Новая волна

Статистика каждый день меняется в сторону увеличения.

Когда я собирала материал для этого репортажа, начальник Сумской областной военной администрации Олег Григоров сказал в телеэфире о 53 тысячах эвакуированных из 202 населенных пунктов из-за непрерывных обстрелов и приближающейся линии фронта (это более 60 процентов жителей). Без электроэнергии остались около 21 тысячи абонентов, без газа — свыше 10 тысяч. Эвакуацией занимаются Государственная служба по чрезвычайным ситуациям, полицейский отряд «Белый ангел», крупные волонтерские инициативы «Пролиска» и «Плуритон», десятки менее известных благотворительных миссий с опытом социального и гуманитарного сопровождения временных переселенцев. Об их работе «Новая-Европа» подробно рассказала в августе прошлого года.

Сейчас поднялась новая волна выездов, еще более высокая. Россияне бьют КАБами и FPV-дронами прямо по домам мирных, уже без всяких там эвфемизмов типа «освобождение от киевского режима» или «обнаружен военный объект». Это называется созданием буферной зоны.

На картах аналитического проекта DeepState 62,2 квадратных километра Сумской области помечены как оккупированная территория. Наиболее тяжелая ситуация сложилась в Хотинской и Юнаковской громадах, там идут бои. Эвакуационные штабы просят людей использовать возможность и сохранить себе жизнь, не имущество. Но бесцветное слово «выезд» не отражает трагедию сельских миров, которые второпях отделяются от засеянных, уже зеленых полей с воронками от разрывов…

Из Мирополья, старинного села с уникальными церквями и другими памятниками архитектуры, что за километр от российского кордона, по пустынной улице, вдоль заминированных обочин, потому даже в посадку не свернуть, не спрятаться от дрона, фермер Андрей Евтушенко гонит стадо. Коровы идут тяжело, ревут — не доены. Идти двадцать километров. Андрей не бросил и сорок собак, своих и тех, которых оставили односельчане. Коней, коз, овец, поросят помогли забрать грузовиком волонтеры.

Семья Евтушенко нашла временное пристанище неподалеку от Сум, города, который российская армия планомерно убивает с воздуха. Но в сравнении с Миропольем тут еще более-менее. Скотину Андрей определил на «постой» в разных местах. Попытается найти участок, возродить ферму. На вопрос, что думает о будущем, отвечает: «Рашку остановить и жить дальше. Что там думать? Я хочу вернуться домой». Он не готов кочевать.

Смертельный рейс

— Только проехали блокпост белопольский, нерабочий, и ударило. А как летело, мы не услышали. Если бы слышали, то, может, успели бы выскочить, — произносит Рита запекшимися до черноты губами. — Но тут одна минута. Раз, и всё. И нет.

Ритино лицо покрыто коркой треснувших струпьев, и слезы жгут, когда попадают в ранки.

Рано утром 17 мая российский дрон-камикадзе с хирургическим названием «Ланцет» — таким оператор управляет в режиме реального времени — атаковал синий микроавтобус «Мерседес», который выполнял рейс в Сумы. Водитель из местных, хоть дорога и опасная, раз в день осуществлял поездку туда-обратно, чтобы земляки без личного транспорта не потеряли окончательно связь с «большой землей». Российские медиа, как обычно, наврали: автобус, мол, вез украинских военных под прикрытием, потому что после трех волн эвакуации в местечке Белополье гражданских не осталось.

Девять пассажиров погибло. Супружеская пара — она педагог, он железнодорожник; мужчина, торговавший на рынке цветами из собственной теплицы; три пенсионерки, которые собирались на базар, — хоть и страшно, стреляют, а есть все равно хочется.

Пожилых женщин опознали не сразу. Спасателям пришлось деблокировать их останки: дрон буквально разворотил маршрутку. Иные ехали семьями, как, например, 37-летняя Рита Гусакова, мама восьмерых, младшему нет и года, — украинских ромов, к счастью, не коснулся демографический кризис. Рита планировала оформить детские выплаты. И еще раз напишу «к счастью»: детвора осталась в Белополье, под присмотром старшей дочки, Зарины, а тот, кто на небесах, Рита верит, пожалел, отвел КАБы от их хаты.

— Не плачь, их уже не вернуть. Расскажи лучше журналистке, как ты из больницы на похороны в Белополье отправилась, — переключает тумблер настроения Ольга Михайленко.

Время обеденное, потому Ольга разложила на модном прикроватном столике свертки и пластиковые контейнеры: ветчина, колбаска и так дальше, дополнение к больничному борщу. Предпринимательница Михайленко — глава ГО «Ромский женский конгресс “Мануша”», что в переводе означает «человек, личность». Приходится таким образом напоминать мужчинам, что традиции традициями, но у женщин есть права, в том числе, получать образование и профессию, не только рожать.

Перевожу недоумевающий взгляд с Ольги на Риту. Полчаса назад мы осторожно помогли раненой приподняться в кровати. Контузия принесла головокружения и сильные головные боли, правая рука и плечо забраны после операции в металлический аппарат, диагностированы ушибы внутренних органов. Рядом с подушкой виднеются трубки другого аппарата, для вентиляции легких. Но это сравнительно невысокая плата за чудо после прямого попадания дрона.

— Врач разрешил поездку? — удивляюсь я.

— Разрешил, не разрешил… А что мне, с мамкой не попрощаться? — голос Риты крепнет. Вспоминаю характеристику, которую, как вводную, дала перед дверью Ольга: «Сильная! Против ее воли лучше не пробовать».

— Потихоньку на коляску пересадили, так и поехала. У мужа командир хороший, — добавляет женщина мягче, не без гордости. — Узнал, что со мной случилось, и сразу с войны отпустил: «Езжай!» Как пришла в сознание, первым делом мужу позвонила. Еще до того, как скорая нас с дороги забрала.

— Восемь детей — и мобилизовали? — охаю.

— Его только пятеро, — уточняет Рита. — Старшие от первого брака.

Куришь? Выздоравливаешь!

Время от времени у раненой вибрирует телефон. Ольга, по отдельным фразам оценив контекст, дает совет — как отвечать многочисленным подружкам-доброжелательницам, пророчащим, что детей у Риты теперь обязательно заберут, если еще не забрали. Их после Белополья определили в областную детскую больницу на обследование, а в день моего приезда в Сумы, так совпало, перевели в транзитный центр-приют для переселенцев, который опекает одна международная благотворительная организация, — обойдемся в целях безопасности без конкретики.

— Дурочек не слушай! Калиновский — золотой человек, лично занимается. Уже всем свидетельства о рождении оформил (Юрий Калиновский — начальник службы по делам детей Сумской облгосадминистрации. — Прим. авт.). А тащить сюда маленьких, чтобы они твоего вида испугались, не надо. Потерпи немного! Понимаю, что скучаешь.

Похоже, Ольга, у которой тоже характер огого, с трудом сдерживалась, чтобы в очередной раз не перейти в экспрессии на ромский язык и не лишить меня понимания сути диалога. В Белополье семья больше не вернется, эвакуация окончательная и обжалованию не подлежит — раз. В городке Бурынь, у тетки, малышам делать нечего: в приюте хорошие условия, и вот еще купили памперсы, детское питание, бутылочки, творожки, йогурты — два. Пока Рита лечится, руководитель Ромского национального объединения Сумской области Николай Москалев, он же супруг Ольги Михайленко, наймет няню-воспитательницу и найдет средства, чтобы оплатить ее услуги, — три. Старшие будут учиться, и самой Рите тоже не помешает: «Мануша» при поддержке немецкого фонда «ЕVZ» («Память, возрождение и будущее») начинает долговременный образовательный проект — четыре…

Соседки по палате прислушивались к нашему разговору. Особенно в той части, где Рита признавалась, что ее очень тянет курить. Во время обхода лечащий врач спросил о жалобах, а она не сдержалась: с такими травмами, сказала, слишком тяжело ходить до пепельницы — по больничным коридорам аж на улицу.

— Сделайте место для курения ближе. А то в палате буду!

— О, выздоравливает, — с удовлетворением заключила Ольга. И помахала всем рукой на прощание: — Авен бахкалэ!

— Авен бахкалэ! — откликнулась Рита.

Рингтон звонка у входа в отделение ортопедии и травматологии Сумской областной клинической больницы — зажигательная мелодия, хоть танцуй. Это работает, сама видела. Многие посетители от неожиданности начинают улыбаться.

Дети Риты

Фасад здания укрыт мешками с песком. На видном месте нарисован запретительный знак: красный круг с перечеркнутым автоматом внутри.

Полицейский пост у входа. Суровые правила внутреннего распорядка не предполагают визитов с улицы. Психологическое состояние переселенцев, особенно детей, которые столько страшного успели увидеть и пережить в приграничье благодаря России, требует покоя — воздушные тревоги, которые звучат в Сумах постоянно, не в счет.

Дети Риты занимают отдельную просторную комнату с двухъярусными кроватками у стен и ложем с белыми простынями и подушками в центре, которое исполняет роль и спального места, и манежа одновременно. Пластиковый горшок. Еще один горшок. Игрушек не видела, и, похоже, они не требуются. Средние с азартом осваивают лесенки с первого на второй «этаж» кроватей, прикидывая, можно ли спрыгнуть через бортик на пол или старшая, Зарина, накажет. Младшие копошатся посреди волонтерских даров со съестным и сладостями.

Зарина не выпускает из рук смартфон — волонтеры подарили. Она единственная, кто виделась с мамой после эвакуации, и вообще взрослая, почти невеста. Назар «залип» в планшете с играми. Камила, его погодка, довольно улыбается, когда хвалю ее роскошные волнистые волосы до пояса, и хитро поглядывает, когда перехожу к менее интересным вещам.

— А в какой класс ходишь?

— Не помню.

Я прикусываю язык: действительно, дурацкий вопрос. Детей забирали бронеавтомобилем.

А «живую» школу Камила могла, по идее, видеть только накануне большой войны.

Белополье, где купеческие особняки Х1Х века соседствовали с памятниками украинским козакам, никогда не считалось провинциальным захолустьем — наоборот. На фейсбук-странице главы местной громады Юрия Зарко я нашла фото того, что осталось от школы, который гордились историки-краеведы. Торцевая стена как страшная декорация на театре военных действий и россыпь темно-красного кирпича… В свое время здесь учились художник Казимир Малевич, украинский поэт-символист Олександр Олесь, педагог Антон Макаренко.

Впрочем, убеждает меня Назар, не отрываясь от планшета, читать он умеет, просто не нравится ему это занятие. В Белополье на сегодняшний день продолжает оставаться полторы тысячи жителей.

Армия Ивана

Пакеты и яркие узлы с вещами, что собрали второпях в родном доме, громоздятся в углу и как будто обнимают со всех сторон отцовский военный рюкзак.

Иван Рудь, так зовут отца, невысокий, щуплый, похожий на подростка в камуфляже, с седой щетиной и воспаленными от недосыпа глазами, смущается от навалившегося вдруг внимания:

— На тракторе до войны работал. Теперь солдат на Запорожском направлении. Говорят, могут демобилизовать из-за такой ситуации. По уходу, то есть.

Иван существенно старше Риты, он 1969 года рождения, и с помощью юристов пишет сразу пачку заявлений — процедура установления отцовства в разгаре. Формально, для ТЦК (так в Украине называются военкоматы. — Прим. ред.), Рудь считался бездетным холостяком. Усыновляет и старших детей. Улыбается, прикрывая рот ладонью:

— Не до того раньше было!

И перечисляет: Зарине четырнадцать, Назару тринадцать, Камиле двенадцать, Тахмине пять, Виктории четыре, Владу три, Яну два, Аслану скоро годик.

Тем временем в комнату нагрянули родственники: Зобар, муж погибшей в той же маршрутке младшей сестры Риты, с детьми на руках. Нянчить двух малышей приехала из Закарпатья бабушка. На «манеже» становится совсем многолюдно. Братья и сестры шуршат целлофаном глазированных сырков, чистят бананы, показывают друг другу, как подпрыгивать на матрасе, как на батуте, распечатывают упаковку памперсов и раскладывают их веером. Никто не капризничает. Но как Иван справится с этой армией, все равно загадка.

— Надо завтра ванночку привезти. Я маленьких искупаю, — обращается Ольга Михайленко к своему супругу. Николай Москалев согласно кивает: у самих внуки, ромы своих не бросают.

За свой дом

— В 90-х больше всего конфликтов возникало с правоохранителями. Приезжают в четыре утра, двери выбивают, грузят в автобусы женщин, детей. Кто-то что-то украл, а отвечать все будут: «Перед цыганами оправдываться?!» И когда уже совсем задрало, извините, я собрал уважаемых людей, старейшин, и спросил, сколько еще терпеть. Мы такие же граждане! — вспоминает Москалев. — А старейшины: «Ты грамотный, на юриста учишься. Думай, что делать, поддержим». Столько раз потом с полицией судились! Власть начала звать на встречи: что за Ромское национальное объединение такое…

Кабинет под офис Николаю Москалеву выделили в Доме культуры. До поры деятельность объединения имела два направления: правозащитное и культурно-просветительское. Четыре тысячи ромов Сумской области не слишком хотели отказываться от статуса вольных птиц, для которых весь мир — родной дом, а не только Украина. И Россия считалась домом, никакой разницы.

— Война многое изменила в этом отношении, — говорит Москалев. А волонтерская помощь ромским семьям Сумщины стала для актива главным делом. В поездках по области, особенно по местам, которые побывали «под русскими», открывались истории одна страшнее другой.

Жила в городке Тростянец, на массиве, который с незапамятных времен называют «Абиссиния», пожилая ромская женщина Катерина Шульга с сыном, больным диабетом, при них внуки. Когда пришли россияне (Тростянец оказался в оккупации в первый день большой войны и так до конца марта 2022-го), семье велели сидеть в погребе под домом. Иногда выпускали Катерину за хлебом: «Только цыган тут не хватало!» Медицинской помощи никакой.

— Вскоре сын умер, — продолжает Николай Николаевич.

Рассказ Катерины мы записали на видео как свидетельство геноцида. Записывали в несколько приемов, тяжело. «Сынок, — обращалась она ко мне, — мне казалось, что земля шевелится, что сын живой…» Хотела назад откапывать. На грани безумия оказалась. Когда наши освободили Тростянец, первым делом помогли достать останки и захоронить в конце огорода: кладбище оставалось заминированным. Лишь потом провели погребальный обряд, как полагается.

Николай Николаевич затрудняется с точным ответом, сколько мужчин-ромов из Сумской области защищает Украину на фронте. Молодежь не всегда афиширует национальность. Но есть верный признак, замечает Москалев: если боец берет себе позывной «Цыган», как, например, военнослужащий Николай Буштаренко, то можно не сомневаться…

Погибшим воинам по инициативе Ромского национального объединения рядом с государственным украинским флагом ставят на могилах ромский: сине-зеленое полотнище с красным колесом в центре, символом древней кочевой традиции. Семья Николая Москалева и Ольги Михайленко тоже не избежала потерь. На Барановском кладбище в Сумах, под флагом с красным колесом, лежит племянник Ольги, солдат Роман Мишкой, погибший весной 2023-го в Донецкой области.

Кочевники

Воздушная тревога в Сумах звучит постоянно. Если реагировать на нее, как положено, то покидать укрытие вообще не имеет смысла. Город превратился в прифронтовой. И переселенцев из области здесь с каждым днем становится больше, чем коренных сумчан. Те, в свою очередь, берут курс на Киев или во Львов.

На улице Петропавловской, в историческом центре, где что ни здание, то памятник архитектуры, долго стою возле Сумского государственного университета. Смотрю на рваный провал посередине. Асфальт на проезжей части изрыт оспинами от осколков. Неподалеку — затянутые строительной пленкой внутренности современного Конгресс-центра. Менее чем за час до удара там должен был состояться детский спектакль — на минус первом этаже, конечно. Но прямое попадание баллистической ракеты вряд ли оставило бы маленьким зрителям шанс на жизнь. В Вербное воскресенье, 13 апреля, двойной ракетный удар разом забрал 35 жизней, две детские в том числе, 130 человек получили ранения. Предваряя возможные вопросы: да, в Сумах и вузы по-прежнему функционируют, и спектакли ставят, и модные кофейни открыты вопреки желанию россиян не оставить городу ничего, кроме страха и отчаяния.

Сергей Редько с семьей перебрался в «спокойные» Сумы из приграничного села Великая Рыбица в апреле. Редько вообще-то в анамнезе киевлянин, но в свое время уступил жене, не хотевшей покидать малую родину:

— У нас в Рыбице большой дом, земельный пай, бензопилы, мотокосы, хозяйство, куры, утки. Я пастухом работал, кочегаром в детском саду, а супруга, Наталья Яковлевна, дояркой, потом много лет в пекарне. Дочка, зять, сын, внучка, короче, хорошо жили. Пока не война…

По натуре Сергей оптимист. Но когда прилетело два «Града», перед хатой и на огороде, окончательно решил увозить семью. Собственно, они уже один раз делали попытку найти место, где не так сильно стреляют. Пожили немного в Сумах, показалось, что дома наступило затишье, вернулись. А тут село взялись накрывать минометами: «буферная зона», гибни или беги. Эвакуацию проводили централизованно:

— Шаркова, голова сельрады, и Калиниченко, местный меценат, очень помогли, автобусы организовали для желающих. А нас подхватил в свою машину знакомый.

Собрались под обстрелом быстро, в авто теснились с другими людьми. Граф и Вольдемар все поняли. Стояли рядом и смотрели так, что у хозяина сердце щемило.

Сергей и собаки

В съемную «однушку», где еле поместились всей семьей, больших лохматых «дворян» не возьмешь. В комнату общежития, где потом ночевали, тоже. Нашли за шесть тысяч гривен в месяц (около 125 евро по курсу) трехкомнатную — дешево, если есть работа. Чтоб еще и собак туда, Сергей просить опасался: шерсть, запах, квартирные хозяева такое не любят… Устроился дворником, нашел подработку на строительстве, не всем удается так быстро адаптироваться в военное время.

— Но душа дуже болела, — произносит он, как будто извиняется: вокруг трагедия на трагедии, а мужик о бобиках переживает. Граф с Вольдемаром, вспоминает, «прожили с ним богатую жизнь». И коров пасли, и ферму охраняли. В общем, родным Сергей накануне не признался, чтобы не переживали, что может погибнуть из-за своей затеи. Выбрал хмурый, дождливый день — «Тогда дроны хуже видят!», — взял велосипед и покатил тридцать пять километров, в Великую Рыбицу, хоть блокпосты в том направлении уже не пускали.

— Обрадовались мои собаки страшно. Покормил их хлебом и куриными замороженными каркасами, это скелеты с остатками мяса, такие продают по дешевке, и объясняю: «Ну, побежали, пока не стемнело!» Граф и Вольдемар умные. Не отставали от велосипеда. По дороге привалы делали, конечно, — улыбается Редько. — Я перекурю, они поедят, попьют.

Стало темнеть, пошел холодный апрельский дождь. Сергей продолжал ехать, собаки бежать. Все хотели спастись. На пустынной дороге компанию догнал военный пикап. Детский велосипедик внучки, который Редько прихватил из своего полуразбитого дома, чтобы порадовать ребенка, пришлось оставить: в кузове мало места.

— Дали нам одеяло закутаться, накрыли сверху брезентом. Обнялись мы с Графом и Вольдемаром: счастье! Так и добрались до Сум.

Как продолжается эпопея с обустройством животных, которые больше ни на минуту не хотят расставаться со своим хозяином, а ему надо деньги на много беженских ртов зарабатывать, — отдельная история. Но Сергея другое мучит: в Рыбице осталось еще несколько соседских собак, очень страдают от взрывов. Он и их хотел вывести — не пошли.

Перестали доверять людям.

Сумы

*авен бахталэ в переводе с ромского означает «будьте счастливы».