На выходных появилось две новости из мира литературной цензуры.

Первая — из Беларуси, где Министерство информации опубликовало «список печатных изданий <…> распространение которых способно нанести вред национальным интересам Республики Беларусь». Пунктов в списке 35, отчего часть СМИ сообщила, что Беларусь запретила 35 книг; это не совсем корректно.

Список составлен разнородно. Рядом с конкретными книгами, а точнее — изданиями книг, например, «Сучки. Секс, эволюция и феминизм в жизни самок животных / Люси Кук; перевод с англ. Н. Ю. Исаевой. — Москва : Эксмо, 2024. — 368 с.», стоят целые серии без указания на переводчика и издательство — «серия книг «Токийский гуль» Суи Исида». Заметим, что «Токийский гуль» явно представляет для Беларуси бо́льшую опасность, чем, скажем, маркиз де Сад: у де Сада запрещены «120 дней Содома» в серии «Эксклюзивная классика», а вот в серии «Всемирная литература» — нет; в то время как на «гуля» потрачено целых три (!) пункта списка: запрещен оригинальный цикл, запрещено его продолжение и еще на всякий случай запрещен конкретный артбук.

Вторая — из России, где продолжается диспут между издателями детской литературы и активистами из Союза писателей России. Союз писателей России (напомним, его председатель Николай Иванов — бывший главред газеты «Советский воин» и полковник налоговой полиции в отставке, находящийся под санкциями Евросоюза) решил провести «экспертизу» детской литературы в России. «Экспертиза» обнаружила, что 60% издаваемых в России детских книг «формируют негативные установки в поведении детей».

После чего комитет Госдумы по семье обратился к правительству с просьбой принять меры, а издатели потребовали опубликовать материалы данной «экспертизы». Официально материалы так и не опубликовали; но в профессиональных чатах появилась ссылка на документ, выглядящий достаточно достоверно.

Этот документ представляет собой таблицу, где исследователь Татьяна Цветкова (кандидат педагогических наук, пишущая научные статьи с методологической основой «мысль материальна») ставит комментарии напротив каждой из «исследуемых» книг. Именно исследуемых, а не «прочитанных», — потому что, как заметил писатель и книжный блогер Сергей Лебеденко, некоторые из книг исследовательница «читать не стала», но «пролистала» и испытала «чувство брезгливости и отвращения».

Из других примеров анализа эксперта Цветковой (орфография и пунктуация сохранены):

«Показан привлекательный образ места, куда дедушка попал после смерти. Смерть как таковая не показана, только как намек. Останусь-ка я там… То, что здесь — не важно. И оттуда можно получать письма…» [О книге Бенджи Дэвиса «Остров моего дедушки»]

«Книга рассказывает о разных видах мазохизма. Книга для взрослых, но в поиске выпадает как книги для детей. Поэтому купила и изучила ее. Одно название ужасает. Книга — для Клуба любителей книг о смерти (задумайтесь! уже есть такой клуб!)» [О книге Ли Коварт — «Боль так приятна. Наука и культура болезненных удовольствий»]

«Восьмая по счету книга, которую прочитала. Самое сильное впечатление! ОТРАВА!!!! Бьёт по эмоциям и чувствам!!! Причем талантливо. Хочется помыться и кого-нибудь побить. ДЕТЯМ ДОЛЖНО БЫТЬ ЗАПРЕЩЕНО!!! У них стоит 0+! Пришлось читать второй раз — с первого осмыслить не получилось. Описаны разные виды смерти: животные, старые люди, дети, неродившиеся дети. И виды ее прихода. Жизнь поставлена ниже смерти. Отметила стикерами особые места. Книга нанесет травму психике не только ребенка, но и взрослого человека! ОПАСНО!!! ДЛЯ ЖИЗНИ!!!» [О книге Элизабет Ларсен — «Меня зовут смерть»]

На текущий момент диспут разрешился в пользу издателей, и Российский книжный союз вместе с Союзом писателей выпустили примирительное заявление.

Одновременно Российский книжный союз вместе с Минцифры (которое отвечает за печать) завели собственный экспертный центр — своеобразный орган предварительной цензуры, который сможет оценивать вышедшие или планирующиеся к выходу книги по степени их риска. И, соответственно, давать рекомендации: либо вовремя вносить правки — либо изымать из продажи до того, как у силовых органов Российской Федерации появятся вопросы в рамках административных или уголовных дел о пропаганде ЛГБТ или чайлдфри, наркотиков, распространении порнографии, угрозах национальной безопасности и так далее.

А поскольку силовые органы, как известно, даже в уголовных делах опираются на экспертизу уровня Татьяны Цветковой, опасения издательств не являются безосновательными.

Можно обнаружить в книге пропаганду чего-то нежелательного с помощью соответствующих экспертов, а можно объявить автора (или переводчика, как было с Борисом Гребенщиковым и переведенной им «Бхагавад-гитой») иноагентом или террористом. Текст можно включить в список экстремистских материалов. Бумажную книгу можно запретить размещать на видных местах в книжных и обязать упаковывать в бумагу. Можно (тоже перспективное направление) ввести ограничения на электронную продажу «неблагонадежных» книг: скажем, книги с маркировкой 18+ продавать только при предъявлении паспорта (или книги иноагентов — чтобы переписать всех, кто смеет читать врагов народа).

Но единого реестра запрещенных книг, как в Беларуси теперь, в России пока не существует.

Издательский рынок России значительно больше и разнообразнее белорусского, и лоббистские возможности у издательств здесь значительно выше. Цензура в России пока продолжает носить гибридный характер: теоретически можно запретить что угодно, но никто точно не знает, что именно и когда. Оттого возникают ситуации, когда книжные сервисы и магазины маркируют «иноагентами» тех, кто ими еще не объявлен. Как и институции вроде «собственных» экспертных советов, которые могут и предупредить, и помочь с контр-экспертизой.

При этом сама формулировка «список печатных изданий <…> распространение которых способно нанести вред национальным интересам» выглядит тизером для нового сезона репрессивных мер в России. К чему изощряться, если можно просто составить единый список, и вносить туда как отдельные произведения, так и авторов (например, «все книги Б. Акунина»), так и циклы (берегись, токийский гуль)?

Такую новацию смогут поприветствовать и цензоры, которым хочется больше запретов, и цензурируемые — которые хотят более внятных правил игры на рынке. Читателям же остается сохраненная «Флибуста» — наш главный оплот свободы печати в 2024 году.