Постараюсь обойтись без эмоций и проклятий. И это не об Украине — это о нас и том, что когда-то было нашей страной.
Ситуация
Наша страна уничтожена. И ее, той, которую мы любили — прекрасно осознавая ее проблемы, слабости, совершенные ею и от ее имени преступления, но любили — больше нет и никогда уже не будет. Будет что-то другое.
Всего за несколько дней власти разрушили все, что мы создавали тридцать лет — все, что давало шанс на реализацию того очевидного факта, что, как говорила Екатерина Великая, «Россия — суть европейская держава». В одночасье они перечеркнули труд и надежды тех, кто строил новую страну на оставшихся после коммунистов развалинах. И речь, конечно, не только о политических институтах и каналах коммуникаций с миром. Символично, например, закрытие третьей взлетно-посадочной полосы в Шереметьево — ее строили конкретные люди, вкладывали в нее силы и энергию, а теперь она стала не нужна. Летать некуда.
Но разрушены не только результаты усилий последних тридцати лет. Своей безумной политикой власти перечеркнули все хорошее, что было в нашей истории.
После Бучи и Мариуполя не воспринимаются уже ссылки на Пушкина и Толстого, как бессмысленно было упоминать Гете после Аушвица. Они перечеркнули русский язык и русскую науку, Победу и полет Гагарина. Все, связанное с нами, ассоциируется теперь только с кошмаром, который они запрещают называть войной.
В том, что существует сейчас там, где раньше была Россия, нам нет места, даже если физически мы и остаемся там.
Будущее
У этого режима, как бы ни разворачивались боевые действия, будущего, по-моему, нет. Его внешняя (да и внутренняя) политика противоречит не только интересам страны, но и интересам всех мало-мальски значимых социально-демографических групп. Причем они, в большинстве своем, осознают это. С громким «Ура!» выступают либо самые тупые, которые просто не способны понять последствия происходящего, либо те, кому уж совсем некуда деваться. Падение экономики, исход из страны активных образованных людей, вырождение всех институтов, моральный тупик, отсутствие будущего, которое заменяется придуманным прошлым — все это не оставляет системе шансов.
Конечно, она может преобразоваться в открытую военную диктатуру с карточным распределением и лагерями. Но поскольку ресурсы заканчиваются, а поддерживать даже на столь большой территории натуральное хозяйство невозможно, это тоже ненадолго. Хотя убить могут многих.
Более вероятно, если не будет ядерной войны, что после серии непредсказуемых кризисов и потрясений на территории нынешней РФ сформируется несколько новых государственных образований с разным типом политического устройства и с разными взаимоотношениями друг с другом и с миром — империя, созданная Петром, исчезнет. Потенциала на поддержание ее целостности — военной силы, понимания выгодности общей жизни, идентификации с целым, позволяющей компенсировать провоцирующую центробежные тенденции прагматику — больше нет. Не призываю к этому — этот процесс, видимо, будет сопровождаться потрясениями и кровью, — просто считаю это вероятным.
Наша судьба
А что будет с нами? Наше психологическое выживание имеет значение не только для нас и наших близких.
Когда все это закончится, и на руинах надо будет строить новую страну или страны, то какими они будут, зависит во многом от нас, от того, как мы переживем сегодняшнюю трагедию.
Строители должны быть здоровы, активны и оптимистичны, иначе они ничего хорошего не построят.
Реагировать на происходящее можно по-разному.
Можно уехать и постараться забыть свою страну — полностью погрузиться в проблемы адаптации (тем более, что сейчас они стали более тяжелыми из-за ограничений для всех людей с российскими паспортами, вне зависимости от их отношения к режиму), не говорить с детьми по-русски, радоваться тому, что, наконец, вырвался. Право каждого, разумеется.
Можно «уйти в депрессию» — предаваться мрачным мыслям, вновь и вновь перебирать кошмарные новости, спиться, лечь лицом к стене. Кто-то может позволить это себе буквально — если не надо каждый день ходить на работу и собирать детей в школу, кто-то — лишь фигурально, но от того не менее глубоко. Но это плохой выбор — и с прагматической, и с экзистенциальной точки зрения. Надо жить и сохранять себя, спасать свою бессмертную душу, как сказал бы, наверное, верующий человек.
«Правильного» поведения и «правильных» эмоций, то есть поведения и эмоций, которые не будут вызывать ощущения неадекватности происходящему, для большинства из нас не существует. Если ты сочувствуешь, то сочувствуешь недостаточно, если ты живешь обычной своей жизнью, то как тебе кусок в горло лезет, когда их бомбят? Жить хорошо и внутренне благополучно у таких людей, как мы, уже не получится, надо это осознать и принять. Но депрессии надо противостоять, не уходить полностью в заливающий все мрак. Понимаю, что мои слова могут вызвать протест, что кто-то может счесть их оскорблением, но уверен, что надо, например, отмечать дни рождения и не допускать, чтобы за столом говорили только о войне. О ней надо помнить — всегда! — но говорить не только о ней. Надо ходить в театр и читать книги, гулять и радоваться природе. Надо сохранять, по возможности, доставляющие вам удовольствие привычки — бегать по утрам или смотреть сериал по вечерам. И да, помнить о войне! Даже в Треблинке ставили спектакли и играли свадьбы — жертвы Мариуполя и Бучи не воскреснут, если вы откажетесь от своей жизни. Наоборот, вы ослабеете и никогда уже не сможете никому помочь — ни тем, кто окажется под ударом завтра, ни своим близким, ни самим себе.
Психологически легче выжить тем, кто продолжает борьбу. Хотя тем, кто делает это в России, объективно, много опаснее. Психологическая гибель — это потеря ощущения смысла. А смысл всегда вне самого себя — в других, в творчестве, в миссии. У них все это есть, дай Бог им сил.
Но к этому нельзя призывать — человек либо склонен и способен к борьбе, к риску ради высокой цели, либо нет, упрекать его в том, что он не идет на такое же самопожертвование, как кто-то другой, бессмысленно, да и аморально. Рисковать жизнью и свободой — личный выбор каждого, такое требование можно адресовать лишь самому себе, но никогда — другим. Максимум — это показывать пример.
Но есть и ментальное, внутреннее сопротивление.
Авторам нашего апокалипсиса надо, чтобы мы не просто подчинились силе — их силе. Им надо, чтобы мы признали их правоту, идентифицировались с ними. Страдания героя «1984» закончились не тогда, когда он предал свою подругу, а когда полюбил — искренне полюбил! — Большого Брата.
И не такая уж это нереалистичная задача. Многие хотели бы прислониться к сильным. Ханна Арендт писала, что при приходе Гитлера к власти ужас у таких, как она, вызвало не поведение нацистов — чего, собственно, ждать от уголовников, — а попытки многих немецких интеллектуалов найти у них «свою правду» — раз их поддерживают люди, значит, правда эта есть. И некоторые находили!
Так вот, этого и нельзя делать ни в коем случае. Не ищите у них правды, ее у них нет. Есть злоба, ложь, цинизм, есть тупая сила и отсутствие каких-либо внутренних ограничений. И не отказывайтесь от, по Франклу, последней свободы — свободы отношения к происходящему. Мандельштам в ситуации, похожей на нашу, написал: «Я не смолчу, Не заглушу боли, Но начерчу то, Что чертить волен!»
И пока вы сохраняете способность видеть мир таким, каков он есть — добро добром, а зло злом, вы сохраняете себя, вы остаетесь одним из тех бастионов, который им не удается взять и который предопределяет их неизбежное поражение и нашу победу.
