Серая зона 

Безымено — маленькое село на границе России и Украины. Самое дальнее расстояние до сопредельного государства здесь — 7 км, самое малое — 300 метров. Граница так близко, что с российскими военными гражданское население видится каждый день.

— Военные говорят: нам стыдно. Стыдно, что село горит, вас бьют, палят, а мы ничего не можем сделать, — рассказывает Галина.

— Запрещает военное командование, — объясняет пенсионер Петр. — Нам подробности не разглашают. Но мы думаем: нельзя воякам обнаружить себя, а то потом сильнее на село прилетит.

— Нас никто не защищает! Никто! Никого у нас нет! — причитает пожилая сельчанка Татьяна.

— Не, — возражает ей такой же пожилой мужчина Владимир, —– вояки есть, но они не отвечают. Военные говорили: летят беспилотники с территории Украины, а нам их нечем сбить. Ну что это такое?

— Мы все охотники тут, у нас есть ружья, мы можем их передать военным, — добавляет Петр.

— Мы же с первого дня войны помогаем нашим бойцам, — продолжает Галина. — Мы знаем, что им то патронов не хватает, то хлеба, то воды…

Две конкурирующие версии «нет приказа» и «нет боеприпасов» обсуждаются при каждом споре сельчан об отсутствии защиты. Жаркие дискуссии заканчиваются единственным выводом, в этот раз его делает Галина:

— В общем, бросили население. Бросили село. Да и район…

В Безымено всего две длинных улицы, они идут параллельно — Октябрьская (чуть дальше от линии фронта) и Первомайская (ближе к линии огня). Полвека назад здесь проживали около трех тысяч человек. При советской власти, как хвалятся жители, «село процветало» и «кормило страну».

— У нас был огромный колхоз «Дружба»: коровники, телятники, свинофермы, овцеферма, две птицефермы, — перечисляет старожил Алексей. — Тракторные бригады имелись. В автопарке, где я работал, было 254 машины на ходу. В девяностые в село провели газ. Здесь тогда жили много молодых семей. Работали две школы, четыре детских сада.

Колхоз прекратил существование в начале нулевых. С его гибелью началось и увядание села. Та же картина, что везде в России.

Тем не менее до февраля 2022 года — до начала полномасштабной войны в Украине — Безымено жило совсем неплохо: больше трехсот частных домов (каждый с огромным приусадебным участком и подсобным хозяйством) и одна трехэтажка, дом культуры, большая школа, детский сад, медпункт, три магазина, сельсовет и церковь. Сегодня из трехсот домов уже свыше сотни сгорели полностью. Еще больше разбито. А из объектов инфраструктуры в селе уцелела только церковь. Но в ней больше не проходят службы. В ночь на 14 июля два дрона разбили дом настоятеля храма — отца Романа, и вместе с семьей он вынужден был покинуть и разрушенное жилище, и приход. 5 июля в Безымено закрылся последний магазин (два других сгорели раньше): закончился товар, а привозить в село свежие продукты невозможно.

Голод в селе пока не наступил, но хлеб, молоко и мясо — уже в дефиците. Секреты выживания безыменцев просты:

— Питаемся тем, что растет на земле. Тем, что купить успели в магазине до закрытия.

— У кого какие запасы есть. У кого-то — хозяйство. У всех — огороды.

Хозяйство — это куры и утки. Почти никто в селе больше не держит свиней и коров. Пасти невозможно, потерять в один миг легко.

— Посдавали всю свою худобу на мясо за копейки, — жалуется местная жительница Наталья. — Лишь бы сдать. Пасти-то негде. Везде летают дроны. А еще, может, тика́ть в любой момент сами будем.

Во многих приграничных селах люди говорят на суржике — смешанном русско-украинском языке. Столетиями два народа жили рядом и не просто ездили в гости, а вместе учились, дружили, женились, встречали беды и праздники.

До полномасштабного вторжения в Украину в Безымено проживали более 800 человек. К июню этого года (когда жители Грайворонского района отправляли письмо с мольбами о помощи в Минобороны РФ) население села сократилось до 300. На 10 июля в Безымено остались 130 человек, к 15 июля — уже 106.

— Просто выживают людей отсюда, — выражает общее мнение жительница Безымено Марина. — Ждут, когда всех пережгут, перебьют — или от безысходности жители сами выедут.

— Когда Путин говорил: «Будем делать серую зону», — мы думали, что она будет на территории Украины, — добавляет спутник Марины Дмитрий, — а оказалось, серую зону делают из нас.

«А мы не Россия?» 

В последние месяцы попасть в Безымено можно только рано утром, часа в четыре, пока еще не рассвело, или поздно вечером, когда уже стемнело. И то лишь в том случае, если найдется смельчак, готовый отвезти, и если дроны уже отлетали и в селе тихо. Это мера предосторожности, но не гарантия. Почти в любое время на дороге может настигнуть беспилотник или снайпер. Люди из Безымено в Грайворон на машинах выезжают в случае крайней необходимости — если кого-то тяжело ранило, когда совсем нечего есть и т. п.

В машинах никто не пристегивается ремнями безопасности: они здесь не спасают, а мешают. Когда грозит опасность, выпрыгивать из салона нужно быстро, за 1–2 секунды, а ремни задерживают. Гаишники это понимают и за ремни не наказывают. Если автомобиль догоняет дрон, местные водители до предела увеличивают скорость. За превышение штрафуют, но жизнь дороже.

В Белгороде люди ездят на машинах, автобусах, троллейбусах, маршрутках, в области — всё иначе. Даже в Грайвороне на дорогах пусто. А все жители приграничных районов Белгородской области от дошколят (хотя детей здесь встречаешь крайне редко) вплоть до 70–80-летних стариков пересели на велосипеды.

В лес на краю села, где я встречаюсь с безыменцами, почти все они, человек тридцать, тоже прикатили на велосипедах. Достали из гаражей и сараев старенькие, ржавые, иным по 30–40 лет, казалось, уже никогда не пригодятся.

«Смелый ты. Ни один журналист сюда еще не приезжал», — говорят жители Безымено и через одного благодарят — не за помощь, а за надежду, что их услышат, на них обратят внимание.

— Можно вопрос задать? — стеснительно спрашивает старичок в рубашке с жилетом и шляпе. — Почему наши проблемы не поднимаются на центральном телевидении? Там везде всё хорошо. Очень хорошо. Противно смотреть. Когда в Севастополь прилетело, по всем каналам показали, но в тот же день и к нам прилетело, и тоже были погибшие, но на телевидении никто ничего не сказал про Белгород. Всё время говорят про Россию, а мы не Россия?

То, что в Безымено не приезжают местные журналисты, понять еще можно. Белгородская администрация с помощью силовых структур старается держать под контролем все вылазки СМИ в приграничье. Это — первое. Второе: страх за свою жизнь никто не отменял.

Непостижимо другое: с мая в Безымено не выезжают на вызовы ни скорая помощь, ни МЧС, ни пожарные, ни полиция — ни одна из экстренных служб.

В середине мая разбомбили единственный в селе медпункт. Фельдшер сразу уехала из Безымено. А скорую не дозваться даже на инфаркты и тяжелые ранения. Уже не раз люди с кровотечениями сами добирались до Грайворона.

— Как только у нас спалили первый дом, в село перестали ездить пожарные. Сами тушим всё! — решительным взмахом руки Галина показывает, что нет надежд ни на кого. — Они нам прямо по телефону отвечают: «Ребята, мы не имеем права выезжать».

— Когда горели медпункт и сельсовет, их бомбили одновременно, — вспоминает Дмитрий. — Я два раза звонил в «112», и мне говорили: все службы оповещены, но в связи с таким сложным положением пожарные приехать не смогут.

— Ехали сюда, видели пшеницу сгоревшую и поля горящие? — спрашивает пожилой житель села Иван.

— Пожарники нам сказали: если будут требовать, чтобы мы ездили сюда, сразу подадим на увольнение, но ездить не будем, — подытоживает жительница села Валентина.

В июне каждому здешнему жителю выдали по огнетушителю, в июле на село привезли два комплекта пожарной экипировки. На этом областные власти успокоились: всё есть — со взрывами, обрушениями, огнем справляйтесь сами.

— А на хрена нам это всё? — возмущается Иван. — Ни брандспойта нет, ни воды. Чем тушить, огнетушителем?! Попробуй залезь на крышу, когда пожар. Дом подожгли, сколько минут он горит? Что ты успеешь? Что ты сможешь? Это — война. Это война, — со вздохом повторяет он. — А раз война, значит, вояки должны нас защищать. Должны быть рядом и пожарные, и врачи. Но никого нет. Все боятся. Только мы — такие храбрые — здесь живем.

«Наш SOS все глуше, глуше» 

Храбрых в приграничье остается все меньше. Если это цель власти, то она ее добивается жестоко, но верно. С мая, по словам местных жителей, ВСУ за Безымено взялись конкретно: не бывает дня без прилетов и обстрелов. Порой за сутки в селе сжигают по пять-семь домов. Бездомными и нищими сразу становятся несколько семей.

— Наш дом стоял на улице Октябрьской, сразу при въезде в село, он попал под атаку ВСУ одним из первых и был уничтожен, — рассказывает молодая жительница Безымено Светлана. — Дома вообще не осталось, только стены горелые. 11 июня подряд случилось несколько прилетов, один из дронов сбросил зажигательную смесь. Родители в тот день, буквально за два часа до того, как все произошло, приехали ко мне в гости (мы с мужем и грудным ребенком недавно перебрались в Белгород). Позвонила соседка: ваш дом горит. А там оставалась бабушка, ей 87 лет, она инвалид-колясочница. Я кинулась в МЧС, мне сказали: сейчас мы, может, что-нибудь придумаем, а может, и нет. В итоге пожарные так и не приехали. Спас бабушку сосед. Он услышал ее крики и прибежал на помощь. Выломал дверь: внутри уже все полыхало. А родители накануне постирали ковер, он сох во дворе. Сосед замотался этим мокрым ковром, вошел в горящий дом и вынес бабушку. Потом он вбежал второй раз и вытащил ее инвалидную коляску. Затем сельские ребята сбежались и стали помогать тушить дом. Они пытались воду подключить, но из-за того, что в Безымено нет света, то нет и напора воды. А когда ребята боролись с огнем, прилетел еще один дрон, и все начали разбегаться по сторонам, чтобы не пострадать. Потушить пожар не удалось. Сгорело всё: бытовая техника, мебель, вещи, документы. Погибла кошка… Бабушку отвезли в больницу в Белгород. Она и сейчас там находится, пока нам некуда ее забрать. Мы снимаем в Белгороде студию — 27 квадратов. На этой площади нас шестеро: мои родители, мой 12-летний брат, мы с мужем и пятимесячный ребенок. Сейчас нам нужно доказать факт потери дома.

И даже если когда-то дом будет восстановлен, то, кроме него, у нас были гараж, хозяйственные постройки, огороды (четыре сотки земли). Всё сгорело, и это никто не компенсирует. Когда я смотрю сейчас на село, где прошло мое детство, где знаком каждый уголок и где теперь не остается просто ничего, то понимаю, что уже никогда не смогу туда вернуться. Это страшно. Но главный вопрос сейчас: где нам жить? Семья большая. Еще нужно бабушку из больницы забрать, она же не будет лежать там вечно.

— Наш дом сгорел 1 июля, — делится своей бедой сельчанка Оксана, тоже уехавшая из Безымено. — Накануне мама заметила, что наблюдательные дроны по сорок минут зависают над домом. Стало понятно, что он будет атакован. Рано утром прилетел первый беспилотник и сначала пробил крышу. Второй дрон вылил зажигательную смесь на чердак. Два следующих дрона прилетели подряд и сбросили взрывчатку. После второго прилета папа схватил огнетушитель, бросился тушить дом. Смесь хорошо горела, тяжело было тушить, но более-менее папа справился. И тут два новых дрона со взрывчаткой… Только к вечеру пожар потушили полностью. Крыша сгорела целиком, пробиты стены, выбиты все окна и двери. Жить нельзя… Какое-то время родители ютились в пристройках на территории участка, готовили на костре еду. Две недели так перекантовались, а потом уехали в Грайворон.

Почти во все атакованные дома в Безымено случалось не по одному прилету, самые невезучие ловили по семь-десять в течение двух-трех дней. Люди тушат дом, а на следующий день его все равно сжигают.

У пенсионеров Абдурахмана и Хагигат нет велосипедов. Каждый день они проходят по селу 4 километра в один конец и обратно — от дома своего сына к руинам собственного.

— Наш дом восемь раз бомбили! — хватается за голову Хагигат и сползшим с нее платком вытирает мокрые глаза. — Первый день — две штуки, второй день — три штуки, третий день — три штуки. Восемь дронов упало. Остались одни развалины. Мы сейчас живем в доме сына. А сына нет, — женщина перестает прятать слезы.

Сын Абдурахмана и Хагигат погиб при атаке беспилотника в Грайвороне. В его доме все напоминает о нем — жить там престарелым родителям тяжело. Поверить в то, что больше нет их дома, еще тяжелее. Каждый день они ходят посмотреть на пепелище.

Многие безыменцы не покидают свое жилье даже после ЧП. Продолжают жить в домах, полусгоревших или разбитых беспилотниками.

Когда дроны летели и били, прятались. А потом выскакивали, тушили. Огнетушителями, водой. Прибежим, потушим и тикаем. Сгорел дом не сильно, а вот разбили его совсем… Мы сейчас перебрались в летнюю кухню, там живем. Пока не холодно. Диванчик есть, спим на нем. Света нет. Но есть водичка и газ. И то слава богу…

Татьяна каким-то чудом сумела сохранить хозяйство: во дворе гуляют куры и утки. И еще она — единственная в селе — не забила и не сдала на мясо корову.

— Прячу ее в лесу. Она там пасется. Я прихожу, дою. Пока не ушла никуда, умная скотина. Мы не голодаем, я еще трошки соседей кормлю, — улыбается Таня.

— А як в доме жить? — рассуждает пенсионер Дмитрий. — Крыша разбита, стены тоже. Мы поселились в гараже рядом с домом. К нам прилетело 1 июля в полпервого ночи, — вспоминает мужчина. — Мы с женой спали. Вот так, — вскидывает вверх руки, — кровати подлетели. Один дрон крышу пробил. Второй рядом с домом упал. И пламя поднялось выше деревьев. Ночью я ходил, смотрел, не нашел ничего. А утром полез шланг протягивать, чтобы огород полить, и нашел вот такую взрывчатку, — широко разводит руками. — Военным отнес. Они переполошились: ни в коем случае нельзя такое трогать! Ну а кто ее с огорода уберет? А на другой день я во дворе чистил картошку, — продолжает мужчина. — Дрон пролетел, меня увидел, развернулся и на меня таран. Я по сторонам: куда? Куда? В сарай дверь была открыта, я туда, и дрон за мной, но он там за что-то зацепился и упал. У него аккумулятор отвалился. Потом саперы приехали, вытащили этот дрон на улицу, и он там лежит до сих пор.

Жить нельзя выехать 

Причин, по которым безыменцы не бросают родные места, хоть отбавляй: умрет от жажды и голода живность, засохнут огороды и не будет урожая. Если дом загорится, то наверняка целиком сгорит — тушить никто не примчится. Те, кто мог все бросить и уехать из Безымено, те, кому было куда, кроме ПВР (пункты временного размещения) — к родственникам, друзьям, знакомым, — уже покинули село. Но многим совершенно некуда податься, не на что снимать жилье. Да и без своих участков не прокормиться.

— А почему мы должны выезжать? — к пенсионеру Дмитрию подходит жена Тамара. — Мы родились здесь. Выросли. Вся жизнь здесь прошла. На здешнем кладбище все наши предки лежат. Куда нам выезжать? Мы у себя дома. На своей границе. Но почему украинцы ее контролируют? Почему беспилотники так безнаказанно летают стаями и сжигают все? Мы точно побеждаем?

— Предлагают выезжать в ПВР, сидеть там друг у друга на головах, — ругается Валентина, дом которой в Безымено пока цел. — А кто хочет, если здесь у каждого хозяйство, огороды? Кто хочет все нажитое бросать? Никто! А если снимать квартиру, то на что жить? Компенсации есть на бумаге, а на деле — поди попробуй получи! И работы нет. На что людям жить?

Вместо обещанных компенсаций за аренду жилья (10 тысяч в месяц — обычной семье, 15 тысяч — многодетной) многие жители Белгородской области, рискнувшие выехать на съемные квартиры в Грайворон либо Белгород, получили от чиновников отписки: «Не положено, доступ в населенный пункт есть». Поскольку режим ЧС не объявлен даже в приграничье, то когда дело доходит до выплат, чиновники упираются в формальности и забывают про реальность.

— Выезжать отсюда мы не хотим, — объясняет Галина.

Социальные выплаты, предусмотренные для жителей Белгородской области, рассчитывались, видимо, исходя из нормативов и цен прошлого века. Компенсация за частично утраченное имущество (если сгорело полдома, а не дом) — 50 тысяч рублей. За полностью утраченное (если под ноль сгорело все) — 100 тысяч рублей. Однако этих денег добиться очень нелегко. Ждать очень долго. На сегодняшний день сумели единицы, но никто из них не стал новоселом: дом в Белгородской области стоит как минимум в 10–15 раз больше. Жилищные сертификаты жителям Белгородской области, потерявшим жилье за время войны с Украиной, не предлагают.

Единовременная компенсация — 10 тысяч рублей — положена всем жителям приграничья. Выплачивать ее начали только в мае. Деньги до сих пор получили не все жители региона. Но 10 тысяч — это ниже прожиточного минимума, он в Белгородской области сегодня — 12 981 рубль. Эту выплату все здесь называют «унизительной подачкой». Но на жалобы людей областные чиновники только разводят руками: не в нашей компетенции пересмотреть эти нормы.

Неоднократно убедившись, что их проблемы не решаются на уровне региона, жители Грайворонского района в июле написали о них президенту России (ниже — несколько цитат):

«Объясните нам, как законом может устанавливаться выплата в 10 000 рублей, причем единовременно? При том, что массированные ежедневные обстрелы длятся уже более 13 месяцев? Как выплата может производиться только один раз? Как выплата может быть меньше прожиточного минимума? Как жить на эти деньги?»

«За что у наших малышей отобрали детство? Спросите: каково нашим детям учиться под обстрелами, не иметь возможности ходить в школу, заниматься спортом, ходить на речку, играть с друзьями?»

«Мы, потерявшие жилье, не знаем, что дальше будет с нами. Нам не дают ответов, будут ли у нас дома? И когда это будет?»

Под обращением к Путину подписались больше трех тысяч человек. В Москву, в администрацию президента, петицию отправили с гонцом, а не почтой России. А спустя несколько дней люди очень расстроились, когда получили совершенно формальное сухое уведомление: «обращение зарегистрировано», «для объективного и всестороннего рассмотрения запрошены материалы и документы», «ответ будет направлен вам в сентябре».

Теперь жители приграничных сел и поселков Белгородской области обсуждают, что еще нужно сделать, чтобы их заметили и услышали. Есть разные идеи: новые обращения к президенту, автопробег до Москвы, голодовка на Красной площади и другие.

— Ну а как быть, если России до нас нет дела? — рассуждает один из инициаторов публичных действий Александр. — Мы брошены. Один на один со своими бедами. А мы — русские. Мы можем терпеть всё что угодно, только не безразличие. Власть сама своим отношением настраивает людей против себя. Это страшно на самом деле.

Автор: Анатолий Ольшанский