«Новая газета Европа» поговорила с Ольгой Ципенюк, одной из создателей и креативным продюсером проекта «7 октября». Именно Ольга придумала формат проекта. В прошлом она работала креативным директором издательского дома «Коммерсантъ», много лет вела собственную рубрику в журнале «Огонек», писала сценарии, песни и стихи к кинофильмам, тексты для группы «Машины времени». В Израиле Ольга живет уже 30 лет.

Шок

— Ольга, ваш виртуальный мемориал «7 октября» — не только про погибших евреев. ХАМАС убивал граждан и других стран и национальностей, и филиппинских рабочих, и африканских студентов, приехавших на стажировки. Расскажите для начала, кто еще погиб в тот день?

— Нобелевский лауреат Дмитрий Муратов рассказывал у нас историю араба-водителя из Иерусалима, который по-арабски умолял террористов не убивать его. Но был убит — арабами же. Убивали всех без разбора: арабов-христиан и арабов-мусульман, друзов и тайцев, непальцев и филиппинцев. Погибло много русскоговорящих — мы условно называем их «русскими», но этнически это и украинцы, и белорусы, и молдаване. Были убиты граждане Канады, США, Франции, Германии, Англии.

Корень многих проблем в том, что для такого зла не имеет ценности как чужая жизнь, так зачастую и своя собственная.

— Как вообще родилась идея виртуального мемориала, ставшего потом проектом «7 октября»?

— Эмоции, сопровождающие нас после 7 октября, сложно объяснить человеку, который никогда не жил в Израиле. К сожалению, в здешней действительности теракты и гибель людей являются частью рутины, как ни чудовищно это звучит. Я сама приехала в Израиль в 1994 году, застала здесь не одну интифаду (этот термин часто используется при описании эскалаций палестино-израильского конфликта, начиная со второй половины 1980-х годов. — Прим. ред.). Городские автобусы взрывались примерно раз в две недели, в том числе возле моего дома. Пять погибших, семь погибших — эти цифры казались чудовищными. И всегда казалось, что эти пять или семь скорбящих семей — часть твоего ближнего окружения, так много о них говорили люди и писали СМИ. Личные истории каждого неизменно становились частью общей скорби страны. Именно поэтому масштаб трагедии 7 октября, когда счет погибших шел не на единицы, а на десятки, а потом на сотни, стал таким катастрофическим.

В этот день страна замерла у экранов. Парализованные шоком, мы смотрели на бегущую строку, в которой стремительно менялось число погибших: сначала 10, потом 20, 40, 100, 140... Ты реально не верил своим глазам. Цифры сложились в страшное число 1 200, и оно никак не укладывалось в голове. Это невероятное количество жертв для маленькой страны: практически каждый убитый оказывался знаком тебе через три-четыре рукопожатия, каждый — отец или сын, сосед или одноклассник, брат или однополчанин, невеста или подруга кого-то, кого знаешь лично.

Ощущение тотального ужаса и беспомощности было настолько острым, что поначалу парализовало, но потом, наоборот, мобилизовало. Не только нас, журналистов, — всю страну. Надо было видеть, как в первые дни после трагедии люди сплотились, как помогали выжившим, беженцам, солдатам. Страну охватило невероятное единение, и в человеческом, и в организационном смысле. Собирали деньги и посылки, принимали семьи из сгоревших кибуцев и готовили еду для тех, кто остался без крова, волонтерили в больницах и социальных службах.

Мне позвонила Илона Левински, моя многолетняя коллега — мы начинали работать вместе в одном из самых больших русскоязычных рекламных агентств Израиля. Позвонила со словами: «Об этом нельзя молчать. Давай подумаем, как сделать, чтобы о нашей трагедии узнали все». Действительно, если в первые дни после 7 октября мир находился в шоке от случившегося, то со временем позиция людей и их отношение к Израилю стали стремительно меняться.

Илона собрала небольшую команду, в которую вошла продюсер Лика Длугач, режиссеры и операторы Павел Вайншток и Денис Цейтлин, дизайнеры Илья Ловцов и Виктор Лобыцын, контент-менеджер Даниил Маштаков и я. Мы поговорили и поняли, что хотим донести до людей правду о трагедии, хотим, чтобы ее жертвы остались в памяти людей, как остаются все жертвы терактов в нашей стране, — с той лишь разницей, что на этот раз их количество превосходило все мыслимые пределы. Решили попробовать рассказать о каждом, погибшем 7 октября. Это невероятно амбициозная задача — оглядываясь назад, я понимаю, что мы по-настоящему не осознавали, за что беремся. Но взялись… и отступать стало некуда.

— Как придумывали подачу и саму форму высказывания о катастрофе?

— Все члены нашей небольшой команды имели либо креативный, либо маркетинговый бэкграунд, у всех был опыт работы с русскоязычными СМИ. Полем, на котором мы решили действовать, с которым мы умеем коммуницировать, стала русскоязычная аудитория. В первые дни после трагедии сформировалось два формата, в которые укладывалась информация о случившемся. Первый — списки погибших. Их составляла армия, социальные службы, больницы, морги. Списков было множество, но все они были устроены примерно одинаково: имя-фамилия, возраст, место жительства. Вторым форматом, который использовали и израильские, и мировые СМИ, были так называемые лонгриды: большие журналистские расследования об убитых, об их семьях, обстоятельствах гибели, о местах наиболее жестокой резни. Нам было ясно, что дублировать эти формы в том или ином виде нет смысла: большинство из них были доступны в том числе и на русском языке. Писать свои тексты о каждом из 1200 убитых — нереально, составлять еще один перечень погибших тоже незачем. При этом

Всю профессиональную жизнь я работаю со словом и хорошо понимаю, как действуют фоносемантика, ритм и повторы, как их использовать и комбинировать, чтобы добиться максимального эмоционального эффекта. На меня легло создание текстов для будущих видеоисторий, проще говоря — тех слов, которые будут произносить чтецы-презенторы. Понимая, что придется иметь дело с онлайн-аудиторией, привыкшей к клиповому восприятию информации, мы договорились о коротком формате: не более 1 минуты, не более 700–800 знаков текста.

Для каждой истории, кроме имени и возраста убитого, нам нужен был хоть какой-то набор дополнительных фактов. Хотелось узнать, в какой семье человек жил, где работал, что любил, важно было знать обстоятельства гибели. При этом в первые недели после трагедии царил информационный хаос, многие числились пропавшими без вести, непрерывно шла идентификация тел. В таких условиях мы начали работу. Нам важно было донести до аудитории главное сообщение: 7 октября года 2023 года ХАМАС убил сотни невинных людей. Важно было зафиксировать факт катастрофы и вслух назвать виновного. Так родился единый для всех видео финал: после имени и возраста погибшего звучит фраза «Его — или ее, или их, — убил ХАМАС 7 октября 2023 года».

— Как вы пришли к идее о том, что истории погибших должны озвучивать публичные узнаваемые лица, а не кто-то из вашей команды?

— На самом деле это довольно напрашивающийся ход, подсказанный нашим профессиональным бэкграундом — работой в рекламе. Не секрет, что сообщение, поданное известным персонажем, так называемым «медийным» лицом, привлекает более широкую аудиторию, чем та же информация, рассказанная человеком малоизвестным. Поначалу мы планировали привлекать только израильских «селебритиз»: актеров, политиков, бизнесменов, журналистов, популярных блогеров. Но Израиль — маленькая страна, русскоязычное медийное пространство тут тоже невелико, и, если мы ориентируемся на мировое русскоязычное сообщество, этого нам явно недостаточно. Тогда мы решили обратить свое внимание на Москву и Европу, куда с началом войны уехали многие российские знаменитости.

Надо отдать должное нашим монтажерам, режиссерам и дизайнерам, которые создавали визуальное лицо проекта. Им удалось выдержать баланс между презентором и погибшим, не перетягивая внимание зрителя на известных людей. Давайте вспомним, как выглядят наши видео: на экране появляется человек, хорошо знакомый аудитории, — Максим Галкин или Виталий Манский, Владимир Сорокин или Ивар Калыньш. Следом зритель видит фотографию погибшего — это некоторый тизер, никто еще не знает этого человека. Фото вновь сменяется лицом чтеца — внимание зрителя фиксируется на известном человеке, который рассказывает историю убитого. И когда в конце фото погибшего появляется снова, его лицо уже знакомо, а рассказанная история жизни и гибели делает этого человека ближе.

Презенторы

— Как отбирали презенторов?

— У меня в «Огоньке» много лет была авторская рубрика больших интервью, так что со многими известными деятелями культуры, политики, бизнеса я сохранила хорошие контакты. Мы связывались с ними и предлагали участие в проекте. Те, кто давал согласие, переходили под опеку Лики Длугач, нашего линейного продюсера. Она профессиональный журналист, теле- и радиоведущая, в свое время была виджеем телеканала MTV — словом, человек, который умеет выстроить рабочий процесс с известными персонами.

Изначально мы решили, что игнорируем политическую позицию презенторов. Важно было их отношение к Израилю, готовность объединиться с нами в скорби по невинно убитым. Но в ходе работы над проектом постепенно сформировалось его довольно четкое «человеческое лицо». Кто-то мне сказал: «Ну, у вас, конечно, парад “хороших русских”». Может быть. Так получилось. Возможно, это случайное совпадение. Как только мы начали выпускать первые ролики, многие известные люди обращались к нам сами. Звонили, писали: «Можно, я тоже приму участие? Мне это важно».

— Как вам технически удается записывать их — ведь эти люди находятся в разных точках мира?

— Мы сразу определились, что это будет только студийная съемка. Не вот это вот «а давайте Лёхе на полтос снимемся на айфон — ты на Кипре, я на Бали, он в Москве — и скажем хором: “Лёха, с днем рождения!”» Категорически не хотелось этой обаятельной «самопальной» атмосферы. Всё должно было быть строго и профессионально. Поскольку денег на аренду не было, съемки начали с того, что в офисе нашей компании в Израиле одно из помещений сделали студией. Арендовали оборудование и стали приглашать израильских журналистов, блогеров и политиков. Одними из первых у нас снялись Натан Щаранский, бывший министр обороны Израиля Авигдор Либерман, дикторы израильского «Девятого канала».

Я была креативным директором издательского дома «Коммерсантъ», жила и работала в Москве, так что в медийной сфере остались хорошие связи. Лика Длугач тоже имела богатую записную книжку, которая и позволила нам найти в Москве студию, оборудование и съемочную группу. Нашлись и люди, которые согласились это оплатить.

Дальше мы стали искать помощников в разных городах. Чаще всего это волонтеры, которые помогают найти студию и съемочную группу. Когда есть студия и оператор, мы связываемся с презенторами и назначаем съемку. Это, конечно, всегда настоящий паззл: собрать таких людей вместе и в одном месте. К примеру, найти день, когда в Берлине будут одновременно свободны Кирилл Серебренников, Владимир Сорокин и Екатерина Шульман, договориться с каждым, объяснить, чего мы хотим, привести их в маленькую студию на окраине города… — тот еще квест. Но Лика умудряется это проделывать.

В Израиле мы снимаем приблизительно каждые две недели. В Москве снимали восемь раз. Дважды снимали в Нью-Йорке: Гарри Каспарова и Софью Капкову. В Лондоне — Евгения Кисина и Алису Хазанову. На Кипре — Веру Полозкову и Станислава Белковского . В Амстердаме снялась большая команда канала «Дождь». Были съемки в Женеве, в Буэнос-Айресе, в Бишкеке, в Риге, в Таллинне, в Тбилиси, в Ереване, в Барселоне, и эта география продолжает расширяться.

— А были ли отказы среди людей, к которым вы обращались с просьбой прочитать историю погибшего?

— Да, были. Их число росло пропорционально изменению ситуации в России — с грустью должна это зафиксировать.

— А какие мотивировки?

— Я бы выделила две основных, исключая ситуации, когда, например, знаменитая пожилая актриса просто сказала: «Не хочу. Буду плакать и не смогу дочитать до конца». По этой причине

Что касается причин отказа, не связанных с эмоциями… Одна заключалась в том, что основная масса уже снявшихся презенторов — люди с ярко выраженной антивоенной позицией. Многие из них — так называемые «релоканты», многие занесены в список иностранных агентов. Это хорошо видно, если в инстаграме или фейсбуке открыть наши страницы и взглянуть на мозаику из портретов. Те, кто отказывался, говорили: «Если я появлюсь в такой компании, у меня будут неприятности». То есть к сути проекта у них вопросов не было, вопросы были к тому, чтобы встать в ряд с другими его участниками.

Есть и вторая причина, ее никто не озвучивал, но она, думаю, лежит на поверхности. Мы знаем, что в России на людей творческих профессий оказывается давление: возможность работать, сниматься, выступать на сцене часто напрямую зависит не просто от политической позиции, но и от ее публичного озвучивания. Поэтому кто-то не хочет, чтобы скорбь о погибших израильтянах стала причиной вопроса: «Почему это вы скорбите об одних и не скорбите о других?»

— Ровно так вышло в случае с участвовавшим в вашем проекте российским актером Андреем Смоляковым. Военно-патриотические Z-каналы пеняли ему, что в ролике в поддержку Донбасса он сняться отказался, значит «еврейские дети ему дороже».

— Да, ровно так. Уверена, что такие случаи усугубляют страх перед участием в нашем проекте. Я принимаю это с полным пониманием и никого не осуждаю: человек хочет жить и работать в России. Многие не имеют возможности уехать: не у всех есть на это деньги, не у всех есть еврейская кровь, не все готовы жить в Израиле или где-то еще. В общем, это выбор каждого. Но когда от участия в проекте отказываются люди, имеющие израильский паспорт, — мне по-настоящему больно. Страна дала тебе гражданство — вещь, скажем прямо, довольно ценную. Ты не должен был для этого в ней жить, работать на нее, платить налоги, посылать детей в армию. Просто получил вот такой подарок — лишь за то, что твоя бабушка родилась Сарой Моисеевной, — не сделав для страны ровным счетом ничего. И не выразить скорбь по ее погибшим… Нет, не в оплату того, что тебе дали паспорт, — это отвратительная мотивация. Просто мне казалось естественным для израильтянина увековечить память другого израильтянина, которого 7 октября убили по одной-единственной причине: за то, что он израильтянин. Но, видимо, опасения потерять работу в России — сильнее.

Погибшие

— Сколько историй о погибших за год удалось записать?

— Тут важно различать количество историй и количество имен. ХАМАС убивал и пары, и бабушку с внучкой, и тетю с племянниками, и целые семьи. Таким образом, в одну историю может уложиться два, три, четыре, пять имен. Пример — семья Симан-Тов, историю которой читала у нас Ксения Раппопорт: убили бабушку 72 лет, мужа и жену 36 и 35 лет, и их детей — шестилетних близняшек и четырехлетнего сына. Это одна история про шесть человек.

На сегодняшний день снято более 900 историй. Сегодня я пишу текст номер 910. Если говорить о том, что таких текстов надо написать около 1200, то мы вышли на финишную прямую, как ни цинично это звучит.

— Как вы находите какую-то личную информацию о погибших, например, о тех, о которых не писали СМИ?

— Эта задача легла на плечи нашего ресерчера, Даниила Маштакова. Он выполняет титаническую работу, находя информацию о каждом погибшем: где человек вырос, где учился, работал, что любил в жизни, как погиб. Мы понимаем, насколько это sensitive area, поэтому тут важна точность, а не только эмоциональный фон. Даниил по нескольку раз перепроверяет информацию, затем сгружает ее мне — в виде текстов, данных Института социального страхования, военных или муниципальных структур. Это могут быть куски статей, отрывки интервью, воспоминания друзей погибшего в фейсбуке или инстаграме, мемориальные видео, созданные семьями погибших, — набор данных, не связанных и не структурированных.

Моя задача — сделать из этого массива текст в 700–800 знаков, который уложится в одну минуту. В некоторых случаях я провожу дополнительный фактчекинг. Мы ведь в основной массе имеем дело с ивритоязычными именами и фамилиями, а в иврите нет гласных: слово из трех согласных может произноситься тремя-четырьмя, а то и пятью вариантами. Поскольку текст будет озвучивать презентор, нужно точно знать, как именно произносится фамилия погибшего, а значит, иметь видео- или аудиоподтверждение. Чтобы его найти, я ищу репортажи с похорон, теле- или радиоинтервью: услышать, как фамилию произносит кто-то из членов семьи, человек, который наверняка ее не искажает.

На сайте проекта есть форма обратной связи, через которую к нам обращаются: «Погиб мой сын», «Убили мою дочь», «Застрелили племянника», «Убит мой друг, пожалуйста, расскажите о нём».

Когда такие случаи стали учащаться, я разработала стандартный опросник, который нужен для более качественной и оперативной работы с текстом и поиском. Опросник частично покрывает информацию в открытых источниках и помогает ее верифицировать. Мы просим указать правильное написание имени и фамилии, поставить ударение. Просим рассказать об обстоятельствах гибели и обнаружения тела, с оговоркой «если вы владеете этой информацией и готовы ею делиться». Были те, кто отказывался сообщать такие детали: людям тяжело вновь и вновь возвращаться к этим страшным подробностям.

— Если можно — про общение напрямую с родными погибших. Как вы находите слова?

— В некоторых случаях мы сами инициируем контакт с семьями. Очень редко, только когда совсем не находим информацию. Это отдельная и довольно невыносимая история. Ты общаешься с людьми, у которых оголены нервы, подбираешь слова пинцетом. К тому же, этих людей еще надо найти. Недавно я разговаривала с мамой молодой женщины, убитой на музыкальном фестивале Nova. Всё, что у нас было, — это один комментарий в фейсбуке, из которого следовало, что у погибшей была ангельская улыбка и она училась на юридическом факультете. Информация, безусловно, важная, но недостаточная. Продолжая поиски в ивритоязычной зоне фейсбука, я увидела соболезнования женщины, которая оказалась родственницей убитой. Через страницу родственницы нашла страницу мамы, увидела место работы — известный тель-авивский госпиталь. Там когда-то работала жена моего приятеля. Я обратилась к ней, она поставила на ноги всё свое медицинское комьюнити, чтобы найти контакт мамы девочки. Нашли. Обратились через подругу-израильтянку, долго объясняли, зачем именно мы хотим связаться, и в итоге получили разрешение поговорить. К моменту разговора прошло 11 месяцев с момента гибели ее дочери. Женщина позвонила мне, когда я ехала в автобусе. Ее рассказ звучал абсолютно сдержанно: «Я не смогла зайти на опознание, пошел муж. Вышел, сказал: “Да, это она. Тело не тронуто, только выстрел в голову”». Она говорила очень спокойно, а я из-за слез не могла не то что записать услышанное, а разглядеть табло автобуса, в итоге проехала пять лишних остановок.

Как не сломаться

— Сами ролики подчас невыносимо тяжелые. Вы же пишете к ним тексты почти каждый день целый год подряд. Перепроверяете детали, лично общаетесь иногда с родными… Были моменты за этот год, когда вы понимали, что перестаете «вывозить»?

— Мне не хочется, чтобы в этом прозвучало кокетство или пафос, но и сама катастрофа, и проект изменили мою жизнь, отравив ее в прямом смысле. Думаю, я в этом не одинока. История с мемориалом «7 октября» изначально накладывалась на шок от происходящего: готовя тексты, я невольно снова и снова расковыривала эту болячку. Но не было выхода. В самые тяжелые моменты я говорила себе: «Это просто буквы. Это просто ноутбук. Ты просто печатная машинка». Но дальше эта «печатная машинка» вынуждена, к примеру, смотреть видео, где 90-летняя бабушка оплакивает двух внуков-двоюродных братьев, один из которых — солдат ЦАХАЛ — убит в битве за кибуц Реим, а второй в это же время был застрелен, когда танцевал на фестивале в полутора километрах от своего брата… Меня снова накрывало.

Ощущение катастрофы от гибели людей многократно усиливалось ощущением стыда. Понимаете, это нельзя сравнить с терактом, когда шахид подрывает себя в автобусе: предотвратить точечную активность врага практически невозможно, но Израиль справляется с этим — иногда более, иногда менее успешно. Увы, одиночные теракты были и будут — вспомните недавний, в Яффо. Но такого массового побоища, такой резни, как 7 октября 2023 года, не было никогда. Это страшный удар.

Поэтому, если говорить лично обо мне, пришлось нарастить слоновью кожу. Пишу тексты и повторяю: «Ты — машина, ты — машина». «Убита выстрелом в голову», «застрелены в постели», «выживших добили из автоматов», «сожжена заживо», «отрезанную грудь пинали, как футбольный мяч» — надо иметь силы, чтобы писать эти слова. И силы находятся, потому что, в конце концов, это работа, которую ты взял на себя и обязан сделать.

Самым тяжелым моментом для меня, как ни странно, стало «чтение вслух». Я уже упоминала, что мы сначала снимали только израильских спикеров, у которых нет проблемы произносить названия кибуцев и городов, топонимы и фамилии: люди, владеющие ивритом, правильно ставят ударения. Когда же я стала готовить тексты для российских чтецов (в Москве в числе первых снялись Ксения Раппопорт, покойный Лев Рубинштейн, Вениамин Смехов), то вдруг поняла: а вдруг они скажут ки́буц, а не кибу́ц? Не будут знать, как правильно — Рейм или Реим, Беэри или Бэри (названия кибуцев на юге Израиля. — Прим. ред.). Я поняла, что ошибки будут резать ухо израильской аудитории. Стало ясно, что нужно начитывать звуковые гайды на диктофон и отсылать чтецам, чтобы они прослушали их перед съемкой. И вот когда я впервые прочла вслух то, что сама написала, — стала просто рыдать. Диктофонная запись удалась только раза с пятого.

Что дальше

— Почему в роликах вы не переведете субтитры на английский язык?

— Нам часто задают этот вопрос. На это существует совершенно банальный ответ: для привлечения аудитории мы привлекли к проекту узнаваемых «русских» звезд. Человеку англоязычному мы сначала должны будем объяснить, кто эти люди. Почему просто не показать фотографию убитого и не рассказать за кадром его историю? К сожалению, использование наших «медийных» лиц для экстраполяции этого проекта в англоязычную среду не имеет никакого смысла.

Хотелось бы, конечно, привлечь зарубежных звезд. У нас снялся Марк Иванир, блестящий голливудский актер, говорящий по-русски. Мы связывались с несколькими голливудскими продюсерами, чтобы сделать несколько роликов с ведущими англоязычными актерами. Но есть проблема: леволиберальная повестка, охватившая, в том числе, и Голливуд. Несколько продюсеров нам прямо сказали: вряд ли кто-то из крупных звезд согласится на открытую поддержку Израиля. Да, Майкл Дуглас приезжал сюда и бродил по площадке фестиваля Nova среди портретов убитых, но нам, к сожалению, не удалось выйти на связь. Может быть, возможность его снять еще представится. В Израиле живет Квентин Тарантино. После событий 7 октября он упаковывал гамбургеры для солдат ЦАХАЛ, но вскоре перестал участвовать в мероприятиях, связанных с этой трагедией. Вот почему мы пока делаем проект только на русском. Пока.

— Ивритоговорящая аудитория Израиля, та, которая понесла основные потери, знает о вашем проекте?

— Бывает, что нам пишут с благодарностью семьи убитых-израильтян, люди, не знающие русского языка, — им о проекте рассказали их русскоговорящие знакомые-друзья-коллеги, увидев историю погибшего.

— Кто помогает воплотить проект в жизнь — ведь регулярные съемки, монтаж в течение года наверняка требуют затрат? Или вы справляетесь сами?

— Это независимый проект: за нами не стоит никакая коммерческая, политическая или государственная организация. Но любой виртуальный проект требует реальных денег: хостинг и поддержка сайтов, ведение страниц в социальных сетях. Модерирование. Ресерч, обработка, монтаж и ежедневная публикация роликов — это практически работа full-time, и людям, которые этим занимаются, надо кормить семью. Изначально всё делалось на свои деньги, на деньги мужей и друзей. Потом появились доноры. Их имена перечислены на нашем сайте. Есть люди, сделавшие довольно большие пожертвования, но просившие сохранить анонимность. Мы собираем деньги несколькими способами, помимо беготни с протянутой рукой и дерганья за рукав состоятельных знакомых. После запуска проекта провели благотворительный концерт «Живем и помним» — все средства от продажи билетов пошли на оплату технологической рутины: аренды студий и оборудования, работы операторов. 6 октября 2024 года провели еще один подобный концерт в театре «Гешер» — с участием Андрея Макаревича, Анатолия Белого, Максима Леонидова и других известных исполнителей.

— Вы его закроете на цифре 1200?

— Нас часто спрашивают: почему вы делаете истории только про тех, кто погиб 7 октября 2023 года? А как же те, кто погиб на следующий день? Через неделю? Нет. С самого начала было принято решение делать мемориал одного дня. Человек, погибший 8 октября 2023 года, не попадает в нашу историю, просто потому что иначе пришлось бы делать летопись всей войны «Железные мечи» (так называют наземную операцию ЦАХАЛ в секторе Газа, которая началась после событий 7 октября 2023 года. — Прим. ред.). Да, это чисто формальный подход, но иначе мы бы не справились ни морально, ни финансово, ни технологически. Мы хотим рассказать истории убитых в один конкретный день, 7 октября. Работа продолжается, поскольку процесс идентификации еще идет: те, кто были сожжены до белого пепла, могут быть поименованы только в результате анализов ДНК и других сложных процедур. Зубные коронки и прочие останки еще находят, новая информация о погибших появляется постоянно. Думаю, что мы не закроем тему до тех пор, пока государство официально не скажет: все тела идентифицированы, все убитые поименованы. Когда страна подведет этот страшный итог, сможем подвести его и мы.