«На всей улице осталось три целых дома»

Наташа, 44 года, безработная, Голая Пристань

— В конце января похоронила мать. Она с начала войны уже не вставала. Накануне смерти я кормила ее с ложки, силы у мамы закончились. Стресс ухудшил мамино состояние: на нашу улицу, да и по соседству, постоянно прилетают мины. Ворота и стены дома посекло осколками. Что именно стало причиной смерти, не знаю. К врачам не попасть, да и диагностировать никто ничего не будет, нет для этого ни специалистов, ни оборудования — снимают только острые состояния. Приемный покой работает три раза в неделю.

Морга больше нет. На дом к умершим никто не выезжает, просто справку о смерти выдают в приемном покое. Работает бесперебойно только «Журба» («Скорбь» — ритуальная служба. — Прим. авт.), люди умирают часто. Ездила к ритуальщикам в офис, он на пристани находится. В общем, нет больше нашей красивой и ухоженной пристани. Всё разворотили, перерыли окопами. Голубые ели, которые росли вместе со мной и стали высокими пышными деревьями, теперь искореженные, вырванные с корнем, валяются на земле.

Скромные похороны заказать, без поминок, — 12 тысяч гривен. Венок я купила за 350 гривен, такой до войны максимум 50 стоил, так там и взглянуть не на что. Поминки не делали, потому что кто умер, кто уехал… А кто остался, не хочет рисковать: кладбище постоянно обстреливают. Хоронили маму вдвоем с невесткой. Пока стояли над гробом возле ямы, всё время что-то взрывалось возле города. Так под взрывы и попрощались.

На велосипеде ездила к дальним родственникам, они живут возле санатория. На всей улице — там домов 30 было — осталось три целых дома, все остальные разрушены. Так я рыдать прямо на улице стала, не смогла сдержаться. Господи, когда же они уйдут с нашей земли?!

С начала войны я не уехала с детьми, потому что не могла оставить мать. Все говорят: теперь ты можешь уехать в безопасное место. А куда? В Крым и в Россию я не поеду. На подконтрольную Украине территорию нам с левого берега не перебраться: всё простреливается. Но главная причина всё же в том, что я присматриваю еще и за родителями своего мужа. Они, как и моя мама, в преклонном возрасте и болеют, не увезешь их никуда, долгой дороги им не выдержать.

Одни дети и старики вокруг меня остались. Дом брата разрушен очередным обстрелом накануне Нового года. Поздравили нас «орки» «от души», все праздники мы с невесткой гребли разбитое стекло и шифер. Теперь она с детьми перебралась к нам. Живем вместе. Женщины и дети. Мы теперь им и за папу, и за маму. Все работы по хозяйству приходится бабам делать, когда мужья на войне. У меня внутри словно замерло всё, окаменело. Но иногда накрывает горем так, что сдерживаться сил нет. Бегу подальше в огород, там прячусь за сараем и вою. Стараюсь беззвучно, конечно, чтобы дети, не дай Бог, не услышали. Потом привожу себя в порядок и возвращаюсь в дом. Улыбаюсь своим, подбадриваю, иначе конец: если я расклеюсь, никто не выдержит.

Живем огородом. Сначала муж деньги присылал мне на карту, но потом оккупанты заблокировали интернет, и банковской картой стало невозможно пользоваться. Вот с лета живу на те деньги, которыми помогают друзья, свои запасы уже закончились. Экономим на всём, на чём только возможно. Дети даже не ропщут, взрослыми стали как-то враз. Сыну 12 лет, а дочери 10. В январе мне кума смогла денег передать, так я исполнила мечту своих детей: купила куриные крылышки и пожарила с картошкой. А еще целую кастрюлю борща на мясном бульоне сварила. Вот это праздник был!

«Идет массированное убивание мобилизованных»

Александр, 45 лет, предприниматель, Херсон

— Нас обстреливают каждый день. Невозможно угадать, куда прилетит, — лотерея. Пока мой дом целый, хотя соседям уже прилетело. Я для себя понял, что единственный вариант себя защитить — держаться как можно дальше от объектов инфраструктуры, от школ и детских садиков, от военных объектов и просто скопления людей. В общем, надо сидеть дома и надеяться, что не зацепит.

Хотя есть прилеты по всему городу. Оккупанты обстреляли троллейбусное депо. В квартире моих друзей (их дом возле депо) вырвало окна вместе с рамами. Взрыв был такой силы, что женщине из соседней квартиры оторвало руку, она умерла до приезда врачей. Хорошо, что мои друзья выехали еще в начале войны и сейчас в безопасности. Я ездил к ним домой, забил окна фанерой, чтобы снег с дождем не заливали квартиру.

Электричество в городе почти всё время есть. Отключают, если где-то перебьют во время обстрела провод или попадут в трансформатор. У меня работают солнечные панели, так что краткие отключения электричества для меня не критичны. После освобождения Херсона у меня дома не было месяц света, поэтому отопление не работало. Но мы с сыном нарезали веток и топили грубу (небольшая комнатная печь. — Прим. авт.), так что не мерзли.

Из-за войны я остался без своего небольшого бизнеса. Месяц назад через крышу прилетел фугасный снаряд, и мой производственный цех со всеми материалами и станками сгорел — ничего не уцелело. Сотрудники смотрят на меня с мольбой, все ждали, что наконец-то начнем работать и хоть какие-то деньги зарабатывать. Теперь я даже не знаю, что делать. Сам я всегда могу заработать по мелочи: технику любую ремонтирую. А вот как сотрудникам теперь помочь, не знаю.

Признаюсь, внутри усталость от войны накопилась уже серьезно. Я всё жду, когда у них [россиян] наконец-то боеприпасы закончатся. Столько стрелять по нам, это же надо где-то эти снаряды брать. Это уже тысячи тонн железа. Думаю, весной они [россияне] уйдут в сторону Крыма, им здесь не дадут спокойно стоять. И мобилизованные ситуацию не спасут. Куда они с автоматами и саперными лопатками против современной артиллерии? У меня такое ощущение, что сейчас идет массированное убивание мобилизованных. Когда они закончатся, ВСУ перейдет в наступление.

«Осталось пять человек из 36 квартир»

Лидия, 75 лет, преподаватель, Херсон

— Стреляют со страшной силой, но я не выходила из дома ни разу с осени. Лифт отключен уже несколько месяцев. Электричество хоть и есть, но лифт не включают, потому что в случае чего ремонтировать его некому. Я за всех молюсь — за жителей моего любимого Херсона и за сам город. В нашем доме жильцов осталось пять человек из 36 квартир. У меня половина окон в квартире выходит на Днепр. У всех соседей окна побило, а у меня до сих пор целые. Наверное, молитвы мои помогают. Хотя до войны я, конечно, такой верующей не была, но теперь мне надеяться больше не на что. Батюшка в церкви неподалеку всё повторял, что молитва поможет нам уцелеть. Сам он, правда, при первой же возможности выехал из Херсона. Но мне после инсульта не уехать, даже из квартиры не выйти.

Дочь с внуком уехали в Одессу. Не хотели меня оставлять, но я их буквально вытолкала. Точнее, просила уехать в безопасное место я их долго, с начала оккупации, а они не соглашались. А потом в декабре в их дом снаряд прилетел, так за пару часов собрались и уехали с небольшими рюкзачками. Дом, в котором они жили, принадлежал еще моим родителям, ему больше ста лет, там стены по полметра. Так вот после прилета одни стены и остались. Сейчас мои в Одессе, деньги заканчиваются, работу дочь найти не может, а съемное жилье очень дорого стоит. Внук звонит и плачет всё время, домой хочет и со мной увидеться. Да я и сама всё время плачу. Только молитва и спасает от отчаяния.

Дочь перед отъездом передала все мои данные в социальную службу Херсона. Обещали гуманитарную помощь, но ко мне никто так и не пришел. Но я, к счастью, не нуждаюсь. У меня много каш, их и ем. Соседи уехали, принесли мне остатки своих продуктовых запасов, теперь у меня в холодильнике появилось мясо.

Я боюсь включать телевизор, чтобы не видеть разруху в моей стране. Плачу, когда вижу новости. Радует, что у меня начался очередной семестр в вузе, и я активно занимаюсь подготовкой к лекциям, это меня отвлекает и дает силы жить.