Бой после боя 

— Какой у тебя адрес?

— Гостомельское шоссе, 24/1, на выезде из Ирпеня.

— Подожди, а как ты там оказалась?

— Я тут живу.

— Он довольно большой, — говорит Вика, — пешочком часа два из конца в конец. Изначально это был пригород с частным сектором и парой небольших предприятий. Писательские дачи, санатории и дома творчества. Курортная зона. Когда случился Чернобыль, начали строить девятиэтажки для чернобыльцев. В 2014 году, когда началась война, сюда переехало много переселенцев с Востока. И только лет семь назад его стали отстраивать как что-то современное, комфорт-класса. Город разделен на две части железной дорогой, я выбрала ту, где плотность застройки меньше.

— Я проснулась от звонка подруги из Киева, она сказала, что сегодня не надо выходить на работу, потому что началась война. И тут же появились вертолеты. А второго марта первый раз прилетело, прямо рядом со мной, я тебе присылала фотку.

— Почему ты не уехала после первого же выстрела?

— Не хотелось поддаваться панике, казалось, что безопаснее оставаться на месте, чем дергаться. А дальше так просто уже было не выехать. Мосты были взорваны. Начались авианалеты, это самое страшное. Они рвались к Киеву через нас. Пытались зайти с одной стороны, с другой. Первый бой был со стороны Бучи. Тут же всё рядом, города разделены не очень сильно, один плавно перетекает в другой. Из нашего дома хорошо видна Буча, она прямо за озером.

— Зашли в мой дом и в частный сектор. У нас не было такого, как в Буче, где вывозили технику на трофеи. Когда мы вернулись, двери были взломаны, у соседа бронированная дверь — ее тупо взорвали. Видимо, ночевали: спальники разложены. У меня пропала вся туристическая снаряга, рюкзак, стремянка. Двери поснимали, чтобы оборудовать огневую точку. Не столько грабили, сколько использовали всё, что было под рукой.

— 16-го числа было прямое попадание по крыше, начался пожар, загорелись мансарды. МЧС не смогла проехать из-за обстрелов, несколько оставшихся жильцов пытались потушить пожар сами, но ничего не вышло, полностью выгорели верхние этажи. А после 16-го уже стали хреначить из всех видов оружия на убой.

— Там еще оставались люди?

— К счастью, нет. Я уехала 11-го. Неделя перед этим была самой тяжелой. Пропал газ, разнесло распределительную будку, пропали свет и вода. Практически не было связи. После этого я стала выбираться. Но выехать уже было проблематично: шансы 50 на 50, потому что машины расстреливали. У меня сосед с машиной, у него уже был на исходе бензин, а он все еще возил соседских бабушек и детей на Романовку. Романовский мост был взорван, переходили понизу. Три дня мы сидели на низком старте, ждали, когда дадут коридор. После меня в доме осталось человека четыре, они, видимо, и тушили пожар. Утром 17-го они ушли пешком, дошли куда смогли, там их подхватили волонтеры и вывезли.

— Есть, конечно, более или менее сохранившиеся квартиры, но абсолютно целых нет. Единственное целое окно — мое, я отделалась легче всех. Все посечено осколками, осколки в стене, на кухне, разорваны натяжные потолки, но нет прямых попаданий. 

— Мы работаем каждую неделю, иногда каждый день. На предварительной экспертизе нас обнадежили, потому что всё выглядело так, будто дом не выживет. Эксперты сказали: «Ребята, не паникуйте, у вас хорошие стены, каркас и несущие в нормальном состоянии. Дом вполне может быть восстановлен». За свои деньги мы заказали подробную экспертизу, для ее проведения пришлось расчистить завалы. Расчищали все лето. Там были плотные слои стекла, кирпичей, бетона — выше моего роста. За один день у нас уходило от 500 до тысячи мешков. Подвалы были сильно завалены. Сгребли, вывезли и начали «доставать» местные власти.

— А по закону вас обязаны восстановить?

— Да, но на это нужны очень большие средства. К тому же механизмы сейчас только вырабатываются, всё выясняется по ходу дела. Понимаешь, у нас действительно масштабные разрушения.

— То есть проще снести?

— Нет. Сносят панельные девятиэтажки, построенные в девяностых. Восстановить их невозможно, всё сгорело в бетон. А наш дом монолитный, там достаточно просто всё перекладывается.

— Вика, это вызвано практической необходимостью, вам жить негде?

— Знаешь, мы бы нашли где жить. Нет, это упрямство, это принципиально. Надо возвращаться к мирной жизни, а не любоваться руинами. Если дом восстановят, значит, мы сильные, значит, вопреки всему выживем.