Сюжеты · Общество

Не наши мальчики 

Как политическое и военное руководство России бросило своих солдат в плену и как армия пыталась скрыть свои огромные потери во время первой чеченской войны

Николай Шаповалов, специально для «Новой газеты Европа»

Горящий грузовик российских военных, Ингушетия, 12 декабря 1994 года. Фото: Виктор Коротаев / Reuters / Scanpix / LETA

В первой и второй частях нашего исследования мы подробно рассказали о том, какие политические события и решения российских и чеченских политиков привели к вводу войск в мятежную республику. Как российские спецслужбы по лекалам КГБ СССР пытались раскачать локальный гражданский конфликт в Чечне для того, чтобы Россия зашла в регион под видом «миротворца». И как этот план потерпел фиаско и в итоге привел к полноценной войне, к которой российская армия оказалась не готова.

В третьей части нашего исследования читайте о том, как российские власти открестились от российских военнослужащих, оказавшихся в плену, и кто спасал солдат из плена и вел вместо Министерства обороны РФ мартиролог военных потерь.

Этот материал — третья часть нашего исследования «Победившая нас война», приуроченного к 30-летию начала первой чеченской. 

С первыми двумя частями можно ознакомиться по следующим ссылкам:

Победившая нас война. Часть 1

Победившая нас война. Часть 2 

На следующий день (27 ноября 1994 года), после провальной операции ФСК РФ в Грозном, ичкерийские власти продемонстрировали журналистам пленных российских танкистов.

«Мы знаем, что они российские военнослужащие, — заявил Джохар Дудаев, — и мы заявляем, что если Россия признает этих людей как своих военнослужащих, то тогда они военнопленные, они выполняли приказ, мы их отпускаем, а если нет — то они наемники, и мы их расстреливаем».

Министр обороны Павел Грачев от своих военнослужащих тут же открестился: «Ну, знаете, я как-то не очень интересуюсь этим вопросом, — дал он “Радио России” свой печально знаменитый комментарий, — так как вооруженные силы в принципе не участвуют там. Идет междоусобица <в Чечне>, идет борьба за власть, хотя я смотрю телевидение, и вроде пленные там захвачены и еще кто-то. Я, единственное, знаю, что с каждой стороны — и на стороне Дудаева, и на стороне оппозиции — воюет большое количество наемников. 

Только безграмотные командиры могут воевать танками в городе. Такого никогда не должно быть. Сначала идет пехота, потом — танки. Танк — он ничего не видит, танк в поле хорош, а в городе он слепой, там обязательно должна быть пехота, охраняющая танк.

Поэтому так и получилось. Если бы воевала российская армия, то по крайней мере одним парашютно-десантным полком можно было бы в течение двух часов решить все вопросы…»

29 ноября информационные агентства опубликовали обращение президента Бориса Ельцина. Оно называлось: «К участникам вооруженного конфликта в Чеченской Республике». То есть даже из названия следовало, что российские власти упорно пытаются представить дело так, будто 26 ноября в Грозном схлестнулись отряды Джохара Дудаева и андидудаевские силы. Вот только как тогда объяснить участие в этой «междоусобице», по выражению министра Грачева, российских военнослужащих? В обращении Ельцина пленные танкисты были обозначены весьма абстрактно — как «насильственно удерживаемые граждане».

«В соответствии с полномочиями, которые даны мне Конституцией РФ, обращаюсь ко всем участникам вооруженного противоборства в Чеченской Республике с предупреждением и требованием. В течение 48 часов, считая с момента моего обращения, прекратить огонь, сложить оружие, распустить все вооруженные формирования, освободить всех захваченных и насильственно удерживаемых граждан. Если в течение установленного срока эти требования не будут выполнены, на территории Чеченской Республики будет введено чрезвычайное положение и использованы все имеющиеся в распоряжении государства силы и средства для прекращения кровопролития, защиты жизни, прав и свобод граждан России, восстановления в Чеченской Республике конституционной законности, правопорядка и мира».

Министр обороны Павел Грачев (слева) и президент России Борис Ельцин, 1993 год. Фото: Геннадий Гальперин / Reuters / Scanpix / LETA

Во второй половине этого же дня Дудаев ответил на ультиматум Ельцина. В отличие от российского президента, он не юлил, не угрожал и называл вещи своими именами:

«…Все требования обращения <президента Ельцина> уже выполнены, военные действия прекращены, нет ни одного выстрела, бунтовщики разоружены, и их оружие под надежной охраной, регулярных войск в Чечне мы не успели еще создать. Есть только вооруженный народ, и официальный ответ на заявление Ельцина может дать только народ… 

Приняты все меры для обеспечения достойного содержания и безопасности пленных российских солдат, и никакие репрессивные действия в их отношении допущены не будут».

«Я сказал Дудаеву, что это российские солдаты»

Не дожидаясь конца действия своего же ультиматума и игнорируя вполне конструктивный по своей сути и интонации ответ Дудаева, Ельцин 29 ноября проводит повторное (за сутки) совещание Совбеза, на котором все его члены, кроме министра юстиции Юрия Калмыкова, голосуют за ввод российской армии в Чечню.

При этом официально ни российские власти, ни военное руководство, ни представители контрразведки не признают пленных российских военнослужащих, называя их то «насильственно удерживаемыми гражданами», то «заложниками», то «добровольцами».

В СМИ одно за другим выходят расследования о пленных танкистах. По телевизионным кадрам солдат опознают родственники. Однако официального подтверждения принадлежности захваченных в Грозном танкистов к российской армии нет ни со стороны российских властей, ни со стороны силовиков. Это создает прямую угрозу их жизни. И тогда к их спасению подключаются российские депутаты.

Президент Ичкерии Джохар Дудаев (в центре), 1996 год. Фото: Eddie Opp / Коммерсантъ / Sipa USA / Vida Press
Из воспоминаний Григория Явлинского:

«Я позвонил Дудаеву и сказал, что я как депутат Государственной Думы и руководитель фракции признаю, что это российские военнослужащие, что они исполняли приказ, и от имени российского государства беру ответственность за них, прошу их освободить. А если для этого нужно, чтобы я и мои коллеги и товарищи приехали, то мы приедем и готовы в обмен на этих военнослужащих, которые исполняли приказ, оставаться <в Грозном> столько, сколько будет необходимо. Дудаев сказал: “Прилетайте”…»


Аналогичный разговор с Дудаевым состоялся и у другого депутата Госдумы — Сергея Юшенкова. В ходе этого разговора Юшенков получил список из девяти российских военнослужащих, попавших в плен в Грозном. Юшенков передал этот список Министерству обороны. И тогда от родственников этих солдат журналистам стали поступать сообщения, что пленных танкистов пытаются уволить из армии задним числом.

1 декабря делегация депутатов Государственной Думы (Элла Памфилова, Владимир Лысенко, Сергей Юшенков, Анатолий Шабад) вылетают вместе с журналистами в Моздок. В Моздоке самолет с депутатами оцепляет российский спецназ, никому не позволяют покинуть борт. Юшенков созванивается с правительством России, Черномырдин дает указание военным выпустить из самолета депутатов и доставить их на вертолете в Грозный. Журналистов вместе с другими членами делегации (например, хорошим знакомым Джохара Дудаева, муфтием Равилем Гайнутдиновым) в Грозный не пускают.

3 декабря делегация Юшенкова возвращается из Грозного с двумя первыми освобожденными российскими военнопленными. Остальные пленные танкисты отказываются возвращаться в Россию, так как опасаются, что в Москве их либо посадят, либо убьют российские спецслужбы.

Это подтвердил и депутат от ЛДПР Евгений Логвинов. Делегация депутатов ЛДПР прилетела в Грозный также 3 декабря и после переговоров с Джохаром Дудаевым (Жириновский с ним дружил) вернулась в Москву с еще двумя танкистами Кантемировской дивизии.

Логинов рассказал, что российских военнопленных приходилось «буквально уговаривать вернуться в Россию».

Заложник в Грозном

6 декабря в Грозный самолетом, предоставленным президентом Ингушетии Русланом Аушевым, прибыли еще семь федеральных депутатов. Четверо из партии «Яблоко» — Григорий Явлинский, Сергей Митрохин, Алексей Мельников и Владимир Аверичев. Вместе с ними в Чечню вернулись депутаты Сергей Юшенков, Анатолий Шабад и Владимир Лысенко.

В этот же день в станице Слепцовская (Ингушетия) состоялась встреча Джохара Дудаева с министром обороны РФ Павлом Грачевым. На время этой встречи охрана Дудаева берет Григория Явлинского, по сути, в заложники.

Вот как вспоминал этот эпизод Григорий Явлинский:

«Во второй половине дня произошла совершенно особенная ситуация — меня пригласил к себе Яндарбиев, который был заместителем Дудаева (вице-премьером Ичкерии. — Прим. ред.), и вскоре я обратил внимание на то, что со мной идет разговор уже час, второй, третий — о чем угодно, но только не о том, для чего я приехал. Потом я понял, что я выйти не могу из этой комнаты, там внутри стоят люди с автоматами, и так, в общем, вежливо, но очень понятно. Через несколько часов я стал понимать, что это какая-то ситуация заложничества, что ли... Длилось это долго, в конце концов мне это надоело, и я стал требовать встречи с Дудаевым. В результате моих требований мне сообщили, что Дудаев находится на переговорах с Грачевым… Меня выпустили из этой комнаты, как только Дудаев приехал в Грозный, то есть, я так понимаю, я был гарантом того, что он вернется <с этих переговоров живым>».

Депутат Госдумы Сергей Юшенков (слева) и глава фракции «Яблоко» в Госдуме Григорий Явлинский (справа) во время встречи с руководством Чечни в ходе Первой Чеченской войны. Фото: Геннадий Хамельянин / Коммерсантъ / Sipa USA / Vida Press

Днем ранее, 5 декабря, министр обороны Павел Грачев, министр внутренних дел Виктор Ерин и директор ФСК Сергей Степашин действительно вылетели на Северный Кавказ. Официально они обозначили себя «посредниками для организации переговоров с противоборствующими в Чечне сторонами». То есть даже когда уже было принято решение о вводе российских войск в Чечню, российские власти упорно не желали признавать себя стороной военного конфликта и продолжали публично поддерживать версию, согласно которой 26 ноября в Грозном произошло вооруженное столкновение сил Дудаева и представителей антидудаевской оппозиции.

Дудаев же рассчитывал на эту встречу и на то, что переговоры еще возможны. К тому времени он уже был готов идти на серьезные политические уступки Москве, и его решение амнистировать и освободить российских танкистов было одним из доказательств такого настроя.

Но главной целью поездки министра Грачева в Слепцовскую было вовсе не предотвращение войны. Война к тому времени уже была делом решенным.

По мнению сотрудника ПЦ «Мемориал», правозащитника Александра Черкасова, для Грачева это была «последняя возможность продемонстрировать заботу о пленных» и успеть перехватить инициативу по их освобождению у депутатов.

Кстати, именно после этой встречи с Дудаевым Грачев впервые назвал русских танкистов «военнопленными»: «Что касается военнопленных, мы просто с президентом поговорили как военный с военным, генерал с генералом. И взгляды на этих ребят у нас полностью совпали…»

Из воспоминаний Григория Явлинского:

«<После возвращения со встречи с Грачевым> Дудаев мне сказал: “Вам надо срочно отсюда уезжать, немедленно, это требование Грачева, а он самый влиятельный человек, вы должны делать то, что он говорит”. Я не против, отвечаю ему, только вы мне верните военнослужащих, я и уеду. Он говорит: нет, я этого не буду делать, мы договорились с Грачевым, что я этого делать не буду, и я верну всех в другой раз, другим людям...

Я долго с Дудаевым разговаривал, в итоге мы с ним договорились о следующем: половину из задержанных он всё-таки разрешит мне увезти, а вторую половину передаст Павлу Грачеву. На этом переговоры в тот день завершились, потом был странный ужин. После него значительная часть моей делегации оказалась в неработоспособном состоянии, уж не знаю, что там произошло, но что-то такое особое произошло. Примерно в час ночи я вернулся во дворец Дудаева, а начальник его охраны мне говорит: вам надо уезжать, потому что очень опасно, ночь, долго ехать до аэропорта через всю Чечню, уже стреляют. Я говорю, вы мне верните людей. Он отвечает: “А они не поедут с вами”. Я прошу соединить с Дудаевым. Дудаев, отвечают, спит. Тогда я прошу возможности увидеть российских военнослужащих. После длительных переговоров соглашаются, солдат приводят, человек 10–12. Построили, вышел один из строя и сказал: “Уважаемый товарищ депутат, докладывает старший по званию, мы приняли решение не возвращаться в Москву с вами по той причине, что вы можете забрать только половину, а остальные будут уничтожены, и мы своих товарищей здесь бросить не сможем”. Мне стало понятно, что солдат заставили так сказать. Тогда я вернулся к своим коллегам и сказал им: вот у нас есть такая нестандартная ситуация, и я предлагаю нам оставаться здесь, вместе с нашими офицерами, вместе с нашими военными. <Депутаты> Алексей Мельников и Сергей Митрохин дали мне согласие. И я сообщил руководителю охраны Дудаева, что я и двое моих товарищей остаемся здесь, вот прямо здесь остаемся, и всё. Мы никуда не поедем, можете делать с нами что хотите, можете нас в яму сажать, мы не уедем, и всё. Мы своих солдат здесь не бросим.

Видимо, это в их планы не входило, и в результате <половину оставшихся у дудаевцев> российских военнослужащих и трех погибших нам разрешили увезти. Нам надо было срочно найти гробы, подходящий транспорт, самолет…»

Семеро последних остававшихся в плену российских танкистов были освобождены за два дня до вторжения российской армии в Чечню. Дудаевцы передали военнослужащих официальной делегации Министерства обороны, которую возглавлял генерал-полковник медицинской службы МО РФ Иван Чиж.

Бронетранспортер с российскими военнослужащими на улице Грозного, 12 марта 1996 года. Фото: Sovfoto / Universal Images Group / Shutterstock / Rex Features / Vida Press

Русский офицер и дрессированная обезьяна

По прилете в Москву депутаты партии «Яблоко» попытались передать тела погибших танкистов в паталогоанатомическое отделение военного госпиталя им. Бурденко. Но там их не приняли, мотивируя отказ отсутствием распоряжения Главного медицинского управления Министерства обороны.

Только один офицер российской армии посчитал, что предательство по отношению к российскими солдатам, пусть и исполнявшим незаконный приказ, несовместимо с его представлением об офицерской чести. Командир 4-й Кантемировской танковой дивизии генерал Борис Поляков подал в отставку еще 3 декабря: «В подобной ситуации как русский офицер служить считаю нецелесообразным…»

Последней факт принадлежности «наемников» к российской армии 6 декабря признала спецслужба, заварившая всю эту кашу. Вот как это сделал пресс-секретарь Центра общественных связей ФСК РФ Александр Михайлов:

«Мне очень горько смотреть, как наши народные избранники увозят <из плена> офицеров российской армии, как дрессированных обезьян, показывая их всему миру…»

Официально российские власти так и не признали захваченных в плен российских танкистов военнопленными, потому что всячески пытались уйти от формализации российско-чеченской войны, в которой сторонами вооруженного конфликта являлись Россия и сражавшаяся за свою независимость Ичкерия. В дальнейшем это сыграло драматическую роль, потому что таким образом военные действия в Чечне оказались выведены не только из национального правового поля, но и из-под действия международного гуманитарного права, в частности Женевских конвенций, регламентирующих обращение с военнопленными. И хотя поначалу ичкерийские власти еще пытались руководствоваться этими конвенциями и относиться к российским пленным более-менее гуманно, глухой отказ России соблюдать законы войны и международные нормы — в том числе и по отношению к чеченским пленным — очень быстро положил этому конец и спровоцировал ответную жестокость чеченцев.

Генералы в кустах

«Новогодний» штурм Грозного привел к огромным потерям российского контингента — убитыми, пропавшими без вести и пленными. Причин было две: бездарное планирование боевых действий, когда хорошо укрепленный город штурмовали «по рецепту» министра обороны Грачева танками, и катастрофическая неготовность российской армии к войне. Неготовность эта открылась руководству Минобороны буквально накануне войны.

Из воспоминаний генерала Геннадия Трошева:

«Приглашаю первого заместителя командующего сухопутными войсками генерала <Эдуарда> Воробьева. В Моздоке он отвечал за подготовку частей к боям. На совещаниях в штабе всегда четко и очень толково делал доклады: товарищ министр, такие-то части готовы идти в наступление, такие-то еще готовятся… Он и сейчас в Государственной Думе (Воробьев — депутат второго и третьего созывов Государственной Думы, был членом партии «Союз правых сил». — Прим. ред.) хочет выглядеть этаким бравым генералом: всё знает, всё умеет… Я объяснил ситуацию: Эдуард Аркадьевич <командующий войсками Северо-Кавказского военного округа генерал-полковник> Митюхин заболел, сам бог велит вам возглавить <чеченскую> операцию. И тут мой дорогой генерал Воробьев, сильно покраснев и помолчав секунд 15–20, вдруг заявил: командовать отказываюсь. Как так? Я вам приказываю! А он: войска не подготовлены. Как это? Почему раньше молчали? Вот ваши доклады, вы отвечали за подготовку. Значит, вы меня обманывали? Вы знаете, чем это грозит? 15 лет или расстрел… Как хотите, отвечает, так и оценивайте, командовать не буду. В общем, отправил его в Москву, пригрозив судом. Он щелкнул каблуками. В Москве я обо всем доложил Ельцину, даже сказал, что Воробьева надо судить. Б. Н. попросил подобрать руководителя операции. Генерал Кондратьев мне сразу сказал, что с него хватит октября 93-го года, не выдержит — больной. Миронову даже не предлагал — больной, еще в Афганистане сердце надорвал. Громов (Борис Громов, генерал, выводивший в 1989 году советские войска из Афганистана. — Прим. ред.) отказался, объяснил, что всегда выступал против ввода войск в Чечню, и тут же выразил готовность написать рапорт об отставке. Больше замов у меня не было… В мирное время все хорошие, умные, смелые, а когда начались боевые действия — в кусты. Такое бывает и у генералов».

Командующий Объединённой группировкой войск Минобороны Геннадий Трошев (второй справа) во время боевых действий в чеченском городе Аргун, 10 декабря 1999 года. Фото: Sovfoto / Universal Images Group / Shutterstock / Rex Features / Vida Press

Остановил ли этот факт российское руководство? Нет. Со всей страны на юг России начали перекидывать из воинских частей солдат срочной службы — не обученных и не готовых к войне призывников: в то время у Минобороны не было денег даже на учения. Эти вчерашние подростки и составили основу российского военного контингента в Чечне.

Солдатские матери

Уже с первых дней войны именно мамы российских срочников перехватили у российских депутатов эстафету по спасению российских военнослужащих из плена, поиску пропавших без вести и составлению списков погибших.

Из воспоминаний Марии Кирбасовой, одной из основательниц Комитета солдатских матерей России:

«16 декабря мы организовали “горячую линию”. По телефону собирали запросы матерей о сыновьях. По всей России матери метались, так как бросали в Чечню войска, а матерям об этом не сообщали, ребятам же запрещали писать об этом домой (в то время мобильной связи и интернета не было. — Прим. ред.). И только Комитет <солдатских матерей> оказался единственной организацией, которая принимала заявки <на поиск военнослужащих>. Мы переправляли их в штабы, получали ответы и отвечали матерям, где их дети. Две недели вели “горячую линию”. Я говорила в Министерстве обороны: “Почему мы делаем вашу работу? Вы взяли мальчиков в армию, они выполняют свой долг. Почему вы не исполняете свой долг перед их родителями? Родители имеют право знать, куда послан их сын, что с ним, убит он или ранен”. Через две недели Минобороны ввело “горячую линию” во всех штабах.

По результатам “горячей линии” — это очень важно — мы стали требовать, чтобы опубликовали списки раненых и погибших. 20 декабря мы написали обращение к президенту. В царской России публиковали, это везде делается, такие цифры должны быть открыты… Депутат Задонский по нашему обращению подготовил проект закона о публикации списков. Так фракция “Женщины России” — у нас есть письменный документ — возражает! Сергей Шахрай, этот “миротворец”, — он тогда возглавлял Министерство национальностей (в правительстве Ельцина был одним из главных идеологов войны в Чечне. — Прим. ред.) — возражает!..

В первый раз мы поехали в Чечню 6 января 95-го. Ехали матери и через Комитет, и сами… На моих глазах эти женщины совершали чудеса героизма. 18 января <мама пленного срочника> Краева на коленях ползла во дворец Дудаева за сыном, потому что ни проехать, ни пройти уже нельзя было. Отдали ей сына…

А Маша Федулова! Маша пробралась в Чечню самостоятельно. Мы встретились с ней в подвале 2-й горбольницы Грозного. А я уже видела ее сына в абхазском батальоне Шамиля Басаева, и когда сказала ей об этом, Маша под обстрелом побежала. Бежать надо было в гору, мишень для снайперов отличная, как на ладони. Оказалось, что накануне ее сына Дениса обменяли на чеченца. Шамиль Басаев сказал, что ни за то бы не обменял, если бы знал, что мать приедет. Прокурор Чечни Усман Имаев поспособствовал, чтобы отдали сына матери…»

Чеченский боевик охраняет пленного российского солдата в подвале президентского дворца в Грозном, 23 декабря 1994 года. Фото: Chuck Nacke / Alamy / Vida Press
Из воспоминаний Марии Федуловой, которой удалось спасти своего сына из плена:

«Мы были второй группой <солдатских матерей, приехавших тогда в Чечню>, одна была в Ингушетии (ее как раз возглавляла председатель Комитета солдатских матерей России Мария Кирбасова. — Прим. ред.). Искали кто как мог, “методом тыка”, по сарафанному радио. Наша доблестная армия нам не помогала. В Хасавюрте был создан штаб. Туда приезжали журналисты, люди из Чечни привозили какие-то записки, сведения о пленных, где они, мы собирались и ехали. Все ездили с тетрадями — как узнавали, где пленные, записывали их домашние адреса, телефоны, обзванивали, посылали телеграммы, сообщали, что ребята в плену и надо приезжать. Армия ничего не сообщала, нам отвечали, что пленными будет заниматься ФСК…»

Война с неизвестным количеством потерь

Ни пленными, ни пропавшими без вести, ни погибшими ФСК не занималась. По крайней мере, следов такой деятельности мы не нашли ни в одном из сотен источников и свидетельств, посвященных чеченской войне. Это ведомство не опубликовало ни одного списка погибших или пропавших без вести, хотя публикация таких списков была законодательно не запрещена и ничто, кроме указаний руководства, этому не препятствовало. Это выяснилось тогда, когда списки погибших сотрудников внутренних войск начало публиковать МВД РФ — единственное российское силовое ведомство, решившееся на такой шаг.

Из воспоминаний тогда командующего внутренними войсками МВД РФ Анатолия Куликова:

«Расскажу об одном конкретном случае. Я точно знал, что в этот день — это был конец февраля или начало марта 1995 года — погибли сорок военнослужащих Объединенной группировки. А мне приносят данные о пятнадцати. Спрашиваю: “Почему не учитываете остальных?” Замялись: “Ну, понимаете, 40 — это много. Мы лучше разделим эти потери на несколько дней”. Меня, конечно, возмутили эти манипуляции…»

Первые списки пропавших без вести и погибших в Чечне составлялись поначалу из военных билетов российских военнослужащих, найденных в Грозном после штурма. Их везли оттуда российские журналисты, правозащитники, солдатские матери, собирали жители города и чеченские ополченцы. На их основе Комитет солдатских матерей России и начал вести военный мартиролог.

Геннадий Трошев общается с солдатами на позиции на окраине Грозного, 26 января 2000 года. Фото: Reuters / Scanpix / LETA
Из воспоминаний правозащитницы Иды Куклиной:

«Солдатские матери ездили в Чечню много раз. Я и в Серноводске, и Самашках была, и дважды во время переговоров с ОБСЕ. Неделю жили в горном селе — нам польский корреспондент дал наводку на военнопленного, а чеченцы обещали отдать “целый мешок” с военными билетами погибших военнослужащих по призыву. Однажды, еще в начале войны, они передали мне десяток билетов, об этом была публикация в “Известиях” — с именами погибших.

С самого начала войны Комитет солдатских матерей стал составлять списки погибших и пропавших без вести, и все эти данные мы регулярно по мере пополнения отправляли в Генеральный штаб. На переговорах с ОБСЕ в Грозном летом 1995-го мы встретились с полковником из Комиссии по военнопленным, пропавшим без вести и интернированным. У него был свой список, часть фамилий в нем совпадала с нашими данными. Но наш был в два раза длиннее! И он списывал у нас имена…»

Даже спустя 30 лет данные о российских военнослужащих, погибших и пропавших без вести во время первой войны в Чечне разнятся. По официальным сведениям Минобороны РФ, потери федеральных сил составили 4103 человек убитыми, 1231 — пропавших без вести/дезертировавших/пленных. По данным военного историка генерал-полковника Григория Кривошеева (руководителя коллектива военных историков, проведшего первое всестороннее комплексное историко-статистическое исследование людских потерь и боевой техники Вооруженных сил СССР и России в войнах XX — XXI веков), потери федеральных сил составили 5042 убитых, 690 пропавших без вести. 

По данным Комитета солдатских матерей, потери российской армии в первую чеченскую составили не менее 14 000 человек убитыми.

«Тебя надо расстрелять за то, что был в плену»

В ту январскую, самую первую поездку в Чечню Комитету солдатских матерей удалось освободить из чеченского плена несколько десятков российских солдат и офицеров. Списки военнопленных Комитету предоставило руководство Ичкерии.

Из воспоминаний Марии Федуловой:

«На первом обмене — наших десантников на чеченцев — чеченцы привезли наших ребят в автобусе, все они были в форме, нормальные. А чеченцев привезли — они все были раздеты, ни на ком не было даже куртки, лишь свитера и рубашки. И это в январе…»

Чеченский боевик показывает военный билет погибшего 18-летнего российского солдата в Грозном, 6 января 1995 года. Фото: Yannis Behrakis / Reuters / Scanpix / LETA

Освобожденные из плена российские военнослужащие в России никому, кроме своих родителей, нужны не были. Они сталкивались с общественным осуждением, с трудностями в получении лечения (о профессиональной психологической помощи тогда вообще речи не было), страховок за ранение. Их допрашивали представители спецслужб, их приравнивали к дезертирам…

Из воспоминаний Марии Федуловой:

«Сын попал туда, как и все ребята, — обманом. Он рассказывал, как в декабре 1994 года их привезли сначала во Владикавказ. Там им сказали — мы вас отправим в Грозный, вы будете только патрулировать… Со мной он не связывался, писать им было нельзя, как и передавать какие-либо сведения. В декабре у него был день рождения, я собиралась к нему ехать в часть, уже взяла билет. Но за день до отъезда мне позвонил кто-то из <военной> части, спросил, собираюсь ли я к Денису. Когда я подтвердила, ответ был: “Не надо, он на учениях”… А уже шла война в Чечне. Пыталась выяснить, где он, через знакомых, подруг, у которых мужья в Генштабе работали, никто ничего не говорил… Приехала в его часть в Курске, вышел командир — холеный офицер. И говорит, он <Денис> в Чечне. Как его могли туда отправить, спрашиваю. Он всего три раза держал автомат в руках: когда учились стрелять, на присяге и на похоронах предыдущего командира. Он хороший механик, ответил мне офицер… Стала уходить, офицер мне вслед: “Если что-нибудь выясните, сообщите нам”. Приехала домой — а там все родные собрались, сестра заплаканная. Сказала мне собираться и ехать в Грозный — они позвонили в Комитет солдатских матерей, им сообщили, что Денис в плену…

Обидно, какое было отношение к <пленным> солдатам. Перед призывом Денису обещали все наши знакомые, среди которых много военных, — звони, мол, если какие будут проблемы. А когда случилось <получил ранение и попал в плен>, все ушли в кусты. В итоге мы приехали с <освобожденным из плена> Денисом в Комитет солдатских матерей. Благодаря им мне удалось сына в госпиталь положить... Лечащий врач подольского госпиталя (Военный клинический госпиталь Министерства обороны. — Прим. ред.) говорил моему ребенку: “Ты враг народа, тебя расстрелять надо за то, что ты был в плену”»…

P.S.

В четвертой части нашего исследования читайте о том, как буквально в чистом поле и на голом энтузиазме небольшой группы военных судмедэкспертов была создана уникальная лаборатория по идентификации останков военнослужащих, погибших в Чечне. И почему она была закрыта, а ее бесценный опыт оказался в нынешней России никому не нужен.