Общественный контроль 

Хотя обычно доносы в сталинской России не были анонимными, в своем письме доносчик часто пытался выступить не от своего имени, а от лица недовольной группы, представляясь как «голос общественности». При Сталине был распространен и поощрялся особый вид доносов — от простых граждан на чиновников. Этот «формат» считался общественным контролем в отношении бюрократии. Сталин лично поощрял доносительство и использовал его в аппаратной игре против региональной партийной элиты.

Широко известен случай «аспирантки» и члена партии Полины Николаенко из Киева, описанный во многих мемуарах. Молодая работница музейного городка начала писать доносы на руководство — и руководство в ответ постаралось избавиться от нее, отправив молодую женщину учиться в аспирантуру Ассоциации научно-исследовательских марксистско-ленинских институтов. Там ситуация с доносами повторилась. Как отмечает в своих «Воспоминаниях» Никита Хрущев, который позднее был направлен на место и лично общался с Николаенко, всех украинцев она считала «националистами и петлюровцами». Озабоченное столь бурной деятельностью «аспирантки», партийное руководство организации, а затем и республики пыталось бороться с Николаенко. По указанию расстрелянного впоследствии первого секретаря Киевского обкома КП(б) Украины Павла Постышева, который, к слову, сам погубил немало людей, ее даже исключили из партии. Однако через Лазаря Кагановича, прибывшего в Киев для сбора информации о самом Постышеве, дело Николаенко дошло до Сталина, который в своей речи на февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 году привел ее в пример как бдительного гражданина, «маленького человека», «рядового члена партии», на которого не обращает внимания большое региональное начальство. Вероятнее всего, «бдительная гражданка» Николаенко, написавшая огромное число доносов, была психически нездорова.

Бдительные пионеры

Одной из причин доносительства была шпиономания, насаждаемая сверху. Практика выискивания скрытых врагов процветала и поощрялась. Наиболее уязвимыми перед пропагандой, призывающей выявлять скрытых врагов и диверсантов, оказывались дети. В довоенном СССР была популярна песня «Коричневая пуговка» на стихи Евгения Долматовского. В ней рассказывалась выдуманная история о пионерах, которые обнаружили на дороге иностранную пуговицу и сообщили о подозрительном предмете властям. Благодаря их бдительности был задержан диверсант.

Неудивительно, что такое поведение воспроизводилось некоторыми школьниками. В своих мемуарах «Сколько стоит человек» писательница Евфросиния Керсновская (которая была арестована как «помещица» и провела много лет в ГУЛАГе) рассказывает, как во время путешествия по Грузии встретила девочку лет 11–12, у которой попросила воды. Пообещав наивной путешественнице принести молока, бдительная пионерка вместо этого донесла властям на подозрительную незнакомку. Керсновская вспоминает отвращение, которое она испытала, позднее прочитав в газете восторженную заметку, где рассказывалось о «подвиге» девочки и благодарности властей. В мемуарах Керсновской есть и рассказ о том, как ее соседи по коммунальной квартире — люди, которым она сделала много добра, — по заданию органов вынимали ее письма к матери из почтового ящика и относили их на прочтение в НКВД. В целом мемуары 30–50-х годов изобилуют такими сюжетами.

«Профессиональные» доносчики 

Безусловно, шанс сделаться доносчиком зависел и от профессии. Слежкой за лояльностью подопечных занимались педагоги, а также мелкие пионерские и комсомольские активисты. Любопытен один случай. В апреле 1934 года двадцатилетний преподаватель географии ремесленного училища г. Свердловска Зырянов решил нарисовать портрет своего знакомого, сапожника-пьяницы. Однако сапожник у Зырянова получился невероятно похожим на Сталина, сидящего в задумчивости с бутылкой водки и обглоданным скелетом селедки. Зырянов показал портрет нескольким коллегам. Слух о существовании порочащего власть рисунка дошел до некоего члена партии, который приказал пионервожатой выкрасть портрет из землянки, где проживал Зырянов. Пионервожатая выполнила поручение, чем была весьма горда. В итоге Зырянов был приговорен к пяти годам лишения свободы, которые по результатам кассационной жалобы были заменены на полтора года.

Семейные распри 

Описанные выше примеры — это доносы «без личной заинтересованности», сделанные из чувства гражданского долга. Авторы доносов выражают искреннее возмущение по поводу того, что нелояльный гражданин еще не наказан. Но чаще у писавших такие «жалобы» всё же имелись личные мотивы. Например, человек жаловался в органы, потому что был обижен, а политическое обвинение служило подтверждением тому, что обвиняемый заслуживает наказания, и было призвано усилить действие доноса.

Знаменитый донос Павлика Морозова можно отнести к этому же типу — он использовался для сведения личных счетов внутри семьи. Как известно, власти пытались сделать из Морозова героя. Этот донос самозабвенно воспевал в стихах Сергей Михалков, отец режиссера Никиты Михалкова. Однако, несмотря на усилия властей, «подвиг» Морозова так и не стал популярен. Хотя Павлик сохранил место в пантеоне пионеров-героев до самого развала СССР, отношение населения к нему было ироничное. В статье «Сигналы снизу» исследовательница сталинизма Шейла Фицпатрик отмечает, что, несмотря на все усилия пропаганды, доносы на близкого родственника в сталинской России были не правилом, а исключением. Под давлением террора семьи, скорее, сплотились.

Кроме моральных, существовали и практические причины не доносить на близких. В случае объявления человека «врагом народа» все члены его семьи получали социальное клеймо. Столкнувшись с народным неприятием, власти в итоге отказались от поощрения доносов на близких родственников, а также от практики официального отказа от родителей — врагов народа, когда сын или дочь подписывали письмо, в котором осуждали «преступления» родителей и солидаризировались с преследующими тех властями.

Коллеги и соседи 

Еще одной причиной доноса могла быть зависть к благосостоянию другого человека, которое, по мнению доносчика, тот нажил несправедливо. Многим доносчикам, часто незначительным, «маленьким» людям, доставлял удовольствие тот факт, что от них зависит судьба вышестоящего человека. Причиной доноса могло стать карьерное или профессиональное соперничество.

В частности, донос был написан на Петра Капицу, который после стажировки в Кембридже в начале 1930-х приобрел репутацию неблагонадежного. Доносчик, молодой коммунист-математик из МГУ, обвинял Капицу в антисоветских взглядах и в том, что, встав во главе «прозападной клики» физиков, тот заполучил всё финансирование в ущерб другим, менее космополитичным и более патриотичным коллегам, с более правильным классовым происхождением.

Жители коммунальных квартир также писали доносы друг на друга. Настоящая жизнь в коммуналках отличалась от коммунистического идеала братского соседства и была причиной бесконечных столкновений на бытовой почве. Соседи сводили счеты в том числе и с помощью доносов. При удачном стечении обстоятельств комната арестованного соседа могла достаться автору «жалобы».

Недоносительство 

Какая-то часть доносов была обусловлена страхом наказания за недоносительство, которое каралось лишением свободы на срок от шести месяцев. Так, на вечеринке один подвыпивший советский чиновник имел неосторожность высказаться в положительном ключе о Троцком в присутствии нескольких коллег. По его мнению, Троцкий обладал многими талантами, и, окажись у руля страны другие люди, его судьба сложилась бы иначе. Один из свидетелей разговора решил написать донос из страха, что иначе его накажут за недоносительство (Шейла Фицпатрик, «Сигналы снизу»).

В целом доносительство рассматривалось как моральный долг советского гражданина. Гражданин должен был доносить в партийную и комсомольскую организацию и на самого себя в случае, если кто-то из его родственников был арестован как враг народа. Если гражданин этого не делал, скрывая факты из своей биографии, его могли исключить из партии или комсомола, что в свою очередь существенно ограничивало жизненные перспективы.

Если кого-то обвиняли в антисоветской деятельности, самокритика могла помочь смягчить обвинение, поскольку демонстрировала: обвиняемый уже раскаялся и стал «другим человеком». Поэтому донести на себя посредством самокритики было выгоднее, нежели стать фигурантом доноса со стороны другого.

Так, советский писатель Александр Афиногенов в своем дневнике подвергал себя жесточайшей критике за дружбу с писателем Леопольдом Авербахом, который был арестован как «враг народа». Ожидая ареста, Афиногенов писал, как устраняет все «авербаховские элементы» внутри себя, и сравнивал это с удалением желудка и даже сердца. Афиногенову удалось пережить репрессии, он погиб позже, при бомбежке во время войны.