***

Меня спрашивают с воли: «Наверное, ощущение запредельной несправедливости обвинения делает ваше заключение невыносимым? Ну, соседи ваши по камере более-менее понимают за что, а тут…»

Отнюдь. Это прибавляет мне сил. Я твердо знаю, что моя история — это не моя проблема, это проблема тех негодяев, которые не понимают, что такое сострадание к гибнущим людям.

Я не только о моих обвинителях. Тойнби говорил, что отличительной чертой человеческой природы является предрасположенность к разделению добра и зла и способность выбора того или другого.

У моих соотечественников тут что-то сломалось. Я спросил своего следователя: «Хотите посмотреть на фотографии убитых украинских детей?»

Следователь ответил: «Не уверен, что хочу это видеть». Ключевое слово — «не хочу». Сознательное отключение человеческого.

***

Я увидел это фото. Молодая очень красивая украинская девушка, почти девочка.

Сидит. Хирурги обрабатывают ей культю ноги. Собственно, никакой ноги нет по бедро.

Если смотреть только на ее лицо, кажется, что она смеется. Гримаса страдания очень похожа на смех. Эту сломанную жизнь уже не склеить.

И знаете, что тут самое страшное? Ее будущая жизнь пройдет среди нас, мерзавцев.

«Я не уверен, что хочу это видеть».

***

Тут в тюрьме мне рассказали страшную историю. Убили человека, сокамерника. Убивали его долго. Всю ночь тюрьма оглашались воем казнимого. Никто не подошел.

Никто не закричал в ответ. Никто не забарабанил в дверь. Эта история интересна в смысле психологической рационализации поведения молчавших. Точнее — рассказывающих, которые поневоле ставили себя на их место.

«Убили за дело». Убили садиста, которого опознали. Он жестоко «прописывал» вновь прибывших в других зонах.

Я спросил: «А что, когда он кричал всю ночь, все об этом знали?»

***

Мир на прекрасной Украине наступит обязательно. Украина победит войну.

Но нам придется разобраться с этой позорной историей тюремного равнодушия. Историей своей изуродованной души.

И еще — научиться не отводить глаза от этой смеющейся украинской девочки.

Тогда есть шанс, что следующая и, может быть, последняя для нас война не начнется слишком скоро.

***

Перед катастрофой я написал и опубликовал две петиции о мире. Я просил Путина не начинать страшную войну.

Помню, что надо мной смеялись: «Да какая война, он с ума сошел!», «Хотят ли русские войны?» — и всё такое. Получается, хотят.

Потому что война — это не тогда, когда ты берешь нож и лично режешь соседа. Война — это когда ты не можешь сказать войне «НЕТ».

***

Мне пишут, что встретили на улице моего знакомого судью в отставке. Он пишет, что моя выходка может быть объяснена одним — я жестко пил. Ну да. Такие времена, что о любви может говорить только пьяный.

Впрочем, у меня припасена бутылка хорошего французского коньяка. Я обязательно прерву свое многолетнее воздержание, когда наступит мир и я смогу до нее добраться.

И это произойдет! Это произойдет очень скоро!

***

В обвинении, конечно, не сказано, что я действовал по закону любви. Там сказано, что я искусственно накрутил в себе стойкую неприязнь к решениям российской власти по нормализации общественно-политической обстановки в Украине (но почему не в Гондурасе?) и действовал по мотиву политической ненависти.

А еще там сказано, что я под видом достоверного сообщения распространял заведомо ложную информацию об использовании российских вооруженных сил в целях защиты граждан России, поддержке мира и безопасности. Интересный, конечно, взгляд на поддержание мира. Логически мысля, мой пост был в поддержку войны.

Забавно, что написанное мной не содержало ни одного слова о российской армии. Да что там! В нем вообще не было никакой информации. Никакой! Только требование мира и слова презрения к людям, лишенным сострадания.

***

Я не только не буду отрицать — я настаиваю, что мой крамольный пост был жестом солидарности с фразой из «Московского активиста» — «Путину — ад».

Я знаю, что такое ад. Ад — это наша совесть. И еще я наверняка знаю, что человек свободен в своем раскаянии и в своем искуплении.