Когда что-то существенно важное теряется при пересказе фильма, это верный знак, что перед вами настоящее авторское высказывание. Это правило работает не всегда, но в случае канадца Мэттью Рэнкина оно действительно верно. Деликатные зрители, смотревшие «Универсальный язык» вместе со мной, выходя из зала с озадаченными лицами, делились впечатлениями. «Симпатично», — сказал один мужчина. «Сразу захотелось выпить чаю», — призналась другая зрительница.

Герои «Универсального языка» говорят на фарси и попивают из самовара черный чай вприкуску с сахаром из маленьких стеклянных стаканов. А один из главных героев, Мэттью (режиссер Мэттью Рэнкин) пьет чай из пластикового стаканчика, сидя на скамейке с видом на развязку над многополосным шоссе Виннипега. Классик канадского абсурда Гай Мэддин не мог пройти мимо фильма о своем родном городе и отметил: Рэнкин создал Виннипег из снов — в отличие от его собственного, который он иронично называет ruin porn, «порно развалин».

Важное отступление о смаковании развалин и Виннипеге из снов. Для российских зрителей и любителей бруталисткой архитектуры фильм Рэнкина должен пролиться бальзамом на израненную душу: наконец-то картина, в которой раскрыта тема «панелек» на снегу. Герои бродят заснеженными маршрутами мимо серых, желтых и бежевых домов типовой застройки, камера любуется сереющим снегом, бетонными шоссе и развязками. В это трудно поверить, но брутализма в «Универсальном языке» больше, чем в фильме «Бруталист». Но главное даже не это. Мы привыкли, что холод, снег и «панельки» непременно становятся фоном для депрессии, агрессии и насилия (см. сериал Жоры Крыжовникова «Слово пацана»), но у Рэнкина этих составляющих нет и в помине.

Мэттью Рэнкина сравнивают не только с Мэддином, но с Уэсом Андерсоном («Поезд на Дарджилинг», «Королевство полной луны») и Роем Андерссоном («Голубь сидел на ветке, размышляя о жизни»), и эти сравнения абсолютно правомерны: в «Универсальном языке» есть симметричная разбивка кадров и сцены, вызывающие и взывающие к духу американского Андерсона, и есть эмпатичная странность и легкая заторможенность, как у Андерссона шведского.

Предыстория «Универсального языка» такова: в детстве бабушка Мэттью Рэнкина и ее друг нашли двухдолларовую банкноту, замерзшую во льду. Человек, взявшийся помочь им извлечь деньги из льда, в итоге их и умыкнул. Но бабушка будущего режиссера не стала унывать: деньги были нужны вору больше, чем им с приятелем. Страстному поклоннику иранского кинематографа, Рэнкину (в 21 год он отправился в Иран, надеясь поступить там в киношколу, но быстро понял, что это сложнее, чем ему думалось) бабушкина история напомнила сюжеты иранского кино, фильмов Джафара Панахи и Мохсена Махмальбафа. Тогда вместе со своими друзьями и соавторами Пирузом Немати и Илой Фирузабади они придумали свой Виннипег, где все говорят на фарси, пьют чай из самоваров и разбираются в красоте индюшек.

Ученицы французской школы, подобно бабушке Рэнкина, находят во льду замерзшую купюру — разумеется, не канадский доллар, а 500 риалов, и решают достать эти деньги, чтобы купить своему другу новые очки, без них он не видит, что написано на доске, а его очки украла индюшка (что? да!). Помогать им берется гид-экскурсовод Массуд (сценарист фильма Пируз Немати), он отправляет девочек за топором к продавцу индюшек. Одновременно из высокомерного Монреаля домой в персидский Виннипег возвращается Мэттью Рэнкин — зачем, не очень понятно, но он порвал с бюрократической работой и избавился от прошлой жизни, выкинув ее остатки в виде ключей и кошелька в уличную урну. Он собирается повидать мать. В конце фильма пути девочек, экскурсовода и Мэттью Рэнкина пересекутся в одной точке.

и Рэнкин, герой фильма, приходит на могилу отца. Мать путает его с экскурсоводом Массудом.

Сложные отношения с родителями были одной из тем дебютного фильма Рэнкина — «Двадцатый век». Картина рассказывала о начале политического пути канадского премьер-министра Маккензи Кинга, возглавлявшего Канаду совокупно больше двадцати лет (1921–1930; 1935–1948). Это была восхитительная псевдобиография, своеобразный сиквел — не сюжетно, но атмосферно — «Самой грустной музыки в мире» Гая Мэддина. Маккензи Кинг в версии Рэнкина состоял в полуинцестуальных отношениях с матерью (а играл ее один из постоянных актеров Гая Мэддина Луис Негин), имел фетиш на шнурованные ботинки, в борьбе за кресло генерала-губернатора рисовал струей мочи на снегу свое имя и убивал молотком детенышей тюленя (именно так режиссер изобразил политическую гонку). Но самое удивительное — всё вышеперечисленное было снято и сыграно как целомудренная и нежная сказка об одиноком юноше, который изо всех сил старался воплотить в жизнь желания деспотичной матери.

В «Двадцатом веке» один из героев говорит: «Я ненавижу нормальность. Именно поэтому я живу в Виннипеге». А следом: «Канада — это один неудавшийся оргазм за другим».

Именно эти два тезиса стоит взять на заметку зрителям фильмов Рэнкина. Если вы нена… кхм, недолюбливаете нормальность — его фильмы для вас. Рэнкин не ненавидит нормальность, а просто отодвигает ее в сторону. На премьере фильма в Торонто он рассказал, что человеку для выживания необходимо обниматься не меньше четырех раз в день, и ему бы хотелось, чтобы его фильм стал хотя бы одним из этих объятий. Ведь всем когда-нибудь да потребуется, чтобы их обнял фильм, где индюшка стащила очки у маленького персидского канадца.