Он мой друг. Я знаю его много лет. Но знаю ли?

Где тот велосипедист из Книги рекордов Гиннеса, который проехал вдоль самой длинной страны в мире, стартовав из Магадана?

Где тот исследователь лагерей, который пытался собрать и сохранить для нас, беспечных россиян, исчезающую и вымирающую историю ГУЛАГа?

Где тот экзотический собкор «Новой газеты» на Колыме, который писал для нее заметки из минус пятидесяти?

Где тот образцовый датчанин, большой добрый великан, который выращивал у себя в саду клубнику, варил из нее варенье, разливал по баночкам, наклеивал на них именные этикетки и дарил друзьям?

Того Йенса Альструпа, с которым я дружила и про которого написала не одну статью (например, эту), его больше нет — слишком сильно он изменился за последние два года. Но этот другой Йенс — всё равно родственник того, прежнего, поэтому, я не сомневалась в том, где он будет во время войны. Он — в Украине. Там, где он может помочь.

Мне только и остается повторять ему при каждом нашем разговоре: «Будь, пожалуйста, осторожен. Береги себя». — «Это ты береги себя. Вы (он имеет в виду независимых российских журналистов) делаете очень важную работу, но это небезопасно, будь внимательна», — слышу я в ответ от человека, который то в Павлограде, то в Одессе, то в Киеве, то в Николаеве, то в Краматорске, то в Херсоне, то… под Бахмутом.

Одиночество

В его родной Дании было всего-то человека три — кто предсказал войну. И один был Йенс. Он использовал символ — ленинградский метроном — чтобы предупредить о надвигающейся беде. Тогда его блог читали всего семь или восемь сотен человек. За первые пять дней войны число его подписчиков выросло до трех тысяч.

Правда, все военные аналитики Дании были с ним не согласны: они были уверены, что если не через три дня, то через три недели всё будет кончено. Йенс же осмеливался утверждать, что у Украины есть шанс. Чем дольше украинская армия оказывала сопротивление, тем больше у Йенса становилось подписчиков-военных, вплоть до генералов.

Он слишком хорошо знал Россию и Украину, он много раз был на линии фронта, начиная с 2014-го, он еще тогда организовывал в Копенгагене парламентские слушания по Украине и был там главным спикером, пытался донести датчанам правду о войне. С таким опытом не страшно остаться в одиночестве против мейнстрима.

Теперь он — один из главных в Дании экспертов по войне в Украине, его приглашают на телевидение, берут интервью. У его блога теперь 15 тысяч подписчиков. А его заметки в датской газете POV International побили исторические рекорды этого издания по количеству прочтений.

«Это почти шизофрения, — говорит он мне с иронией. — Я ведь не оканчивал военного училища, не являюсь историком или журналистом, у меня даже высшего образования нет. Я просто Йенс из маленькой датской деревни на юге Ютландии».

В июле 2022-го он выехал из своей деревни на внедорожном мотоцикле и через три дня был в Киеве.

Я забыла сказать, что ему 61 год, и он очень болен.

Обморок

Был август 2022-го. Йенс хотел сфотографировать оккупированную российскими войсками Запорожскую АЭС — это можно было сделать с другого берега, который оставался под контролем Украины. По дороге ему стало плохо. Он почувствовал сильную боль, остановил мотоцикл и через несколько секунд отключился.

На самом деле ему нужна очередная операция, но он говорит, что пока не закончится война, делать ее не будет.

Мимо в течение всего этого дня шли украинские солдаты: войска готовились к наступлению. Уже много месяцев мировые медиа ждали этого и пытались предсказать, когда же оно начнется: в конце лета 2022-го или осенью. Но многие аналитики были разочарованы затянувшимся ожиданием и уже слышалось: «Оно и вовсе не начнется», «У Украины нет ресурсов», «Уже слишком поздно»…

Поэтому колонны солдат произвели на лежащего на асфальте Йенса приятное впечатление. И хотя это был явно не лучший день в его жизни, он тем не менее называет его «фантастическим». Во-первых, потому что весь день к нему подбегали украинские солдаты и спрашивали: «Что случилось? Чем помочь?». Во-вторых, над его головой пролетали украинские истребители, в большом количестве, и он думал: «Это же чудо, что украинские военно-воздушные силы еще существуют».

Вечером он с трудом поднялся и поехал назад в Запорожье. Последние километры до отеля были критическими, но всё-таки он доехал. Спустился с мотоцикла и опять обессилел, не мог подняться по ступенькам без посторонней помощи. Не мог даже сам снять с себя шлем.

Обстрелы

Когда Йенс только приехал в Украину в 2022-м, один его приятель, живущий в Киеве датчанин, написал ему: «Как ты тут?» — «Нормально, — ответил Йенс. — Но эти обстрелы… Бьют совсем близко». «О, за это не волнуйся! По-настоящему ударить могут только на юге», — успокоил приятель. «Но я и есть на юге», — ответил Йенс и в ответ получил короткое: «Идиот!»

Он был в Николаеве. Отель, в котором он остановился, был уже сильно разрушен: окна выбиты, даже крыша рухнула от удара поблизости. Ему дали единственный номер, в котором еще было электричество. И это был гигантский люкс — с двумя ванными комнатами (правда, воды там уже почти не было), с просторной спальней и конференц-залом: «Так что я мог устраивать заседания сам с собой».

Одна прилетела в соседнее с отелем здание («250 метров от моей кровати!») — такой силы взрыва и так близко он ни до того, ни позже не видел и не слышал. Эта ракета полностью пробила пятиэтажный дом — от крыши до земли.

Своего первого «Шахеда» он встретил в Одессе, прямо у себя над головой: «Он грохотал, как газонокосилка». Его сбили, он упал и убил мужчину недалеко от Йенса, но не взорвался.

10 октября 2022-го, когда по Киеву была нанесена серия ракетных ударов, в результате которых погибли семь человек, а 49 получили ранения, Йенс был там, в самом центре города. «Это был понедельник, а накануне, в воскресенье был чудесный, не по-октябрьски теплый вечер, на улицах было много людей, они гуляли, играла музыка. Работал Макдональдс — символ какой-то совершенно нормальной жизни», — Йенс вспомнил, как он тогда обрадовался этому ресторану быстрого питания. А на следующее утро — ракеты.

В то утро Зеленский выступил перед людьми, сказал, что надо запастись продуктами на семь дней и заправить баки машин бензином — на случай, если придется эвакуироваться. И когда Йенс выезжал в тот день на своем мотоцикле из Киева, он видел длинные очереди из машин на всех заправках. «И я не смог сдержаться, и заплакал прямо в шлем, — вспоминает он. — Я подумал: неужели им опять придется бежать, и мы опять увидим миллионы украинцев, пытающихся выбраться с Украины в безопасное место?»

Свобода

Йенс вернулся в Данию и начал действовать. Сначала создал ассоциацию «Свобода для Украины». «Не мир — свобода?» — переспрашиваю. — «Если Путин захватит всю Украину, тоже наступит мир. Нет, нужна свобода, которая включает в себя мир».

Его ассоциация занимается снабжением одной конкретной бригады спецназа и одной регулярной пехотной бригады. Батареи, датский камуфляж, фонари, спальные мешки, палатки… — это всё для них. «Например, обувь: каждый солдат получает по четыре пары в год, но украинские ботинки служат где-то месяц, потом рвутся, — Йенс знает, о чём говорит: в этот момент он сам обут в такие же, и я видела, как он в них прихрамывал. — Получается, что в оставшиеся восемь месяцев этого года солдатам нечего носить. Мы везем им хорошие западные ботинки».

А для мирного населения — генераторы. Уже отправили пять больших — мощностью 600 киловатт каждый, и много маленьких. Один большой пожертвовала больница, другой — электростанция, маленькие в большом количестве дают фермеры.

Чтобы собрать как можно больше денег для помощи украинцам, Йенс читает лекции. Рассказывает обычным датчанам про Украину, о которой они до 2022-го почти ничего не знали, про ситуацию на фронте, про то, что видел своими глазами.

С тех пор как он создал ассоциацию, Йенс ездит в Украину каждый месяц. Теперь редко на мотоцикле, чаще — на фургоне, груженом экипировкой, огнетушителями и «медициной». Первый такой фургон он разгрузил прямо под Бахмутом, где находилась уже знакомая ему бригада. «И получил вот такой подарок! — Йенс показывает мне детский рисунок. На нём кот с большими голубыми глазами в украинской солдатской униформе и с автоматом. — Это Андрей нарисовал, ему семь лет. Сын моего близкого друга, который воюет в той бригаде».

Задумывается. И добавляет: «Там забываешь, что такое жалость к себе».

С этой бригадой Йенс остался тогда на некоторое время, участвовал в их тренировках, просто делил с ними их обычные прифронтовые дни и всё надеялся, что они возьмут его с собой в Бахмут. Нет, не взяли. Был январь 2023-го, российские войска продвигались вперед, там было слишком горячо.

Эта его мечта сбылась в мае.

Первая линия

До мая 2023-го словосочетание «первая линия» ассоциировалось у меня с красной веткой петербургского метро. Теперь я навсегда буду видеть то, что стоит за этими двумя словами, глазами моего друга Йенса.

В мае россияне захватили в Бахмуте последние пять домов. К югу от Бахмута, в районе Клещеевки, Йенс наконец попал на первую линию. Его взяли с собой солдаты той самой бригады, которой он уже несколько раз привозил из Дании полный фургон обуви, униформы, носков, — всего, что они просили, кроме, конечно, F-16, с которых в шутку всегда начинались их списки. Они только спросили его: «Ты уверен, что точно этого хочешь?» Йенс ответил «да».

Оказалось, что вместо бронированной машины ехать придется на внедорожном квадроцикле. То есть совсем без «брони». «Всё еще согласен?» — спросили. Йенс и тут сказал «да».

Когда проехали мимо танков, он уже точно ощутил, что это всё «по-настоящему». Это были места позавчерашних боев. Они достигли бывшей первой линии россиян и остановились у бункера. Два дня назад, когда в нём были русские солдаты, туда попал 152-миллиметровый снаряд. Не выжил никто.

«Это было очень тяжелое зрелище, — рассказывает он мне. — Они прятались в этом бункере от атак украинцев, сидели тут долго, выйти не могли, только бутылки с мочой выбрасывали наружу. Тут был ад. Если смотреть с точки зрения украинцев, эта картина была позитивной — они захватили русские окопы. Но с общечеловеческой точки зрения то, на что я смотрел, было ужасно».

Посреди мусора Йенс заметил отстрелянный тубус от ручного гранатомета и подобрал его для Военного музея в Копенгагене.

Все тела украинцы убрали день назад. Йенс говорит, что они всегда их собирают, кладут в черные пластиковые мешки и отправляют в Россию, чтобы с ними там могли проститься и похоронить. И добавляет: «Правда, не всегда российская сторона соглашается их забирать — они не хотят признавать большие потери».

Они проехали еще дальше. Там была местность, покрытая кустарником. Накануне украинцы и россияне одновременно начали атаку и схлестнулись на этом месте. «И несмотря на то, что там был полный хаос, — когда перекрестный огонь и не разберешь, кто есть кто, — но всё равно потери с обеих сторон очень отличались, — рассказывает Йенс. — Российская армия до сих пор руководствуется советской доктриной: инициатива не приветствуется, русские солдаты делают только то, что приказано. Поэтому их гибнет намного больше».

…Начался сильный артиллерийский обстрел. Несколько раз им уже приходилось падать на землю. Один взрыв произошел настолько близко, что уже можно было погибнуть. «Но снаряда с моим именем на нём в тот раз не было», — шутит Йенс, не улыбаясь даже глазами.

От обстрела переместились в другое место — туда, где день назад тоже была первая линия россиян, и в земле был вырыт укрепленный пункт. Воронок от снарядов вокруг не было: украинцы используют современную западную артиллерию. Удар был один — и точно туда, куда надо. Йенс сразу понял, что выживших тут тоже быть не могло. Толстые деревянные балки были переломлены, как спички, вообще всё вокруг было разнесено взрывом на куски.

Повсюду валялись бронежилеты, которые никого не защитили. «Я не знаю, из чего русские делают их, но они были все в дырах, — вспоминает он. — И было много простреленных касок». Йенс поднял с земли одну из них — опять для Датского военного музея, и увидел, что она — времен Второй мировой. «День назад внутри этой каски была голова русского солдата и, судя по отверстиям, шанса остаться в живых у него не было», — тихим голосом говорит Йенс.

Запах

Воздух на первой линии был очень тяжелый: сильно пахло взрывами и пылью. Особенно взрывами. Но чем дальше они отъезжали на квадроциклах, тем больше этот «артиллерийский» запах рассеивался. Потом почти сошел на нет и запах поднятой в воздух сухой земли.

И тогда Йенс почувствовал запах убитых.

Он поговорит потом с бывшими датскими солдатами, которые когда-то были в Косово и в Афганистане. Спросит их про запах. «И они все тут же замолкали, — поделится со мной Йенс. — Никто не хотел об этом говорить. И только один сказал мне, что он до сих пор, спустя уже 30 лет, просыпается посреди ночи с этим запахом в ноздрях. Так что, может быть, через какое-то время он был только у меня в голове».

Теперь Йенс понимает, почему бывшие солдаты молчат об этом. Но он считает важным говорить: о запахе, о простреленных касках, об ужасе первой линии. И ехать туда опять и опять ему важно. Зачем? «Потому что люди должны это знать. Да, простые люди. Все. Потому что и простые люди как-то делают войну возможной», — такой у него ответ.

От датчан Йенс хочет одного — чтобы они помогали украинцам еще больше. Дания и так — одна из лидеров в поддержке Украины. Но для победы, по его мнению, нужно еще.

Украинские солдаты, которые брали его с собой на первую линию, сказали ему после, что он храбрый. Он не безрассуден, нет. Он, конечно, же падает на землю при свистящем звуке приближающегося снаряда. Не взрывы вокруг тяжелы для него. Не страх смерти. Даже не запах этой самой смерти. Другое.

Слезы

Мы говорили по телефону несколько дней назад — чудом поймала его в Дании. Йенс вернулся из Украины домой, провел там 36 часов, помылся, переоделся, загрузил опять полный фургон помощи и уехал обратно (кажется, это уже десятый раз, но точно он не помнит). Повез солдатам «своей» бригады зимние военные куртки, обувь, теплые вещи, наборы для первой медицинской помощи, защитные костюмы от дождя… Планировал провести с ними в Краматорске Рождество и Новый год.

Он перечислял мне всё, что успел сделать с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Говорил, что никогда в жизни не был так занят. Что на его машине и его мотоцикле — 100 тысяч километров пробега за этот год.

Что он свозил на фронт, прямо в зону военных действий, двух датских политиков, оба — кандидаты в Европейский парламент. После этого один из них сказал: «Я никогда теперь не смогу думать о войне так, как думал до этого». А другой признался, что это было самым сильным впечатлением его жизни. Йенс проехал в тот раз 7000 километров за семь дней, устал очень, но был удовлетворен.

Я жду, пока он всё расскажет, а потом спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь, Йенс. Только честно: каково тебе?» И он отвечает: «Очень много слез, скрывать не буду. Сам не ожидал. И сам плачу, и… Знаешь, в украинском менталитете (так же, как и в российском) — мужчины не плачут. Но я там для них — посторонний датчанин, нейтральная фигура. И они плачут на моем плече. Солдаты плачут. Офицеры. Даже один полковник. Им очень, очень тяжело. И это отразилось на мне, да».

«Ты будешь осторожен, Йенс?» — спрашиваю уже наше традиционное. Обещает, что будет. Говорит: «Да, это опасно, я всё знаю. Но я там всего на несколько часов. А солдаты там 24 часа, каждый день…»

«Ты не боишься, что ты сломаешься?» — «Нет!» — «Почему так уверен?» — «Обещал себе и другим. И еще… Моя мама работала в круглосуточной социальной службе в Копенгагене. Каждый мог обратиться туда в экстренной ситуации: дом сгорел посреди ночи, насилие в семье… И вот шесть раз мою маму на этой работе атаковали, физически. И все шесть раз она справлялась с этим. А потом произошло седьмое нападение — не сильнее и страшнее, чем предыдущие. Но на седьмом она сломалась. И не смогла больше работать там. И тем не менее шесть раз — это ведь очень много. Человек довольно силен, он может выдержать много. С войной — то же самое».

Конечно, Йенс — очень закаленный жизнью человек. Наверное, его трудно чем-то напугать после того, что он испытал в Сибири и на Колыме, когда, например, посреди Байкала за ним стал ломаться лед или когда какие-то бандиты совершили на него вооруженное нападение на трассе между Якутском и Сковородино.

Я уже говорила, что Йенс серьезно болен, но физически за эти почти два военных года он даже окреп, а вот глаза у него поменялись — они уже смотрят больше внутрь, чем наружу. Ну и раньше я не видела, чтоб он плакал… Когда он рассказывал историю своего первого раненого, слезы по его щекам текли, почти не переставая.

Первый раненый

Этот мужчина не был раненым, когда к Йенсу обратились за помощью. Это был просто инвалид, страдающей болезнью Крона, не годный к службе в армии. Йенса попросили вывезти его из Украины в Данию, где уже долгое время находились как беженцы его жена с детьми.

Йенс согласился. Оставалась одна формальность — забрать в Харькове одну бумагу, уже подписанную. Но накануне этого мужчину попросили помочь поучаствовать во вскрытии массового захоронения, оставшегося после ухода российских войск. Тот сказал «да».

Это был Изюм. Уходя, российские «освободители» заминировали могилы…

Руки ему оторвало полностью. Всё тело и ноги были в ранах. Глаза больше не видели. В таком состоянии его отправили в Харьков. Он выжил только потому, что кто-то, кто был с ним рядом, сумел очень быстро остановить кровотечение. В Харькове его стабилизировали. А через несколько дней Йенс повез его в Данию — к сожалению, не так, как планировал.

Он положил в свою машину матрас, застелил простыни, и на них аккуратно опустили раненого. С ними поехала и его мать — чтобы ухаживать в дороге за сыном. В этот момент начался обстрел, GPS сигнал не работал, но Йенс был в Харькове уже не раз и смог выехать из города по памяти.

Харьковские врачи надеялись, что, может быть, там, на Западе, удастся хоть немного спасти этому раненому зрение.

Когда украинские солдаты заглядывали в машину и видели, кого везет Йенс, они плакали. В киевской гостинице с них не взяли деньги. В Германии с администратором отеля случился нервный срыв: она рыдала так сильно, что не могла им помочь.

Кроме того, у матери раненого не оказалось паспорта, но польские пограничники посмотрели, кто в машине, и сказали: «Проезжайте». Позже, на выезде из парома, Йенс не понял сигнала полицейского и чуть не отдавил ему ноги, тот был в ярости — до момента, когда увидел в машине раненого, сказал, что документы показывать не надо, остановил движение и пропустил их вперед.

Поздно ночью в пятницу они добрались до датской больницы. В субботу раненому сделали операцию на руки — у него начиналась гангрена. В воскресенье ему прооперировали глаза.

Всего ассоциация «Свобода для Украины», которую основал Йенс, эвакуировала на лечение в Данию шестерых раненых. «Да, всего шесть. Это не сильно влияет на весь мир, но жизни этих шестерых и их родственников поменялись кардинально», — так он считает.

Самоубийца

Еще до войны, о приближении которой, напомню, Йенс знал, он договорился с боевыми медиками — что его возьмут волонтером на машину скорой помощи у линии фронта. Чтобы помогать украинцам буквально физически и иметь возможность писать для датчан о войне непосредственно из Украины. Не знаю, сыграл ли тут какую-либо роль тот факт, что любимый Йенсом Эрнест Хемингуэй был водителем скорой в Первую мировую.

Волонтером он так и не стал — возникли какие-то формальные сложности в самом начале войны. Но зато сейчас его ассоциация «Свобода для Украины» помогает военному госпиталю в Черкассах, чьи подразделения работают в том числе под Бахмутом, где идут очень жестокие бои.

Особенно теплые отношения у Йенса с боевым медицинским подразделением PTSD Med Team, которое состоит из добровольцев-россиян. Они занимаются эвакуацией раненых (и гражданских, и армейских) из зоны боевых действий. Как говорит Йенс, волонтеры PTSD Med Team «сражаются изо всех сил в надежде, что поражение России может сделать Россию лучше».

От них он получил похвальную грамоту. В ней написано: «Благодаря вашей поддержке мы можем оперативно оказывать качественную медицинскую помощь нашим бойцам и мирным жителям, пострадавшим от российской агрессии, а самое главное — приближать Украину к Победе».

Эти волонтеры-медики не занимаются психологической реабилитацией, как можно было бы подумать, глядя на название их подразделения (PTSD — это посттравматическое стрессовое расстройство). В нём, скорее, самоирония про их собственное состояние.

Йенс часто поднимает эту тему — тяжелую психологическую обстановку на фронте. Он сам видел, как после жестоких кровавых атак даже очень сильные солдаты «ходят как зомби». Видел «сломанных солдат», которые совсем не могут спать. Некоторые не выдерживают постоянных артиллерийских обстрелов. До каких-то пор выдерживают — а потом ломаются.

Пуля проникла глубоко в мозг. Но в скорой он был еще жив. Ехали они довольно долго. У раненого был ужасно учащенный пульс. Врачи следили, чтобы он оставался в коме. Йенс смотрел на голову раненого, обмотанную бинтами. Постепенно они намокали. Чем дальше, тем больше расплывалось красное пятно.

Они доехали до стабилизационного пункта, но шансов выжить у этого несчастного не было. Йенс очень тяжело воспринял этот случай — так бессмысленна была эта смерть на войне и так бессмысленна сама война.

Когда после этого он вернулся домой в Данию, он был абсолютно разбит: «Целую неделю я как будто не существовал. Лежал и ничего не делал», — вспоминает он.

Историю эту он долго не публиковал, потому что иначе погибшего могли вычислить, и его семья не получила бы компенсацию — самоубийцам не положено. Йенс говорит, что медики часто скрывают это по гуманитарным соображениям: во-первых, из-за компенсаций семье, во-вторых, близким легче жить, если будут думать, что их родной погиб в бою.

Россия

Когда-то он планировал переехать из Дании в Россию и жить на Колыме, поближе к предмету своего интереса — лагерям ГУЛАГа. Но бюрократический процесс затянулся, а потом тема эта стала для российских властей не очень желательной. Йенсу всё сложнее было получать российскую визу, а с 2012-го он перестал ездить в Россию совсем: тогда в его блоге завелся персональный русский тролль, Йенс воспринял это как сигнал.

«Что ты думаешь о России теперь?» — задаю ему простой вопрос, подразумевающий сложный ответ. «Я так хорошо ее знаю, так много раз в ней был, — отвечает Йенс после паузы. — С географической точки зрения я знаю Россию лучше, чем почти все россияне. И я бы столько не путешествовал по ней, если бы она мне не нравилась. Конечно, я ее очень люблю».

«Но ты же говоришь, что там живут агрессивные люди», — я как будто не верю, что он и правда сказал «люблю». — «В этом-то и парадокс. Эти дружелюбные гостеприимные люди, которые распахивают перед тобой двери, пускают тебя ночевать на свои диваны, пьют с тобой водку, жарят для тебя шашлыки… У меня осталось много прекрасных воспоминаний подобного рода. А также — о том, как я замечательно вместе с “Мемориалом” занимался исследованиями на Колыме, как писал заметки для “Новой газеты”. Но это сочетается с другими воспоминаниями. Как меня посреди ночи будят фээсбэшники, потому что им не нравится, что я изучаю колымскую историю. Как на меня нападают вооруженные бандиты. Как полицейский, гордясь, показывает мне, своему “дорогому гостю”, избитую им пожилую пьяную женщину, которая лежит на полу в участке и рыдает, вся в крови… Но у меня были надежды на более свободную Россию — у вас же была свобода слова, у вас выходили блестящие газеты и журналы. Но слишком недолго. Не хватило времени. Свобода не успела закрепиться. Так что Путин легко отодвинул ее в сторону. Я сразу же испугался его — из-за моих знаний о ГУЛАГе: ведь он же фээсбэшник. А теперь он разбудил всё худшее в России».

С грустью Йенс наблюдал за окончательным разгромом в России свободных медиа и уничтожением правозащитных организаций, за репрессиями. «Скоро в России не останется ничего хорошего», — написал он мне, когда опять что-то закрыли или запретили. — «Кроме людей, которых знаем и любим и ты, и я», — ответила я ему. — «Да, я знаю, но даже это теперь сложный вопрос. Сын того милого и дружелюбного бурята, которого я встретил в 1997-м, возможно, стал солдатом и прямо сейчас убивает моих друзей в Украине. Он может быть золотым человеком, но одновременно — он смертельный враг».

Вадим

Когда Йенс пишет или рассказывает сейчас о России, он всегда упоминает об ужасных условиях, в которых находятся российские солдаты. И об ужасных цифрах российских потерь. Вот что он говорит:

«Российское армейское начальство требует: атаковать, атаковать, атаковать. А для атакующей стороны это означает кровавое месиво. И российская армия действует так, как минимум, начиная с Первой мировой, — совершает лобовые и совершенно неоправданно дорогостоящие атаки на своих врагов. Презрение этих офицеров к жизням своих солдат не ослабевает вот уже более ста лет, так что не думаю, что они изменят это и сейчас. Их гибнет там тьма. Это невообразимая бойня для российских солдат».

На лекциях перед датчанами Йенс просит их представить одного российского солдата. Говорит, что зовут его Вадим и что, кроме этого, он о нём ничего не знает. Только два факта:

Ну и еще показывает его фото. А дальше Йенс говорит следующее:

«Я не знаю, ненавидел ли он Путина или нет. Может, он согласился пойти на войну, потому что иначе потерял бы работу или шанс учиться в университете, может, боялся тюрьмы. Могло быть много причин. А могло быть так, что он любил Путина, считал его самым крутым в мире, а украинцев — нацистами, которых нужно уничтожить. Кто теперь знает. Но он человек. И он убит. Наверняка у него есть мать, отец. Может быть, сестра. Может, жена и дети. Или невеста. Точно есть друзья. Много людей, я уверен, скучают по нему сегодня. И каждая единица в тех гигантских цифрах потерь — это такой человек с похожей историей. Страшная трагедия происходит. И она будет преследовать обе страны еще очень долго».

Украинцы часто говорят Йенсу: этот Вадим мог сказать «нет». У украинцев же нет такого выбора: если они не будут воевать, не будет Украины.

Йенс понимает: чтобы закончить эту войну так, чтобы Украина осталась независимой и свободной, будет еще погублено очень много жизней. Каждый день он будет делать всё, что в его силах, чтобы победа Украины наступила быстрее.