Пока мы не увязли в борьбе 

«Красный океан» — так звучало бы на русском языке название романа Натальи Илишкиной, выпущенного «Редакцией Елены Шубиной». В калмыцкой мифологии этот образ символизирует ад. «Улан Далай» — сага о судьбах трех поколений семьи Чолункиных и шире — донских калмыков-казаков (бузавов), написанная с глубоким знанием национальных традиций, с опорой на архивные материалы, воспоминания очевидцев и их потомков.

В историю семьи и народа неизбежно вторгается история глобальная — тем более что мало эпох могут сравниться по масштабу потрясений с первой половиной ХХ века. Русско-японская, Гражданская, Первая и Вторая мировые войны, революция 1917-го, голод начала 1920-х и начала 1930-х, коллективизация, сталинский террор и депортации народов — цепочка катастроф протягивается через всю книгу. Захваченные этим вихрем, герои пытаются устроиться в новой реальности, выжить и найти ответы на свои вопросы — в том числе на главный: в чем глубинные причины несчастий, постигших их самих и страну, так храбро устремившуюся к солнечному коммунистическому будущему?

«Улан Далай» можно назвать романом фрагментов. Так, действия 24 главы происходят в декабре 1948 года, 25-й — 6 марта 1953-го, а заключительной 26-й — в июле 1957-го. Первая же глава (ощутите размах) — в далеком мае 1884-го. Илишкина собирает книгу из эпизодов — узловых событий или, наоборот, характерных моментов, отразивших в себе целый период. Пробелы же остаются на откуп читателю. Впрочем, додумать их несложно, и, вопреки структуре, роман выглядит на удивление цельным. Еще один прием, впрочем, типичный для семейной саги, — смена главного героя. В трех частях в центре внимания последовательно оказываются молодой табунщик и джангарчи (рапсод, исполняющий калмыцкий эпос «Джангар») Баатр, его средний сын Чагдар и внук Иосиф, названный в честь известно кого, но вскоре меняющий имя на Александра.

«Улан Далай» начинается драматичным прологом — сценой в поезде, на котором героев депортируют. Эта стартовая вспышка привязывает читателя к тексту и позволяет Илишкиной в дальнейшем развивать сюжет неторопливо. Первые сто страниц — размеренное, отчасти даже пасторальное повествование с семейными встречами, буднями табунщика, детальным описанием традиционной свадьбы и множеством подробностей, приоткрывающих обычаи и мироощущение бузавов.

Но затем привычный мир начнет трещать по швам. Гражданская война раскалывает семью. Старший сын Баатра, ветеран Первой мировой и гордый обладатель Георгиевских крестов, Очир уходит воевать за белых. Сам Баатр помогает большевикам. Его младший сын Дордже, обучавшийся в хуруле (буддийском храме), всецело погружен в веру, что для революционеров неприемлемо. Средний же, Чагдар, защищая отца, оказывается на стороне красных и сражается под командованием Будённого, в глубине души страдая из-за того, что в бою может столкнуться с братом. Описание Гражданской войны позволяет Илишкиной создать галерею выразительных портретов — от документального образа просвещенного публициста Харти Канукова до неистовой Маруси-анархистки или головореза-шовиниста Коваля. Здесь будет страшная сцена массового убийства безоружных калмыков, воевавших за белых («Секи калмычков, ребя! Они точно виноватые! И бог за них не накажет!»). Чагдар вступится за них, но сумеет ли остановить разъяренных однополчан? Появится и Москва со знаменитой Филипповской булочной и новыми диковатыми жильцами брошенных модерновых особняков. Годы потрясений она переживает благополучнее регионов, чем, пожалуй, напоминает нынешнюю.

После гражданской войны семья воссоединится, но сумеет ли найти общий язык? Очир вернулся в родные края из белой эмиграции, но теплыми чувствами к большевикам не проникся. Чагдар же идет «по партийной линии» и становится местным чиновником. Вскоре жизнь поставит перед ним самые суровые вопросы, предложит организовывать в регионе преступную коллективизацию, бороться с кулаками и выступать с обличительными речами против собственных товарищей. А потом в списке «врагов» обнаружится и его фамилия. Останется ли выбор тогда? У Очира будут свои драматичные дилеммы. Приближаются гитлеровские войска, среди которых хватает калмыцких белоэмигрантов. Может быть, стоит помочь им избавить страну от ненавистной советской власти? Гораздо позже сыну Чагдара Иосифу-Александру тоже придется выбирать. У него появится редкая возможность отомстить всем обидчикам своей семьи. Но стоит ли ею пользоваться? 

Служение царю. Война. В эти три слова умещается нехитрый смысл жизни калмыцких казаков. У бузавов принято знать 7 колен предков. Когда маленький Баатр перечисляет своих, выявляется пугающая закономерность: 

Жаль только, нынешний, прозванный «миротворцем», царь не дает казакам прославить род доблестью. Но старший брат Баатра всё равно готовится, и не напрасно. Вскоре ему действительно посчастливится отдать очередную «жизнь за царя». Персонажи книги — потомственные государевы люди: «На то казак и родился, чтобы царю пригодиться». А рассуждать, например, о смысле войны с неведомыми японцами — не его казачье дело. Бурхан-бакши (Будда Гаутама у монголов) призывает к смирению, однако мириться с дурным соседом Баатр вовсе не намерен, зато «перед властью, перед старшими — это да, смириться надо». 

Такое мировоззрение, конечно, одна из причин, по которой герои книги в большинстве своем безропотно терпят антинародные проекты советской власти — вроде коллективизации, а Чагдар служит ей верой и правдой (атеизмом и «Правдой»). Иногда подозрения у него закрадываются — но только не относительно Сталина, которому он дважды попытается написать разъяснительное письмо о делах на местах. Впрочем, есть и другая причина — религиозная. Одно из военных приключений Чагдара — поездка в цветущую суевериями Монголию с целью ликвидировать бандита, создавшего религиозно-магический культ самого себя. Для многих местных жителей такой подход куда понятнее туманного коммунизма. Вскоре выяснится, что монголы, вешающие портрет Ленина в буддийских храмах, в этом смысле не исключение. У великороссов Ильич займет положенное место в красном углу. По наблюдению одной из героинь, теософки Ираиды Степановны, Сталин пытается подменить духовный Абсолют. Самому же Чагдару усатый самодержец-громовержец привидится в образе бога смерти Эрлик-хана: «Ему молятся, а он уничтожает вражеское племя и семя. И он один знает, в ком кроется враг».

Самодержавие и религия (а еще патриархальные семьи, которых в книге немало) совместными усилиями невольно подготовили почву не для демократов-кадетов или анархистов, но как раз для большевиков. Последние охотно залили молодое красное вино в старые меха — поместили марксизм-ленинизм в иерархичную модель и определенную ею картину мира. И как раз иерархичная модель (а не левая идея), доведенная до крайности, породила чудовищные преступления власти и «тюрьму (всех) народов». Иными словами, проблема часто заключается не в идеалах, а в куда более устойчивых мировоззренческих моделях. В справедливости этой нехитрой мысли пришлось убедиться большинству постсоветских стран, одолевших коммунизм лишь для того, чтобы лечь под фундамент новой авторитарной пирамиды. 

Сложно вспомнить, кто первым озвучил очень точную мысль, что Сталин и его верхушка осуществили колонизацию собственного народа, то есть действовали фактически как оккупационная власть. В романе эта формулировка, конечно, не звучит, хотя образ возникает именно такой. Вольнодумец Очир заявляет Чагдару, что его партия превращает граждан в «батраков» и «крепостных», обернувшись всеобщей «помещицей», а выселенцев ведут под конвоем так, как еще недавно «вели… мимо хутора пленных фашистов». Постепенно превращающийся в мудрого старца Баатр, который в юности мечтал повоевать «за царя», объясняет внуку почти анархистскую истину: «Власть — она всегда против людей, в какие бы одежды ни рядилась. Запомни это».

Не менее выразительным оказывается и сам «стиль» сталинской власти, который отчетливо виден в выполняемых чиновником Чагдаром поручениях. Совершенно абстрактный, взятый с потолка план спускается центральной властью, и дальше каждый гражданин, все сельскохозяйственные животные, почвы и явления природы обязаны беспрекословно ему подчиниться. Трехмерные обитатели края в едином героическом усилии должны сплющить себя, стать двухмерными жителями красивой картинки, написанной кремлевскими живописцами-примитивистами. Если не получается, ничего страшного. Скоро придут подмастерья из НКВД и окажут посильную помощь. В обедневшем поселении донских калмыков не осталось ни одного кандидата на раскулачивание? Надо искать лучше — план исключений не предусматривает. Кулаками в селе оказались сплошь украинцы? Возмутительный националистический перекос. Нескольких придется заменить на казаков и великороссов.

Показательно, что Чагдар, отвечающий за «земледельческий» (по плану) Сальский округ, вопиюще некомпетентен в сельском хозяйстве. Когда же он в силу добросовестности разбирается в вопросе, то обнаруживает, что почвы региона вообще не приспособлены для земледелия. Но отгонного животноводства, которое всегда здесь практиковалось, план не предусмотрел. Да и скот уже загублен небрежным отношением в колхозах. План руководства, как известно, привел страну к чудовищному голоду 1932–1933 годов (в т. ч. Голодомор в Украинской ССР, Ашаршылык в Казахской ССР). А в 1937-м Чагдар сам окажется фигурантом кремлевского замысла: «План из Москвы спустили большой… Сто человек на расстрел, триста — в лагеря. Но прокурор наметил перевыполнить по обеим позициям». Может быть, наиболее точно сталинский «насильственный абстракционизм» характеризуют слова врача в отделении для психохроников, куда Чагдар привозит религиозного брата Дордже, чтобы сделать ему защитную справку шизофреника. 

Людей, у которых есть привычка, читая книгу, конспектировать наиболее существенные моменты, «Улан Далай» наверняка обхитрит. Короткий спор в романе может оказаться важнее ухода героя на войну или получения похоронки. Чуть выше упоминался вскользь конфликт Баатра с соседом. Тогда он всецело поддерживал идею отмщения. Через несколько лет Гражданская война для Чагдара тоже начнется с мести. Ссора хуторского бакши с Баатром чуть не обернется коллективной расправой над последним. Тогда Чагдар вывезет его к красным и решит — теперь он «на стороне тех, кто воевал против врагов его отца». 

Тема гражданской войны, пожалуй, центральная в книге. Она начинается задолго до военной междоусобицы и продолжается после. Так, калмыки считаются, кто из какого улуса, кто торгут, кто дервюд, а кто бузав, и постоянно устраивают друг другу неприятности. В селе, где рядом живут казаки, великороссы и украинцы, молодежь то и дело дерется стенка на стенку, разбившись «по нациям». Личные счеты сводят, разумеется, с помощью доносов. Когда Чагдар с отрядом чекистов приходит раскулачивать некоего Коваля, «приватизировавшего» чужой дом еще в 1920-е, он обнаруживает того самого боевого «товарища», призывавшего «рубить калмычков». Его семью Чагдар спасет (сильный авторский ход — показать коллективизацию и репрессии через поступки, в общем-то, нормального и искреннего человека системы), но самого отправит на расстрел, отомстив таким образом за погибших земляков. Арестованный Коваль будет, как и прежде, проклинать «нерусь» и московских «еврейцев». 

Постепенно становится ясно, что Гражданская война не закончилась в 1920-е. Она затаилась в израненном обществе, стала своего рода хронической болезнью, а Сталин просто воспользовался этим и активировал ее в иной форме — через государственное насилие. «Если встаешь на путь мести, приготовь две могилы: для врага и для себя», — скажет ближе к концу помудревший Баатр. Месть убивает сразу двоих. Тот, на кого она нацелена, в восприятии мстителя перестает быть человеком, становясь абстрактным «врагом». А мститель, как всякий, ослепленный страстью, оказывается только оружием в ее руках и теряет свою субъектность. Когда власть превращает живого гражданина в государственную единицу — это, конечно, совсем невесело. Но куда страшнее — если граждане соглашаются с навязанной ролью и становятся абстракциями друг для друга. Из недоверчивых, испуганных и ожесточенных «врагов» (как и из «трудовых ресурсов») никогда не получится общества, способного к самообороне. Это лишь толпа одиночек, когда прячущихся от силы, а когда примыкающих к ней, чтобы обезопаситься и разобраться с неприятелем-ближним.

Так роман поднимает очень важный вопрос и для современной России, и для неясной России будущего. В постсоветских странах много говорили и писали о национальной идее. В казахстанской публицистике, например, эта тема до сих пор — одна из главных. В России же, пошумев в 1990-е, она постепенно сошла на нет — растерялась и сдалась перед разнонаправленными общественными силами. Нужна ли национальная идея вообще — вопрос открытый. Однако безусловно необходим народный консенсус относительно общего прошлого — не единообразие мнений, но взаимопонимание между людьми с разными позициями, которому, конечно, не способствует радикализм. Этот консенсус — шаг к коллективному осмыслению и примирению с прошлым, а еще к формированию гражданской нации и общества субъектов, могущих ответить на объединяющий вопрос «Кто мы?», способных к сопереживанию, солидарности и защите своих интересов. 

Для книги Натальи Илишкиной тема прошлого очень важна. Не случайно скрывающийся от ареста Чагдар находит убежище в полузаброшенном буддийском дацане, а джангарчи Баатр и Дордже, отмаливающий грехи соплеменников перед бурханами, так трепетно относятся к традициям. Они способны хотя бы ненадолго объединить разобщенных калмыков и сохранить связь с прошлым, жестко отрезанным большевиками. Разрыв 1990-х, как выяснилось, тоже оказался слишком резким, и вновь расколол уже расколотое общество на «совконенавистников» и «ностальгирующих реваншистов». 2022-й — очередной болезненный разрыв. Сейчас, пожалуй, это не самая приятная мысль, но когда-нибудь после чьей-нибудь победы кому-то всё равно придется остановить машину мести и работать над примирением. До этого момента, впрочем, еще далеко. А пока остается только не усугублять разрывы там, где это возможно.