В далеком или, скорее, неопределенном будущем металлургическая индустрия Урала вокруг Магнитогорска перепрофилирована на леспром для добычи бризола — топлива из мутировавшей древесины, новой замены нефти. Большие города — Екатеринбург, Челябинск, Уфа — ориентируются на Запад и живут, подражая ему. Названия Москвы и Петербурга ни разу не звучат в романе, Иванов молчаливо игнорирует их существование, возможно, в придуманном мире их просто нет.

Район, окружающий Магнитогорск, поставляет бризол Китаю, который, в свою очередь, снабжает регион продовольствием и техникой. Фактически вся одноэтажная провинциальная Россия сидит на топливной бризольной игле, зависимая от главного импортера — Китая. Это произошло, по одной из версий, вследствие войны между Россией и объединенным Западом: Россия «отбила» ядерный удар, но уральские леса пострадали от радиации и мутировали. Вместе с ними мутировала и техника, заразившись электронной «чумой»: самоуправляемые машины на этой бескрайней лесопилке вышли из-под контроля и нападают на людей. Но чумоходы — такой термин Алексей Иванов придумал для зачумленных комбайнов с циркулярными пилами — не самое страшное в этом зачарованном лесу: там, как и в соцгородах, обслуживающих бризолодобывающую промышленность, царят нравы, как на Диком Западе. Или как в сериале «Слово пацана». Начинается «Вегетация» именно так: на периферии, в спальных районах, с пацанских разборок, в которых главный герой Серёга убивает своего соперника Харлея, встречающегося с Маринкой — девушкой, в которую Серёга влюблен.

У «Вегетации» много параллелей с уже существующими литературными произведениями. Стругацко-тарковский «Сталкер» плюс «Ночная смена» Стивена Кинга, где машины взбунтовались против людей, плюс «Аннигиляция» Джеффа Вандермеера с природной аномалией. Всё это взболтано, но не перемешано: детали кажутся знакомыми и узнаваемыми, но это не делает роман вторичным — по двум причинам.

Первая — это талант Иванова-рассказчика: остросюжетность романа превращает его в дымящийся в руках page-turner, который невозможно отложить, пока не дочитаешь до конца. Вторая — это уральское, русское, башкирское, российское, то, что течет по грунтовым водам книги и питает её: топография и язык. Cюжетный каркас, по форме представляющий собой готовый сериал для Netflix (с клиффхэнгерами, загадками, героями-типажами с четко прописанной мотивацией и, разумеется, с кульминацией), вставлен в реальную географию и типографию Урала: от Магнитогорска, что в Челябинской области, до лесов и гор Башкортостана, Белорецка, Татр, горы Малиновой, реки Инзер и самой высокой горы Южного Урала — Ямантау, что на башкирском означает «плохая гора». Иванов пишет Урал одновременно как Шишкин и как Тёрнер, а иногда — как неизвестный художник с сусальными пейзажами в русском стиле. Но главное — он создает, как делал уже в «Чердыни» (другое название — «Сердце пармы». — Прим.ред.) и «Золоте бунта», мифический Урал: манящий завораживающе красивой, но опасной опасной, завораживающей своей красотой природой, и пугающий заброшенностью малых городов, неустроенностью, неблагополучием.

По сюжету под горой Ямантау находится секретная база ученых, занимающихся исследованием отравленного и мутирующего леса и его обитателей (в реальности, судя по некоторым данным, под горой находится бункер Путина. — Прим. ред.). Они пытаются спасти и сохранить лесной массив, а особенно деревья-коллигенты (еще один придуманный Ивановым термин).

Бригады с комбината выезжают в лес с «командировками» — прочищать его от одуревших лесопилов-чумоходов, но у этих командировок есть и другая, криминальная цель. Бригадиры и их подручные вырубают в лесу деревья-коллигенты и продают их перекупщикам: из коллигентов добывают взрывчатку пиродендрат, более мощную, чем тротил. По версии бригадира Типалова, одного из главных героев книги, деревья-коллигенты нужны для войны: российская армия покупает их, чтобы вооружиться до зубов и показать «кузькину мать» Европе и Китаю… Но идет ли война? Поиск информации в интернете (да, он в мире «Вегетации», кажется, ничем не отличается от нашего) ничего не дает, ведь там рассказывают всевозможные версии событий сразу, а кому верить — непонятно.

Ближе к середине книги выяснится, что рабочие комбината верят в реальную войну с Китаем и Западом, а жители городов, «городские» — в войну информационную… Но чтобы найти заветные деревья, нужны специальные люди — «бродяги», кто может ощутить тепло дерева при прикосновении, ведь они, как и «чумоходы», тронуты мутацией леса.

Мутации леса удались Иванову на славу. Его сосновый лес с ожившими машинами-чудовищами облучают со спутников, отчего вегетационные процессы — процессы развития растений — ускорились в нём в разы и дерево вырастает не за 50 лет, а за восемь. Портреты разных типов лесопильных машин получились выпуклыми и реалистичными, чем-то напоминающими динозавров из «Парка Юрского периода», а самым интересным является симбиоз: природы, лесо-грибной мицеллярной сети и железного машинного тела. В одной из сцен героям кажется, что машиной, которая мчится на них с циркулярной пилой, управляет смородиновый куст.

Какие тайны скрывает гора Ямантау? Какую войну и с кем ведет Россия? Откуда у главного героя Серёги появился брат-близнец Митя? Сможет ли Серёга влюбить в себя прекрасную, но очень уж дерзкую Маринку… Иванов настолько увлечен погонями и схватками с чумоходами, что некоторые эпизоды, предполагающие драматизм ситуации, в которых герои испытывают сложные эмоциональные переживания, выглядят курьезно. Появление брата-близнеца Мити (хотя внимательному читателю нетрудно догадаться, откуда он взялся на самом деле) обрамлено сценой, списанной из «Ширли-Мырли» Владимира Меньшова, когда мать вдруг огорошивает Серёгу: ведь вас-то было двое, ты и Митенька…

Продюсер писателя Юлия Зайцева на встрече с читателями обещала, что следующий роман Иванова будет «фантастическим, а не политическим». Но представляя книгу в петербургском книжном «Подписные издания», Иванов фактически опроверг ее слова, сказав, что, по его мнению, фантастика как жанр «создана для разговора о дне сегодняшнем, она гиперболизирует черты современности, увеличивает их, чтобы они стали более отчетливыми и понятными, сильнее взывали к человеческой совести». «Вегетация» — это политический роман-рассуждение в теле остросюжетного экшена. Самое главное для писателя — это отношения двух братьев, близнецов, Серёги и Мити: один из них олицетворяет «простой» русский народ, другой — интеллигенцию. Иванова волнует то, как живет Россия, то, что происходит сейчас.

Антрополог из города говорит Мите: «Вера в войну и формирует здешнюю жизнь. Ведь в реальности никакой ядерной войны никогда не было. <…> Мы ничего не можем дать миру. А наше богатство — только территория. Ее-то мы и уступили Китаю. Он выкупил у нас заводы и переоборудовал их под производство бризола. Китайские комбайны рубят лес, а мы — дешевая рабочая сила».

А дальше он сам размышляет: «Они, эти люди, считают, что находятся на войне. И поступают так, будто вокруг — война. А война для воюющих подобна ускоренной вегетации. У них, у воюющих, те же законы жизни, что у леса, подвергнутого селерационному облучению».

Главный злодей книги, бригадир Типалов, объясняет Мите, что дело не в войне: «Война, Митрий, это способ всем пожертвовать. А они жопу рвут — ищут способ избавиться со всего. И война им за самый раз. Неважно, настоящая или нет. Побеждают они, или их бьют. Главное — скинуть, что невмоготу тащить. Волю свою, соображенье, удобства там всякие…»

К вокабуляру лесозаготовок и горнодобычи Иванов подошел с тщательностью, поэтому в книге много пассажей, написанных техническим канцеляритом: «На стреле крана к каретке полиспастами крепилась балка-траверса с крючьями для рельсово-шпальной секции, но ее заменили челюстным захватом, приспособленным поднимать бревна».

Диалоги у Иванова часто очень функциональны (как, например, фрагменты данные выше). Они иллюстрируют его мировоззрение, транслируемое через слова героев. Все герои, за исключением Мити, — рабочие с комбината и жители рабочего поселка; если не говорят на мате 100% времени, то очень близки к этому, и проблема не в бранной лексике, а в том, что мат — часть устной речи, передать его текстом аутентично очень непросто. Как итог — создается ощущение, что вы попали в сон из рассказа Вуди Аллена, где за героем во сне гнался испанский глагол tener (иметь).

Но обилие мата — только кусочек языковой картины. Герои не просто матерятся, они коверкают язык так, что он становится вульгарным и приторным одновременно, как будто он тоже мутировал под волнами облучения. Их язык состоит из сексуализации и агрессии, юмор колет и высмеивает, герои не «едят», а «кушают», не «разговаривают», а «трут», не «убегают», а «сдристывают». И зовут их Серёга, Лексеич, Талка (производное от Наталья), Витюра… В какой-то момент даже сдержанный в языковых позывах Митя думает про себя, что он «сблевыш экологической беды». После «сблевыша», кажется, уже ничего не страшно… Не так давно историк Андрей Зубов в интервью Екатерине Гордеевой рассказал, что после отмены крепостного права крестьяне настаивали на обращении по имени и отчеству, ведь на «ты» и уменьшительно-неласкательным «Петькой», «Глашкой» и проч. их звали «господа». В свете этой исторической ремарки перекличка главных героев «Вегетации» выглядит даже не как у неграмотных закрепощенных крестьян, а хуже: предубеждение к себе и своему имени идет не снаружи, а изнутри, и непонятно, язык изуродован действительностью или его уродство программирует всё то, что описал Иванов.

«Вегетация» существует сразу в нескольких измерениях: экшен-боевик с погонями и битвами с техномонстрами, яркий, почти сюрреальный портрет мутирующего Южного Урала, рассуждение о судьбах народа и интеллигенции и поверх всего этого быдло-ситком — как бетонная масса, заливающий собой все свободные ниши литературной конструкции.

Но Иванов не первый кто прибегает к жанровой рамке, чтобы рассказать о наболевшем, о том, куда, по его мнению, движется страна. Владимир Данихнов, ныне уже покойный, в 2013 году выпустил нео-нуар ироничный детективный триллер о серии загадочных убийств в Южной столице, его родном Ростове-на-Дону. Он интересовался «заброшками» и его «Колыбельной», и в последней книге «Тварь размером с колесо обозрения» много таких мест: покинутых, страшных и одиноких одновременно.

которые или уже стали чудовищами, или постепенно превращаются в них. Наверное, впервые после книг Данихнова я почувствовала такую боль и горечь автора за созданный и описанный им мир: мир отравленного, мутирующего, но всё еще сопротивляющегося бесконечного леса.

Ведь если убрать из книги экшен и загадки леса, то то останется пресловутая русская птица-тройка: хтонь, тлен и нелюбовь. За скрежетом ломающегося металла, за шумом лесоповала Иванов тихо вздыхает, что мы «провалились как нация», обращаясь к своим землякам, к простым бабам и мужикам, к соли земли. Но в отличие от известного тропа, что «нам не повезло с народом», — Иванов не обвиняет их, между невидимым рассказчиком и героями нет дистанции, нет взгляда свысока, есть горечь и надежда: может быть, природа заставит людей одуматься и осознать, что они сотворили и продолжают творить.