Почему система цензуры возникла только сейчас?

Когда российская власть окончательно свалилась в консервативный авторитаризм, то не встретила никакого политического противодействия. Весь ход трансформации режима был связан и с постепенным отказом от какой бы то ни было обратной связи, и с исключением любой реальной политической оппозиции. Единственный отпор, который власть могла получить, — в медийном поле. Не в телевизоре, но в оппозиционных традиционных медиа и не контролируемых властью социальных медиа. И вот в этих медиа лидерами общественного мнения оказались интеллектуалы, в том числе писатели. На фоне больших нефтяных доходов или обеспечения дистрибуции сирийского каптагона тиражи даже Бориса Акунина просто незаметны. Но вот проблема: у его книг миллионы реальных, живых читателей. Как и у Дмитрия Быкова, Дмитрия Глуховского, Людмилы Улицкой, Александра Гениса, Михаила Зыгаря и многих других, оказавшихся в оппозиции нынешней российской власти.

Так режим обнаружил, что в природе бывают книги, а у этих книг есть неприятные авторы, которых печатают то ли совсем безыдейные издатели (им бы только деньги зарабатывать), то ли практически вредители. И в этой сфере плохо всё: книги или вредные, или не про скрепы, писатели позволяют не просто бормотать что-то непонятное, но и оскорблять верховного главнокомандующего. А издатели не только на всё это смотрят сквозь пальцы, но еще и поощряют. И со всем этим, видимо, нужно что-то делать. Нельзя же, в самом деле, пестовать победоносную и всепобеждающую маскулинность и допускать, чтобы миллионами экземпляров печатались книги, в которых нежные мальчики влюбляются в других нежных мальчиков. Пацаны же не поймут!

У режима есть небольшая проблема: неторопливо, шаг за шагом построив авторитаризм, он забыл построить политический механизм его стабилизации. Ни партии, ни массового политического движения, ни государственной идеологии. То есть идеология-то какая-то есть, ее можно реконструировать из публичного нарратива, но основополагающего текста нет, прописанного идеологического канона нет. Общие слова из освеженной (освежеванной?) конституции не в счет, а президентский указ «Основы государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей» — вода на киселе, которую и в суд принести неудобно. У самого главного начальника уже другие заботы. Писать «Мою борьбу» или «Доктрину фашизма» ему уже некогда, он мир перестраивает. А кому еще? По рангу — некому.

А раз канонической идеологии нет, то желающих сыграть в игру «кто обгонит паровоз» и рассказать, как именно надо всем жить, — немало. Тут и привластные идеологи типа Мединского, Дугина или Малофеева, и вдохновленные государственным телевизором широкие народные массы, благодаря доносам которых генпрокуратура имеет тысячи поводов для проведения проверок. Именно доносы стали одним из двух недостающих звеньев, которые достроили систему гибридной цензуры, превратив ее в довольно эффективно работающий механизм.

Как эта система цензуры выглядит?

Сооружаемая в России система цензуры, конечно, отличается от советской. Советское Главное управление по охране государственных тайн в печати имело сотни подразделений, тысячи сотрудников которых фильтровали контент не только во всех книжных издательствах, но и во всех газетах, радио, телевидении, на почте и таможне, добиваясь того, чтобы не проползло буржуазной пропаганды, клеветы и антисоветчины. А также упоминания имен и тем, о существовании которых советским людям знать было нельзя. Тарковский? Кто такой Тарковский? Нет никакого Тарковского. Только по слухам и западным голосам, пробивающимся через глушилки, можно было узнать, что режиссер решил не возвращаться в СССР из зарубежной командировки. И Любимова нету. И не было. И много, кого еще.

До стадии стирания, правда, СССР дошел не сразу. Сначала были враги народа, книги которых нужно было искоренить, но для начала — искоренить их самих. Россия пока на стадии назначения врагами народа. Режим, правда, перестал стесняться и кривляться, никто уже не вспоминает ханжеские отговорки про американский закон «об иностранных агентах» FARA.

Оказалось, что одного назначения врагами мало: список иноагентов слишком явно претендует на рекомендательный список качественной литературы, но, кажется, не это было целью законодателей. Поэтому понадобились показательные репрессии, громкое запугивание издателей и показательные чистки уже вышедших книг. Главным писателем для битья в 2024-м выбрали Бориса Акунина, которого еще в прошлом году назначили террористом и экстремистом, а в этом — первым в году иноагентом (12 января 2024-го). Выбор был, конечно, неслучаен. Акунин, во-первых, не только не скрывал, но и громко заявлял о своей позиции по отношению к российскому режиму и ведущейся им войне. Но главное — он был одним из самых популярных (и «тиражных») российских писателей последних двадцати лет. Его имя исправно попадало почти в каждый список если не топ-10, то топ-20 авторов с самыми большими годовыми тиражами. Конечно, такого писателя надо было публично подвергнуть самому суровому наказанию, лишив его всех источников дохода в России, а заодно объявить в розыск и заочно арестовать.

«Дело Акунина» стало своего рода тестовым. Попробовали: что-то получается, что-то — нет. Похож ли Борис Акунин на террориста? Ну, не очень. Да и напрягаться режиму не нравится, он предпочитает делать всё «системно». Назначать всех без разбору террористами — не очень серьезно. Не только потому, что не на всех смотрится, но и потому, что это всё-таки особое отличие. А вот ограничить доступ к книгам иноагентов и фактически лишить источника заработка — это вполне по-пушкински. И в 2024 году Госдума РФ принимает в первом чтении две добавки к закону об иноагентах: об ограничении доступа к их книгам в библиотеках и об ограничении их доступа к доходам, получаемым в России.

Но если по поводу иноагентов режим примерно понял, что с ними делать, то со всеми остальными сложнее. Иноагентов назначают персонально. А вот что делать с реализацией всяческих скрепно-запретительных законов? Их напринимали уже множество, вдобавок к прошлогоднему расширению запрета пропаганды ЛГБТ в 2024 году приняли еще и новые рестрикции: против пропаганды наркотиков и бездетности. И все эти тематические запреты должны как-то работать. Создать аналогичную советской систему цензуры у нынешней России не хватит ни сил, ни средств. А желание есть.

Для этого мало одного только механизма правоприменения: полиции, прокуратуры и суда. Неповоротливой и не слишком инициативной системе нужны сигналы и стимулы. Слуги режима, как и раньше, книг не читают, поэтому и не знают заранее, где искать крамолу. Нужны подсказки сознательных граждан: где какую нехорошую книжку писателя искать, запрещать и искоренять. Это ведь тем более сложно, потому что издатели придумали показательно вымарывать нехорошие слова из книг, замазывая провинившиеся (или просто подозрительные) буквы.

И в 2024 году вышли уже десятки книг, в которых издатели давали понять читателям, что они выполняют дурацкий закон. Дурацкий и по сути, и по форме: понять из него, что именно нельзя, довольно затруднительно, если, конечно, вы еще в трезвом уме и твердой памяти и не хотите «понимать», что именно имел в виду законодатель. Ну, действительно, как понять, что значит «пропаганда ЛГБТ», если ее не бывает в природе. Как решить, можно ли еще продавать вот эту книгу, а вот ту — уже нельзя (но очень хочется, потому что тираж-то ведь уже отпечатан)?

То же касается и закона о пропаганде наркотиков и пропаганде бездетности. Издатели, в том числе в лице индустриального Российского книжного союза, представляющего интересы крупнейшего издательского бизнеса, как могут, сопротивляются всем этим правовым новациям, но в меру своих скромных возможностей. С ЛГБТ режим, впрочем, пошел еще дальше и, чтобы всем всё сразу стало ясно, просто объявил, что ЛГБТ — это экстремистское сообщество.

Про экстремистов издатели уже более или менее понимают: их давно к этому приучили. И они, хоть и стоя на коленях, но пытаются фрондировать, делают вид, что создают экспертный совет, который, дескать, будет как-то проверять какие-то книги, но в реальности сдавать в полицию тиражи не очень спешат. А вот граждане не подкачали, обеспечив машине книжной цензуры несколько поводов для результативной работы. Из них самым громким в этом году получился скандал вокруг книги Владимира Сорокина «Наследие», в результате которого издательство АСТ остановило распространение тиража романа в России. А заодно и продажи книг Ханьи Янагихары, Майкла Каннингема, Джеймса Болдуина и Мадлен Миллер.

Нельзя, однако, не заметить, что интерес доносчиков на книги не то чтобы совсем бескорыстный. Ольга Ускова, одна из первых написавшая донос на Сорокина, тоже писательница, и ее «Этюды черни» публиковались в том же АСТ. Отсутствие на полках романа Сорокина, конечно, не поднимет продажи книг Усковой, как и исчезновение из книжных магазинов Дмитрия Быкова не сделает волшебным образом популярнее книги членов военно-патриотического «Союза 24 февраля». Но шум, которые они поднимают, как минимум, привлекает к ним внимание. Кто бы знал о детском писателе Николае Нилове, если бы не громкий скандал, который устроил возглавляемый им Совет по детской книге Союза писателей России? Бюрократическое мастерство Российского книжного союза, к счастью для издателей детских книг, затушило этот костер. Но надолго ли?

Чего ждем дальше?

В наведении порядка в литературе заинтересованы не только z-литераторы, которым всего-то и надо, чтобы их издавали, платили гонорары и награждали литературными премиями. В конце концов, какие-то премии им уже достаются: чуть ли не специально для них РКС с Союзом писателей России учредили премию «Слово». В перекройке книжной отрасли и постановке ее на госслужбу есть интересанты внутри самого режима. Это не только пекущиеся о собственном пиаре депутаты типа Андрея Лугового, Нины Останиной и Яны Лантратовой, но и уже много лет целенаправленно отрабатывающая охранительную повестку в сфере культуры советник Путина Елена Ямпольская. Она не только не стесняется писать в Генпрокуратуру требования проверить на экстремизм книжки иноагентов, но и мыслит более системно. Выступая на последнем съезде Российского книжного союза, она заявила, что пора «создать федеральный закон об издании о распространении книг в Российской Федерации». И вообще подумать над тем, не стоит ли завести государственный реестр издательств, сделав обязательной регистрацию там издательств.

Имея целый федеральный закон и реестр, управлять непокорными издателями и писателями станет, конечно, проще. Можно даже не называть регистрацию лицензированием, а просто отменять регистрацию совсем уж непонятливым издателям. И, конечно, обсуждение такого закона снова поставит вопрос о том, почему книжная отрасль управляется не министерством культуры? А ведь там такой хороший, всё прекрасно понимающий министр («ну какая сволочь отменила крепостное право») с хорошей литературной родословной и, говорят, правильным крестным Никитой Михалковым. Совсем не факт, что Российский книжный союз и министерство цифрового развития справятся с таким напором. Тем более, что министерству культуры уже есть за что зацепиться: во вступающем в силу в следующем году законе о запрете пропаганды наркотиков именно министерству культуры поручено разрешать книги о наркотиках (если они «неотъемлемая часть художественного замысла») и заниматься их маркировкой. Так что главные цензурные и бюрократические битвы в российской книжной отрасли еще не закончились.