— Те, кто пришел к власти в 1979 году, сформировали настоящее антиженское правительство, — объясняет иранский журналист и кинодокументалист Мазиар Бахари. — С тех пор идеология государства именно такова. Женщины даже не второй сорт в иранском обществе, а третий. У них нет вообще никаких прав. И четверть века назад, когда в Иране начинались женские движения, женщины требовали предоставления им совершенно базовых прав — например, права на образование. Конечно, власти пытались этому противостоять, но они не могли сдерживать очевидный прогресс иранских женщин в обществе.

Сегодня большинство университетских студентов в Иране — именно девушки. Дело в том, что женщины, которым десятилетиями отказывали в базовых правах, становились более жесткими, чем мужчины, которым в Иране принадлежит всё, — просто по гендерному признаку. И это очень пугающий феномен для Исламской Республики.

«Хиджаб был навязан правительством — не на основе веры и убеждений, а чтобы подчинить граждан диктату правительства, — пишет Наргес Мохаммади из тюрьмы журналистам CNN. — Представьте себе иранских женщин, которые в течение 44 лет (с 1979 года. — Прим. ред.) были вынуждены покрывать голову, носить длинные пальто и брюки темного цвета в летнюю жару, а в некоторых местах — и черную чадру. Более того, на них оказывалось психологическое давление, чтобы они строго придерживались обязательного ношения хиджаба, и всё это для сохранения имиджа религиозных исламских мужчин и обеспечения безопасности и чистоты женщин. Теперь те же самые женщины подвергаются сексуальному насилию и домогательствам».

— Спорт находится под таким же контролем иранских идеологов, как и всё остальное, — рассказывает спортсмен и активист Сардар Пашаеи, бывший член национальной сборной Ирана по борьбе. — Я был исключен из состава сборной сразу же после того, как выиграл молодежный чемпионат мира. Моя спортивная карьера только начиналась, но из-за политической позиции меня вышвырнули из сборной и запретили выезд из страны. Мне даже ходить на тренировки было запрещено: я не имел права посещать спортзал.

Многие мои друзья были выброшены из сборной по той же причине. А мой друг Махди был арестован и обвинен в шпионаже в пользу Израиля. Шесть месяцев он подвергался пыткам в тюрьме, а потом его выпустили без всяких объяснений и даже позволили участвовать в соревнованиях. Но он больше не хотел выступать за Иран.

Для женщин в спорте всё еще сложнее, чем для мужчин. Им в принципе запрещены многие виды спорта. А, к примеру, борьбой, которая является самым популярным спортом в нашей стране, хотели бы заниматься миллионы молодых иранок. Но нельзя. Наргес Мохаммади запретили ходить в горы, потом посадили в тюрьму: они, наверное, думали, что таким образом накажут ее и сохранят над ней контроль. В результате ее голос даже из тюрьмы слышат во всем мире. Может, проще для властей было бы не запрещать ей в юности покорять вершины?

«Момент, когда я попрощалась с Али и Кианой, мало чем отличался от того, когда я чуть не умерла в обсаженном деревьями дворе тюрьмы Эвин, — вспоминала Наргес в письме CNN. — Я собирала одуванчики в тюремном дворе. Я стояла босиком на горячем асфальте 14 июля (2015 года, день, когда Наргес попрощалась со своими детьми. — Прим. ред.). Асфальт обжигал мои ноги, но в огне было мое сердце. Я бросила одуванчики в небо, и слезы полились, как весенний дождь.

Я была в большей степени незнакомкой для своих детей, чем любой другой незнакомец. Я упустила лучшие годы своей жизни, и то, что ушло, никогда не вернется. Но я уверена, что мир без свободы и равенства не стоит не только того, чтобы в нем жить, но даже видеть его. Я сделала выбор: не видеть своих детей, не слышать их голоса, но быть голосом угнетенных людей на моей земле».

— Условия для политзаключенных в этой тюрьме еще хуже, чем для всех остальных, — рассказывает Мазиар. — Их лишают медицинской помощи за отказ от хиджаба. Их лишают переписки и свиданий. (Наргес на протяжении последних полутора лет запрещены звонки родным — это ответ на ее письма журналистам. — Прим. ред.) Ситуация в Иране, в том числе в тюрьмах, меняется постоянно, и время от времени на политзаключенных начинают давить еще сильнее.

А вообще, нужно понимать, что тюрьма — это микрокосм иранского общества. Она заполнена людьми с разными биографиями, этнической и религиозной принадлежностью. Когда человек попадает в тюрьму, он встречает людей из самых разных слоев общества. Убийцы, воры, академики, художники — их всех объединяет то, что их жизнь находится в руках охранников тюрьмы. Эвин — это синоним тысяч казней, десятилетий пыток, избиений и издевательств. Когда вы говорите «ГУЛАГ» — все понимают, о чем идет речь. Так вот, в Иране Эвин — это такое же страшное понятие, как ГУЛАГ.

В Иране нет исправительных колоний, как, к примеру, в России или Беларуси. Если ты лишен свободы, то будешь сидеть — возможно, десятилетия — в одной и той же камере. А могут начать перебрасывать из камеры в камеру, из одной тюрьмы в другую, перевозить из города в город.

Вот вы спрашивали, как повлияет Нобелевская премия на условия содержания Наргес, улучшит или ухудшит. Так я вам отвечу: ухудшить их невозможно, потому что дальше некуда. Она в тюрьме Эвин, и этим всё сказано. Но эта премия поможет ей морально. И, возможно, даст импульс другим женщинам в таких странах, как Иран, вдохновит их на борьбу за свои права.

«Однажды вечером мы с сокамерницами собрались в женском отделении тюрьмы Эвин в Тегеране и увидели телевизионный репортаж о смерти Махсы Амини. В субботу, ровно год назад, она умерла под стражей в иранской полиции нравственности за то, что якобы не носила надлежащий хиджаб. Ее смерть вызвала немедленное и широко распространенное восстание, возглавляемое женщинами, которое потрясло страну.

В женском отделении тюрьмы нас переполняли горе и ярость. Мы использовали короткие телефонные звонки для сбора информации. По ночам мы проводили собрания, чтобы обменяться услышанными новостями. Мы были заперты внутри, но мы делали всё, что могли, чтобы поднять свой голос против режима. Гнев достиг своего пика несколько недель спустя, когда 15 октября часть Эвина охватил пожар. Мы скандировали: «Смерть Исламской Республике!» — на фоне стрельбы со стороны сил безопасности, взрывов и пламени.

По меньшей мере восемь человек были убиты. Тысячи людей, протестовавших против смерти госпожи Амини, были арестованы в последующие месяцы. По мере приближения годовщины ее смерти лидеры Ирана прилагали все усилия для подавления инакомыслия. С 2012 года я трижды попадала в тюрьму Эвин за свою работу в качестве правозащитника, но никогда не видела столько новых заключенных в женском блоке, как за последние пять месяцев».

— Единственный язык, который понимают иранские власти, — это давление, — говорит Сардар Пашаеи. — Вспомните самый яркий пример — убийство генерала Корпуса стражей исламской революции Касема Сулеймани по приказу президента США Дональда Трампа в начале 2020 года. Власти Ирана были смертельно напуганы.

По телевизору, конечно, кричали, что ответ будет страшным, но никакого ответа не последовало. Да, они запустили несколько ракет по пустым американским базам в Ираке, прекрасно зная, что там никого нет: это был не ответ американцам, отвечать побоялись, это был просто пропагандистский ход исключительно для внутреннего использования. Для телевизионной картинки, чтобы иранцы знали: власть сильна, ее не испугать. Но иранцы всё прекрасно поняли.

Мы с Масих Алинеджад (иранская журналистка и правозащитница в изгнании. — Прим. ред.) во время встреч с западными лидерами всегда пытаемся убедить их в том, что нельзя вести переговоры с иранскими правителями, нельзя садиться с ними за стол, нельзя их легитимизировать. Только серьезное давление международного сообщества, а не «глубокая озабоченность» может помочь освободить Наргес Мохаммади. Нельзя ставить ядерную сделку выше прав человека.