Навальный шел на страдания и смерть вполне сознательно. Не сомневаюсь, что, возвращаясь в Россию, он понимал, что шансы остаться на свободе минимальны. Может быть, он и не ожидал такой беспредельной жесткости, но к тюрьме точно был готов.

Я был знаком с ним лишь шапочно, о его мотивах могу только гадать. Но думаю, что кроме надежды на то, что его возвращение и возможный арест послужат триггером перемен, его вело чувство собственного достоинства — нежелание, невозможность отступать перед Злом. Виктор Франкл говорил, что чувство собственного достоинства глубоко осмысленно даже в момент казни. Мы видели выступления Навального в суде, мы читали его письма — чувство собственного достоинства, такое, которое многим неведомо, он сохранил до конца.

Он, очевидно, видел свою жизнь в контексте истории, он чувствовал себя в диалоге с ней, ощущал свою миссию и предназначение. И был достоин этой миссии.

Ему было всего сорок семь. В другой стране и при другой жизненной стратегии он жил бы еще очень долго. Но страна — наша, а стратегия — вот такая. Поэтому он погиб. Но смерть его не напрасна, как не напрасно шли на эшафот и всходили на костер праведники и герои разных народов на протяжении всей человеческой истории. И без их самопожертвования человеческая история была бы другой — много хуже. Еще страшнее.

Всякая сволочь в попытке обелить власти России уже говорит, что убили его американцы, а российскому начальству, да еще и накануне выборов, это, мол, было не нужно. Так им и травить его было не нужно. Но они его ненавидели. А в этой политической системе между эмоциями властителей и их действиями нет никакого демпфера. Президенты США или Франции тоже могут кого-то сильно не любить, но не могут его посадить в тюрьму или убить. А у нас могут. Просто потому что хотят. Полагаю, не было у Навального иллюзий на их счет.

Я уверен, что, находясь в тех жутких условиях, в которых они его держали, он не пожалел о том, что вернулся. Они убили его, но он победил их.