключения… Зато левый берег, «советский», имел потенциал.

Поначалу сделали ставку на так называемые апарты, вариант квартир-малосемеек по цене 15 тысяч долларов для внутренне перемещенных лиц со скромным достатком. Рынок заупрямился: хочу классные дома — вон на каких авто прикатили многие «новые жители»! Улицы узкие, пробки, муниципальному транспорту не протолкнуться…

Цены, конечно, выросли кратно, тысяча–полторы долларов за квадратный метр, — говорит Юлианна Бокоч.

Эти комплексы добавляют нагрузку на и без того изношенную систему коммунального водоснабжения и канализации. Зато теперь в бюджете есть налоги, придется раскошеливаться. И есть еще страх, о котором моя собеседница заявляет откровенно:

— Вот, например, компания из Мелитополя, сто тридцать сотрудников. Выкупили территорию старой турбазы, построили себе дома, адаптировались. А когда Мелитополь освободят, они останутся или уедут?

Горсовет мониторит исследования, которые проводят международные фонды. Пока данные такие: более тридцати процентов «новых жителей» из Ужгорода никуда уже не собираются.

Из монолога актрисы

— Нет-нет, не надо просить прощения. Спрашивайте, я привыкла. Мы раз десять «Мариупольскую драму» сыграли и в Украине, и за границей. Это сначала после каждого спектакля чуть не скорую надо было вызывать, давление зашкаливало. Бывшая директор театра стыдила: «Вера, вы непрофессионально себя ведете, не справляетесь с личными эмоциями». Я и на самом деле не справляюсь. Тот, кто не пережил, не поймет. А зрители понимают, я же вижу залы! Особенно зрители в Закарпатье. Подходят со слезами: «Спасибо, что напоминаете. Потому что здесь кажется, что война далеко».

Я дважды переселенка. В Мариуполь перебралась из «ДНР-овского» Донецка в начале 2016-го, раньше по семейным обстоятельствам не могла. Преподавала в музучилище вокал на актерском курсе, потом пригласили заведовать музыкальной частью театра. Купила квартиру в центре, от работы в двух остановках. Красивое место, недалеко фонтан с подсветкой, брусчатка на улице. Шла на каблучках и радовалась.

После Донецка так хотелось вернуться в нормальную жизнь. Но поразило, что большинство в Мариуполе открыто симпатизировали России. Хотя чему удивляться: на Азовском море всегда бросали якорь россияне, советские отставники, которым не хватило места в Сочи и в Крыму. Детей-внуков так же воспитали. Паспорта украинские, а ненависть к стране ужасная: «Что нам, на укра́инском разговаривать?!» Я теперь, пусть с ошибками, только по-украи́нски говорю, хоть с детства русскоязычная.

Конечно, я сделала ошибку, что не эвакуировалась сразу. Дома выбило стекла взрывной волной, ни света, ни воды, обстрелы всё время. И страшно — мы же только вдвоем с котом Габриэлем. 4 марта решила: «Надо в театр». Взяла Габи, телефон, документы, что-то в чемодан побросала в шоковом состоянии, ни одной теплой вещи…

А в театре уже масса народа, ждут «зеленого коридора». Сидят, лежат в бомбоубежище, в фойе, возле сцены, возле туалетов, под сценой, в таких каморках-карманах, в зрительном зале. Мы просили: «В зале не надо скапливаться, опасно. И кресла не ломайте, пожалуйста…» А нам: «Думаете, русские ненормальные — по театру бить? Столько детей, женщины из роддома. Какие еще кресла!» Мы бейджи себе сделали, как-никак хозяева. Провели «перепись населения» — 1200 человек всего. Но театральных было мало: три семьи, одна из них с ребенком, еще несколько актеров и я. Мы с коллегами Сергеем и Оксаной заняли мой кабинет звукозаписи в полуподвале, где комната глухая, без окон.

Как жили? Дежурство установили, мыли туалеты, немного убирали. Воду экономили. Ребята из теробороны и военные, спасибо им, приносили короба с едой, рыбу какую-то замороженную, консервы, печенье из разбитых магазинов.

16 марта, в одиннадцатом часу утра, у Габи вдруг шерсть дыбом, заметался. И тут же звук самолета, а потом приближающееся «У-у-у…», как в старой военной хронике о бомбежках. Бросились в комнату без окон. Дальше вроде вакуумного удара. Двери выносит, мебель, штукатурка летит. Грохот сверху, крики «Помогите!»

Серёжа первым пришел в себя: «Пойду гляну!» Возвращается: «Театра нет. Кровь, убитые. Надо бежать, сейчас всё рухнет». И начался сильный артобстрел. Габи я так и не смогла найти. Набросила на халат куртку и пошла.

Когда бежали по улице, обернулась: театр уже горел. И летали самолеты каждые три минуты, туда-сюда. Как будто искали, кого добить. В пригородном селе Песчаном нас приютили совсем чужие люди, забрали своей машиной до Запорожья, дальше мной занимался сын.

А в Мариуполь вошла российская армия. Через полтора месяца бывшая руководительница сообщила, что Донецкий академический областной драмтеатр из Мариуполя — такое полное название — релоцировался в Ужгород. Можно приступать к работе. Из коллектива в двести с лишним человек в Ужгород приехало семеро артистов. Большинство осталось под россиянами.

Руины разобрали и вывезли, братскую могилу под ними залили бетоном. Новый театр строят на месте разбомбленного. Совсем не похож на прежний — чтобы быстрее забылось, наверное: я видела фото. И еще такие снимки: труппа, знакомые все лица, позирует на фоне баннеров, которыми прикрывали останки здания. Веселые, «рожки» показывают… Часть коллектива, которая оказалась в Крыму, поставила спектакль, где украинцы подрывают сами себя.

(Бывшая коллега, Анжелика Добрунова, ответила на «Мариупольскую драму» собственным «произведением», где «Азов» устраивает теракт, заложив тротил в коробку с продуктами. Этим и кормят крымского зрителя. А театр в Мариуполе назвал себя Российским драматическим имени ордена «Знак почета». На пепелище подобрали орден советской поры, который где-то в сейфе лежал, и подняли, так сказать, на щит. — Прим. авт.).

Знаете, я и раньше была не особо материальным человеком. А сейчас вообще думаю: как мало надо для жизни! Сама жизнь, семья, любовь и помощь друг другу.

Вере Фёдоровне Лебединской шестьдесят шесть. В спектакле-сторителлинге «Мариупольская драма» по пьесе ужгородского драматурга и журналиста Олександра Гавроша она, Игорь Китриш, Олена Била и их сын-школьник Матвей, а также Дмитро Муранцев играют самих себя. Театр всё чаще называют просто Мариупольской драмой. Живет Вера Фёдоровна в общежитии, как и другие актеры-релоканты, технический персонал и администрация. Недавно ее заслуги были отмечены орденом княгини Ольги.

Театр без крыши

Я обошла по периметру здание Закарпатского академического областного украинского музыкально-драматического театра, чья монументальность сделала бы честь любому крупному городу страны. В этом здании мариупольцам позволено занимать пять кабинетов, плюс темноватый коридор, фойе и кассовый зал. Там актеры репетируют, если не удается договориться с дворцом для детей и юношества или еще какой-то бесплатной площадкой.

— За час аренды сцены ужгородская дирекция хочет десять тысяч гривен. А мне шестьдесят часов репетиций надо для подготовки спектакля! Плюс прогоны, сдачи, технические репетиции, — перечисляет худрук Геннадий Дыбовский, подчеркивая, что он не жалуется, — просто зло берет из-за деления на «своих» и «чужих».

«Своим» финансово выгоднее отдать зал гастролеру-стендаперу из Киева, не стесненному в средствах: Ужгород вошел во вкус получения прибыли.

— «Вы же по заграницам ездите, деньги зарабатываете!» — передразнивает кого-то Дыбовский. — Да, ездим. Потому что зовут на гастроли и в Британию, и в Германию, и везде. И мы не коммерческий, а государственный театр. У нас ничего здесь нет: ни звука, ни света, ни костюмерного цеха — всё делаем на коленке. Сказать, сколько режиссеру по нынешним стандартам надо платить?! Платим за всё. Гастролируем, чтобы иметь возможность рассчитаться. Но мы «Мариупольскую драму» еще в Гааге судьям покажем как свидетельство преступления!

В углу кабинета, рядом с почетными грамотами и кубками, под сине-желтым флагом стоит макет Мариупольского театра. Такого, каким он был до большой войны. Белым, монументальным, без единой пробоины в крыше, без надписей «Дети» на асфальте, как на снимках после трагедии, что облетели весь мир.

Дыбовский, известный хореограф и исполнитель, в прошлом главный балетмейстер Донецкого национального театра, тут сравнительно новый человек, на должности семь месяцев. Донецк покинул сразу после «русской весны», в Мариуполе не работал ни дня, административную ношу тоже прежде никогда не тащил. Принял предложение Донецкой областной военной администрации купить билет в Ужгород из принципиальных соображений:

— Когда был прорван фронт — имею в виду, когда большая часть артистов предала Украину, — маленький отряд остался и продолжил оборону. Я с ними. Теперь ставлю задачу поднять творчество. Добавить модерна, динамики. Ввести миманс, шоу, чтобы удержать зрителя, привычного к риллсам в смартфоне. Потому что слава об этом театре и так гремит в силу понятных причин.

Говорит, может, даже и хорошо, что повторно с белого листа начали: «Коллектив сам себя просеял через сито, стало ясно, кто есть кто». Прежняя руководительница, при которой родилась «Мариупольская драма», после конфликта ушла вместе с молодежью, которую привлекла из театральных вузов. Геннадию пришлось повторно искать замены: «Превращаемся в антрепризный театр». Но мариупольское «ядро» он бережет, готов даже в известной мере жертвовать профессионализмом:

— У них посттравма. Быстро заводятся, острей реагируют, в том числе на несправедливость.

Дыбовский придумал девиз «Театр без даху» (укр. «Театр без крыши»), с которым мариупольцы гастролируют по Украине. Каждый раз, выходя на поклон, благодарят: «Спасибо, что предоставили нам сцену!» Спектакли идут с аншлагами. Особенно «Унесенные ветром» — современное прочтение, о российско-украинской войне, где костюмы сделаны из обгоревшей, как жизнь переселенцев, крафтовой бумаги. Если в Украине найдется город, который даст крышу Мариупольской драме, театр готов покинуть безопасный зажиточный Ужгород.

Профессор из окопа и пирожные

Каждое воскресенье в полдень они собираются в сквере у площади имени Шандора Петефи. Приносят самодельные плакаты на ватмане и картонках: «Шануй полеглих, допомагай живим, будь голосом полонених» («Чти погибших, помогай живым, будь голосом пленных»), «Полон вбиває!» («Плен убивает!»), «Ціна твого раю — їхнє пекло» («Цена твоего рая — их ад»), «Free Azov». А потом идут по улицам, по определенному маршруту, скандируя эти слова. Не от какой-то организации или партии: жены, близкие военнопленных, родственники тех, кто на фронте, студенты, офисные работники.

— Смотрела по телику, как в Киеве проводят такие акции. Было обидно: наши, закарпатские, тоже страдают в плену, а мы о них молчим, как о невидимых, — говорит мне психолог Тетяна, одна из инициаторов мероприятия.

— Как реагируют горожане? — спрашиваю.

— Уже знают о месте и времени. Присоединяются, хотя не так, чтобы активно. Зато военные, которые у нас в санаториях лечатся, благодарят.

Парни в мультикаме, иные на костылях или на колясках, с азартом исследуют центр Ужгорода. Наводят смартфоны на стрелки с куар-кодами, по-детски радуются, когда находят бронзовые мини-скульптуры, которых уже больше восьми десятков. Скульптуры прячутся в самых живописных и самых неожиданных местах, а размеры их настолько деликатны, что не перегружают городское пространство, где полно настоящих артефактов. Но по этим фигуркам тоже можно знакомиться с историей и культурой края. Бравый солдат Швейк, всемирно известный герой антивоенного романа о Первой мировой; пароход «Карпатия», который первым пришел на помощь терпящему бедствие «Титанику»; перила на набережной реки Уж, завязанные в «Узел Кротона» в честь закарпатского силача, атлета и боксера, известного как Иван Сила, и так дальше.

Идейный вдохновитель появления мини-скульптур — «отец закарпатского туризма», профессор Ужгородского университета, википедист, депутат областного совета от президентской партии «Слуга народа», украинец с венгерскими корнями Фёдор Шандор, больше известный как «Профессор из окопа». «Забронзовел» он в прошлом году. Скульптура профессора забавная: усы, как у героя мультфильма «Как казаки в футбол играли», камуфляж, шлем, автомат, а рядом — ноутбук и чашка кофе. Параллельно со службой, в дни, свободные от боевых дежурств, Шандор — по согласованию с командиром! —продолжал читать своим студентам лекции прямо из окопа. Побратим как-то сфотографировал его при исполнении, ну и понеслось…

24 февраля, в день вторжения, 46-летний Шандор, как обычно, провел пары («Мы воюем за образованную нацию!» — его слова), выпил со студентами на дорожку традиционный кофе, отправился в военкомат и превратился вскоре в стрелка отдельного батальона территориальной обороны «Закарпатские шаркани» («Закарпатские драконы»). В венгерском фольклоре и мифологии драконы, как известно, занимают почетное место, а в батальоне много этнических венгров.

— Зачищали мы 23 октября двадцать второго года село с названием Амбарное в Харьковской области, — начинает профессор, наблюдая, как под звуки фортепиано я расправляюсь с пирожным.

Кондитерская «Штефаньо», куда он меня пригласил, божественна и заполнена до отказа. Но для такого гостя, как мой собеседник, стол найдут всегда.

— У меня на рукаве рядом с украинским шевроном — красно-бело-зеленый, венгерский, у побратимов тоже, — улыбается Шандор. — Нет, никакой фронды! Венгры — национальное меньшинство, жители Закарпатья, граждане Украины, которые защищают свою страну. И я как командир роты даю приказ войти в село с венгерским флагом, поскольку как раз в праздник дело было, в день венгерской революции. Крохотный ролик сняли: «Венгры освободили украинское село от россиян», миллионные просмотры.

— Реакция последовала?

— Да, из России. «НАТО в войну вступило!»

С профессором не соскучишься.

Тем временем в белую гостиную входит стильный, как с витрины «Осень-24», джентльмен, и Фёдор Шандор, извинившись, поднимается, чтобы с ним обняться. То-то он обмолвился, что кондитер Валентин Штефаньо наведывается в две свои кофейни поздороваться с посетителями и узнать, вкусно им или нет. Делаю фото Шандора со Штефаньо и с фирменным тортом «Ужгород» наперевес, продолжаем разговор:

— Валентин наполовину этнический венгр, как и я. Матери у нас украинки. А детей кто воспитывает? Мамы. Он — один из топ-кондитеров Восточной Европы. Прежде летал в Казахстан «править» торты для президента Назарбаева, но с 2013-го принципиально не летает, — уточняет профессор. — Меценат, ездит часто на фронт: машины бойцам-землякам гоняет и торты возит, конечно. Потому что «Ужгород» только в нашем городе продается, это фишка, Штефаньо его с нуля придумал. Да, локальный патриотизм — сила! Но в цеху у Валентина половина работающих — переселенцы.

Народная дипломатия

Пользуясь случаем, прошу профессора о мини-лекции: украино-венгерские отношения — что в них последнее время не так, кто виноват и как исправить. Маркер неблагополучия, например, уменьшение численности этнических венгров, живущих в Закарпатье. До большой войны их было 24 процента, осталось 10–12. Выехали. Венгерский всегда считали здесь языком бизнеса, в разы увеличивающим возможности, а мадьяров — некими гарантами благосостояния региона. Шандор уточняет:

— Последние тридцать лет в отношениях с соседом, который первым установил дипломатические отношения с Украиной, многое не так.

— Венгрия разве первой установила? Не Польша?

— Поляки признали независимость, — смотрит как на слабо успевающую студентку, — а дипломатическую миссию направили венгры. Не заклятые братья-россияне, не беларусы, не страны Балтии. Некомпетентность обычно в итоге приводит к конфликтам. Но, на самом деле, очень плохой стадии нет. Есть ИПСО (информационно-психологическая операция. — Прим. ред.), выгодная России. Она четко всё время работала на то, чтобы каждый в Европе враждовал с каждым. Афоризм о вечных союзниках, врагах и интересах в политике не надо напоминать?

экономическими, финансовыми, социальными. Соответственно, у нас есть точки соприкосновения и расхождения. А чтобы точек соприкосновения становилось меньше, а конфликтов больше, помогает старая империя, которая еще хозяйничает в головах людей, что родились в Советском Союзе.

Оперируя цифрами, профессор перечисляет, какой заботой окружает беженцев от войны Будапешт, сколько украинцы получили от них гуманитарной помощи, и не только:

— Дали для нашей армии массу дронов, снайперских винтовок, тепловизоров, дальномеров, генераторов. Конечно, в первую очередь тем бригадам, где воюют этнические венгры. Девять заводов Венгрии работают на оборону. Завод «Рейнметалл» в том числе, самый крутой БТР в мире «Линкс» выпускает, слышали о таком? А о том, что «Линксы» уже в Украине и едут на фронт? То, что нет прямой транспортировки через украинскую границу, это немного другое. Бизнес любит тишину. Ну и наконец: назовите, сколько раз венгерские фермеры перекрывали протестами кордон? Благодарю за ответ. Выражали несогласие, возмущались — да. Но когда доходило до голосования… Давайте судить по делам.

— Так почему вы до сих пор не посол Украины в Венгрии? — не удерживаюсь от вопроса в лоб.

Немного предыстории. Два с половиной года в Венгрии нет украинского посла, только временный поверенный. При этом посол Венгрии в Украине продолжает работать. В мае 2023-го появилась информация: Киев выбрал кандидатуру и ждет одобрения Будапешта. Речь шла о Фёдоре Шандоре. В Венгрии он персона уважаемая: член-корреспондент Венгерской академии наук, по представлению общественных организаций признан «Человеком года», что беспрецедентно для иностранного гражданина. В августе 2023-го стало известно: Будапешт дал согласие, подписал агреман. В качестве старта дипломатической карьеры профессора-сержанта, который отпросился у комбата на срок «сутки плюс дорога», позвали в Киев, выступить перед ежегодным Саммитом первых леди и джентльменов — это международная инициатива Елены Зеленской. Начался процесс срочного увольнения его из армии «по семейным обстоятельствам»: нельзя без пяти минут послу носить камуфляж! Ждали указа президента Зеленского. Возникла пауза. Она длится до сих пор. Фёдор Шандор вернулся в университет, а в свой батальон теперь регулярно наведывается с подарками как военный волонтер.

— Почему не посол, не ко мне вопрос. Делаю свое дело, работаю на результат. Остальное неинтересно, — коротко отвечает обычно словоохотливый профессор.

***

У железнодорожного вокзала венгерского городка Захонь, где находится один из самых больших шелтеров для беженцев из Украины, стоит каменный чемодан — как брат того, ужгородского. Бок у него тоже ободран. Разница только в том, что на том — заяц, а на этом сверху, как на постаменте, игрушечный мишка. И табличка: «Благодарные украинцы — венгерскому народу». Работа, как и остальные, авторства скульптора Романа Мурника.

Малыши, прижимающие к себе любимые игрушки, в толпе, которая вышла на перрон из очередного эвакуационного поезда, — самое сильное воспоминание жителей венгерской Захони.

Киев–Ужгород–Киев