Через несколько лет исполнится полвека, как Иран отказался от политики вестернизации и модернизации. Режим шаха Реза Пехлеви, худо ли бедно, осуществлял всё это. Конечно, он был не «бархатным», совершал ошибки, даже преступления. Иранский народ восстал против шахского «лихолетья» — и отдался во власть аятолл, исламского фундаментализма с персидской и шиитской спецификой. Более четырех десятилетий Иран выступает в роли одного из главных антагонистов американизма, вообще «западнизма», секуляризма, свободы, плюрализма, демократии. Взамен (как уже отмечалось) — верность традиционным персидским ценностям (в исламско-шиитском варианте), подавление личности, охота за инакомыслящими (инако- одевающимися… — и вообще инаковыми). При этом страна в двух шагах от обладания ядерным оружием. Она неустанно грозит Израилю, не скрывает, что ее заветная цель — уничтожить этих «дьяволов-сионистов».

В целом, несмотря на периодические протесты, народ Ирана поддерживает человеконенавистническую политику «аятоллата». Иначе режим не продержался бы так долго.

***

Примерно то же самое можно сказать о России. В который раз она отказалась от свободы и демократии. Да, они были ущербные, не «сахарные», несовершенные. И сколько в них было глупостей, даже и преступлений! Российский народ не выдержал — и вернулся в тоталитарную клетку. Нашел себе вождя, который опираясь на «силовиков», правит уже 25 лет.

И всё меньше верится, что после окончания эпохи Путина российский народ захочет и сможет вернуться на дорогу свободы и демократии. Наверное, он поддержит наследников диктатора, а не малочисленных и чуждых ему демократов («уже пробовали — и не хотим повторения хаоса, ненадежности, нищеты!»).

К тому же, у путинских наследников под рукой будет РПЦ. Которая энергично обрастает самыми реакционными силами российского общества. Вокруг РПЦ, в ней самой нагло и уверенно возрождается черносотенство. Разумеется, современного пошиба. Обогащенное идеями национал-социализма, фашизма, различного рода конспирологий, адаптированного евразийства, расизма и т. д. Теоретики нового черносотенства также опираются на грубо фальсифицированную историю России.

Всё это господствует в психоментальном пространстве многих миллионов россиян. И всё это способствует превращению страны в «православный Иран». Не исключено, что подобный режим установится на несколько десятилетий (вспомним долгожительство советской власти).

***

Думаю, что мой исторический пессимизм вполне обоснован. Я даже назвал бы его «печальным реализмом». При этом сошлюсь на мнения двух первоклассных экспертов по России — Георгия Петровича Федотова (1886–1951) и Ричарда Пайпса (1923–2023).

Федотов, один из лучших и благороднейших умов России XX века, подчеркивает: свобода родилась из европейской культуры. У нас таких предпосылок не было (как и во всех иных культурах). Единственная надежда в том, что в Россию свобода придет из Европы (с Запада). Как уже приходили и привились Просвещение, образование, наука и т. д. Сами же ее мы породить не можем.

О том же говорит крупнейший американский историк России — Пайпс. Они оба не видят в нашем историческом прошлом предпосылок свободы. Если она здесь и возможна, то только как результат западного влияния.

Трудно со всем этим согласиться, но и возразить по сути нечего. Да, и Федотов, и Пайпс утверждают, что когда-то в России существовали предпосылки для свободы; некоторые ее элементы даже были реализованы в социальной практике (Киевская Русь, Новгородско-Псковская Русь). Но история затоптала эти ростки. Модальной личностью общества, которое формировалось на пространствах российской Евразии, стал «московский человек». Полностью чуждый свободе. «В татарской школе, на московской службе выковался особый тип русского человека — московский тип, исторически самый крепкий и устойчивый из всех сменяющихся образов русского национального лица. Этот тип психологически представляет сплав северного великоросса с кочевым степняком, отлитый в формы иосифлянского православия» (Федотов Г. П. История и свобода. Посев: Н.-Й., 1989. С. 71).

И далее: «…В этом мире не могло быть места свободе. Послушание в школе Иосифа (Волоцкого. — Прим. авт.) было высшей монашеской добродетелью. Отсюда его распространение через “Домострой” в жизнь мирянского общества. Свобода для москвича — понятие отрицательное; синоним распущенности, “ненаказанности”, безобразия» (Там же. С. 73).

***

«…Друг, я спрошу тебя самое главное: Ежели прежнее всё неисправное, Что же нас ждет впереди?» — так Юрий Кублановский обращался когда-то к Иосифу Бродскому. Действительно, если в прежнем мы были несвободны, то почему можем рассчитывать на свободу сегодня — завтра? Ну, не любит Россия свободу, не нуждается в ней.

И всё же в этом отношении Федотов занимает более осторожную позицию. По его словам, «…можно пытаться разбирать неясные черты грядущего в тусклом зеркале истории» (Там же. С. 59). И, как будто противореча себе, призывает не абсолютизировать воздействия прошлого на настоящее и будущее. То есть оставляет простор для попыток найти основания для свободы собственно в России. Кроме того, по его мнению, два столетия освоения темы свободы не могли пройти без последствий. И это безусловно так, согласимся с ним мы. Так — даже если принять во внимание большевистскую политику тотального уничтожения свободы. Ведь в какой-то момент казалось, что послесталинская Россия (Георгий Петрович не дожил до этой эпохи) готовится к такому социальному порядку, который предполагает свободу. Перестройка и начало 1990-х как будто подтверждали это …

Вновь обратимся к Федотову. «Свобода, в общественно-политическом смысле, не принадлежит к инстинктивным или всеобщим элементам человеческого общежития. Лишь христианский Запад выработал в своем трагическом средневековье этот идеал и осуществил его в последние столетия. Только в общении с Западом Россия времен Империи заразилась этим идеалом и стала перестраивать свою жизнь в согласии с ним. Отсюда… следует, что, если тоталитарный труп может быть воскрешен к свободе, то живой воды придется опять искать на Западе» (Там же. С 98–99).

Принципиально важное сообщает нам Федотов о предреволюционной эпохе: «…Всё новейшее развитие России представляется опасным бегом на скорость: что упредит — освободительная европеизация или московский бунт, который затопит и смоет молодую свободу волной народного гнева?

Читая Блока, мы чувствуем, что России грозит не революция просто, а революция черносотенная. Здесь, на пороге катастрофы, стоит вглядеться в эту последнюю, антилиберальную реакцию Москвы, которая сама себя назвала “Черной сотней”. В свое время недооценили это политическое образование, из-за варварства и дикости ее идеологии и политических средств. В нём сокрыто было самое дикое и некультурное в старой России…» (Там же. С. 90–91).

С идеологией «Черной сотни» «было связано большинство епископата» (Там же. С. 91). Ее благословлял Иоанн Кронштадский. Доверял Николай II. Наконец, говорит Федотов, есть основания полагать, что идеология черносотенства победила в ходе русской революции, и что она переживет всех нас.

Федотов раскрывает идеологические основы черносотенной Москвы. «За православием и самодержавием, т. е. за московским символом веры, легко различаются две основные тенденции: острый национализм, оборачивающийся ненавистью ко всем инородцам… и столь же острая ненависть к интеллигентам, в самом широком смысле слова… Ненависть к западному просвещению сливалась с классовой ненавистью… Самый термин “Черная сотня” взят из московского словаря, где он означает организацию (гильдию) низового, беднейшего торгового класса; для московского уха он должен был звучать, как для Токвиля “демократия”… “Черная сотня” есть русское издание или первый русский вариант национал-социализма» (Там же).

Помимо православия и самодержавия, в «основах» черносотенной Москвы находилась народность. Она «…не была только официальным лозунгом графа Уварова», но «удовлетворяла глубокой национальной потребности общества» (Там же. С. 158).

И еще — о русской революции. Она, по Федотову, «…пережила огромную эволюцию… Но одно в ней осталось неизменным: постоянное… умаление и удушение свободы» (Там же. С. 92).

«…Русская революция, — постулирует Федотов, — была… невиданной мясорубкой, сквозь которую были пропущены десятки миллионов людей… Вся созданная за 200 лет Империи свободолюбивая формация русской интеллигенции исчезла без остатка. И вот тогда под нею проступила московская тоталитарная целина. Новый советский человек не столько вылеплен в марксистской школе, сколько вылез на свет Божий из Московского царства, слегка приобретя марксистский лоск» (Там же. С. 94, 95).

Федотов призывает: «Вглядимся в черты советского человека… Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, живет по указке и заданию, не любит думать и сомневаться, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его… и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего — необходимое условие советской карьеры. Но он готов заморить себя за работой, и его высшее честолюбие — отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину, смотря по временам. Не узнаем ли во всём этом служилого человека XVI века?.. Он ближе к москвичу своим гордым национальным сознанием: его страна единственно православная, единственно социалистическая — первая в мире, Третий Рим. Он с презрением смотрит на остальной, т. е. западный мир, не знает его, не любит и боится его. И, как встарь, душа его открыта Востоку» (Там же. С. 96).

Федотов подчеркивает: «Может показаться странным говорить о московском типе в применении к динамизму современной России. Да, это Москва, пришедшая в движение, с ее тяжестью, но без ее косности. Однако это движение идет по линии внешнего строительства, преимущественно технического. Ни сердце, ни мысль не взволнованы глубоко... За внешним бурным (почти всегда как бы военным) движением — внутренний невозмутимый покой» (Там же. С. 97).

***

Г. П. Федотов скончался в 1951 году. Идеология «Черной сотни» пережила его, переживет и нас, федотовских внуков, да, наверное, и наших внуков тоже. То есть после тех, кто был пропущен через «мясорубку» русской (черносотенной) революции: ею окажется затронута жизнь еще четырех генераций.

Почитайте Наказ («Настоящее и будущее русского мира») XXV съезда Всемирного русского народного собора, статьи статусного теперь Дугина — и вы увидите, что идеологическая площадка для строительства «православного Ирана» уже готова. И субъектом этого нео-черносотенного строя, его движущей силой является тот самый «московский человек», которого точно и ярко описал Федотов.

Правда, отчасти возродилась «свободолюбивая формация русской интеллигенции». Ныне она подвергается очередным гонениям, но история показывает ее способность к регенерации. Пока эта интеллигенция не достигла блеска той, что действовала в предреволюционную эпоху и в эмиграции 20–30-х годов XX века, но превосходит ее количественно (удельный вес в населении страны существенно выше, чем сто лет назад). И хотя значительная часть современной интеллигенции вновь оказалась за пределами России, технический прогресс позволяет ей поддерживать отношения с оставшимися и влиять на умственную и нравственную атмосферу общества. К тому же, сопротивление путинскому неототалитаризму рождает новых героев и мучеников. Да и западный мир в целом не остается равнодушным к происходящему. Не только вооружение Украины, не только санкции против военизированной экономики и особо отличившихся в преступных деяниях лиц и структур, но и моральная и административная поддержка позволяет носителям русской свободы (в первую очередь, в эмиграции) выстоять.

И всё же у «свободолюбивой формации интеллигенции» явно недостаточно сил, чтобы предотвратить скатывание страны в «православный Иран». Торжествует современное черносотенство. Нескончаемым потоком оно льется с экранов телевизоров и заполняет все умственные, духовные и душевные пространства «homo postsoveticus». Ему привычно и уютно, он благоденствует в этой лжи и ненависти. Пятисотлетняя выучка никуда не ушла; напротив, упрочилась и умножилась семидесятилетним советским опытом. «Мясорубкой», по определению Федотова.

Нравственно и социально слепые, они превратились в некое подобие пластилина, из которого Власть лепит удобную и покорную себе фактуру.

Неужели мы обречены? И неизлечимы? Неужели не исполнятся надежды на спасительное действие русской культуры?