«России персоналистские ценности свойственны в такой же степени, что и Европе»

— В кризисные эпохи взгляд на историческую науку и ее роль в современности неизбежно меняется. Андрей Борисович, что история может нам дать в сегодняшней ситуации?

— Я думаю, что история — это рассказ о жизни человечества или народа. Ее важно знать так же, как человеку важно помнить собственную жизнь, свои ошибки, праведные поступки и их результаты для того, чтобы выбирать правильные пути в будущем. Народ, знающий историю, а не только сиюминутную жизнь, рефлексирует. Скажем, Европа прекрасно помнит, чего стоил Мюнхенский сговор 1938-го года и умиротворение агрессора тогда. Поэтому не идет на сговор с Россией сегодня. У нас, к сожалению, история очень часто искажалась идеологией, а иногда и непреднамеренно — людьми, которые находились под властью определенных философских концепций. Карамзин писал с убеждением, что государство важнее, чем человек. А историки начала ХХ века, например, Александр Корнилов или Сергей Платонов, были убеждены, что интересы русского народа — самая высшая ценность. И, соответственно, надо расширять страну, покорять другие народы и т. д. Соответственно, у людей, читающих исторические книги, представление о прошлом искажалось. А если так, то они не могли сделать правильные выводы относительно настоящего и будут ошибаться, что приведет к бедам в ближайшем будущем.

Путин хочет сформировать народы России ориентированными на империю, на войну. И для этого переписывает историю. Многие факты исчезают, неправильно интерпретируются. Одни фигуры умаляются, а другие, как, скажем, Николай I или Сталин, превозносятся. Сейчас идет борьба за коллективное национальное сознание россиян. Однако здесь возникает другой вопрос: может ли история быть бесценностной? Я полагаю, что у нее все-таки должна быть некая высшая задача. После ужасов двух мировых войн стало ясно, что когда каждый нацелен сугубо на интересы своего народа, все страны воюют со всеми странами. Постепенно на смену коллективистским идеям, господствовавшим в XIX веке, было выработано представление о том, что высшая ценность — человек, его счастье, благополучие, возможность действовать в соответствии со своими интересами. А государство — инструмент для обеспечения достойной жизни каждого человека и вообще всех людей, живущих в стране. Выстраданная идея персонализма господствует в западном мире, но в России и многих других странах ее не понимают.

Собственно говоря, с этих позиций я и пишу историю. Я пытаюсь показать, что правильного и неправильного, хорошего и плохого было для каждого конкретного человека. Скажем, крепостное состояние делало несчастным большинство населения Российской империи. Коммунистический режим заставлял страдать, расставаться и с имуществом, и с жизнью огромное количество людей. Думаю, персоналистский подход очень полезен для того, чтобы воспитать альтернативу путинскому этатизму и национализму. Я пытаюсь рассказать историю, ставя во главу угла не долг человека принести себя в жертву ради коллектива, но ценности человека, ради которых и существует коллектив.

— Российская пропаганда пытается показать, что индивидуализм — это западное влияние, а в нашей культуре отродясь ничего такого не было. Неужели так?

— Индивидуализм глубоко укоренен в христианской традиции. Это, в некотором смысле, и есть революция, которую совершило христианство. Оно подразумевало абсолютно личные отношения между человеком и Богом. В исламе и в иудаизме этого нет в такой степени. Но и в исламе, и в иудаизме, и в индуизме появились течения, которые также настаивают на личных отношениях Бога и человека. На Страшном суде Бог судит не народ и не государство, а личность. Но по мере эрозии христианских ценностей в Европе эпохи Ренессанса эти идеи постепенно замещаются коллективистскими, которые привели к катастрофическим последствиям в XIX и ХХ веках.

В Византии был хорошо развит христианский анализ. Сама идея монашества основана на персонализме. Вообще я полагаю, что это свойственно всем народам, потому что личность осознает себя как ценность независимо от религиозных убеждений. Но христианство дает этому взгляду огромную идейную базу. Философ Владимир Соловьев, отдавая дань коллективизму как автор XIX века, во многом утверждал идею персонализма. Как и Николай Бердяев, и Георгий Федотов, и Семен Франк — мыслители, которые были вынуждены покинуть большевистскую Россию.

«Власть в России мыслит в категориях XIX — начала ХХ веков»

— В книге у вас есть формулировка «реконструкция империализма начала ХХ века» применительно к действиям нынешней российской власти. И вы сопоставляете их с забавами реконструкторов. Но мы можем наблюдать, например, как Никита Михалков воспроизводит модель этакого служивого дворянина. В эстетике псевдоклассических дворцов российской элиты тоже читается нечто вроде игры в дворянство. С чем вы связываете этот причудливый исторический «косплей»?

— Это связано с двумя вещами. Во-первых, с желанием хорошо жить за счет других людей. И Михалков, и Путин, и нынешние русские богатеи на фоне убогой жизни большинства позволяют себе играть в аристократов XVIII и XIX веков. Естественно, если сотни тысяч будут отдавать им плоды своего труда, то десятки будут жить очень богато. Во-вторых, это историческое и культурное невежество. Наши элиты, в лучшем случае, читали русскую классику и смотрели какие-то фильмы о старой России. Видели там роскошь аристократической или придворной жизни и пытаются ее воспроизвести у себя. Старшее поколение и люди, которым за пятьдесят, сформировались в эпоху железного занавеса. Даже если некоторые из них оказывались в туристических поездках за рубежом, это было мимолетное впечатление. Но они представляют себе жизнь элит XIX века — Тургенев, Пушкин, Толстой. И играют в нее. Они не понимают, что такая жизнь привела к революции и величайшим страданиям этих людей или их потомков.

Европа в ХХ веке сделала выводы не только из войн, но и из революций. Низшие сословия были уравнены с высшими в политической жизни. Произошло перераспределение доходов, и рабочие в Англии стали жить существенно богаче. Это все было сделано сознательно, под впечатлением от русской революции 1917–22 годов. Она показала, что есть бандитские силы, которые воспользуются социальным неравенством, а народ сметет своих поработителей. Поэтому в Европе считается хорошим тоном быть скромным. Нынешние российские элиты ведут себя совершенно как окружение Людовика XV, который говорил: «После нас хоть потоп». Потоп во Франции, как известно, случился, но это был потоп крови. Власть в России мыслит в категориях XIX — начала ХХ веков, в лучшем случае, межвоенного периода. Их сознание очень архаично, и они считают это достоинством.

— В этом смысле китайский опыт кажется достаточно интересным, потому что Китаем, бурно развивающимся в области технологий и искусственного интеллекта, руководит человек, который психологически сложился при Мао Цзэдуне и не далеко от него ушел. Причудливый временной рассинхрон.

— Да, в Китае ментально очень архаичная элита — все эти 200 семей пресловутые, которые управляют страной. При этом я знаю работающих по всему миру историков из Китая — людей самого передового сознания. Но в Пекине власть держат такие же играющие в реконструкцию старцы.

— Тут как будто еще проблема в том, что технологическое развитие сейчас происходит очень быстро, а гуманитарная мысль за ним то ли не поспевает, то ли не умеет так быстро распространяться. Получается сильный и опасный дисбаланс.

— Вы знаете, это можно сопоставить с человеческим организмом. В пубертатном возрасте физическое развитие очень обгоняет интеллектуальное и духовное. В старости же, наоборот, происходит физическая деградация, но интеллектуальная работа до определенного момента сильна. Люди среднего и пожилого возраста могут создавать великолепные произведения в разных областях — философии, истории, литературе, музыке. Точно так же есть исторические эпохи, в которые бурно развивается духовная жизнь, но технологии достаточно консервативны. Таково, например, время Платона и Сократа в Древней Греции. И есть периоды, когда очень стремительно прогрессируют технологии, а интеллектуальное развитие стагнирует. Технологии не нужно сдерживать, но надо ставить им рамки воздействия на общество, когда они доминируют. А потом, когда техническая революция замедляется, наступает время осмысления. Сейчас опасная эпоха, особенно для стран вроде Китая, который в «культурную революцию» разрушил всю свою многотысячелетнюю культуру, свел ее к совсем примитивным символам. И для России, где разрушена христианская традиция мировосприятия, это тоже очень опасный период.

«Роль эмиграции колоссальна»

— Почему ваша книга вышла вне России? Наверняка нашлись бы издательства, которые захотели бы ее напечатать.

— Во-первых, российское издательство сейчас подвергло бы текст цензуре ради собственного блага. Во-вторых, оно бы заставило меня писать, что я «иностранный агент». Я не хочу ни цензурировать текст, ни подводить издательство, ни наклеивать себе этот ярлык. Я считаю его абсолютно не соответствующим действительности. Зачем же я буду клеветать на себя и лгать? Это противно моим моральным принципам. Кроме того, изначально эта книга должна была быть издана в «Эксмо». Я подписал договор, но мы его аннулировали: как только меня объявили в феврале 2023-го «иностранным агентом», мне позвонил заведующий редакцией из «Эксмо» и сказал, что в этих условиях они не могут печатать книгу.

— Вы стали частью «нового тамиздата», о котором мы теперь все время вынуждены говорить. Какую роль в жизни России сыграл тамиздат советских времен и эмигрантская литература? И помогает ли вам лично эмигрантская литература осмысливать собственный опыт?

— О нашей книге «История России. ХХ век» (А. Б. Зубов — ответственный редактор; коллектив из более 40 авторов — прим. авт.) многие говорили, что мы слишком большое внимание уделили русской эмиграции. Я должен сказать, что роль эмиграции колоссальна. Начиная с конца 1960-х — начала 1970-х годов по «подземным» каналам тамиздатская литература стала проникать в Советский Союз очень активно. Попадала она к нам и благодаря радио: «Голосу Америки», BBC, «Радио Свобода». Мое поколение выросло на тамиздатской литературе. Я помню, что когда в первый раз поехал за границу, в Италию, в январе 1990-го, вывез оттуда на собственном горбу килограммов двадцать тамиздатских книг — всё, начиная от Бердяева, продолжая собранием сочинений Вячеслава Иванова и заканчивая «Брюссельской Библией».

Может, уже сейчас всеми правдами и неправдами эти книги будут привозить во «внутреннюю Россию», как ее называли в старой эмиграции. Понятно, что я писал не для эмигрантов. Хотя, думаю, книга может быть интересна для всего огромного круга людей, которые читают по-русски и в России, и в Казахстане, и в Латвии, и в Украине…

«Это опровержение, что Россия не способна идти в ногу с веком»

— Что для вас значит период рубежа XVIII — XIX веков, которому посвящен первый том вашего цикла?

— В первую очередь, это время дерзаний — попытки Александра I и его блестящих соратников Михаила Сперанского, Николая Новосильцева, Адама Чарторыйского, Павла Строганова, Виктора Кочубея поставить Россию вровень политически, социально, юридически и образовательно с самыми развитыми государствами Запада. Очень многое было сделано. Россия этой эпохи — совсем не сонная и консервативная, боящаяся любого ветерка. Я специально предпослал основной части книги главы о XVIII веке, об эпохе Петра I, Екатерины II, более подробно — Павла I, чтобы было видно, как все менялось. Моя задача, в первую очередь, заключалась в том, чтобы рассказать по-новому о периоде, который у нас знают крайне плохо. Эта эпоха — блистательное опровержение представления, что Россия никогда не развивалась, не модернизировалась и не была способна идти в ногу с веком.

— Насколько неудача части реформ Александра I сказалась на траектории развития России?

— Это резко увеличило вероятность революции, но не сделало ее неотвратимой. Николай I искренне пытался продолжать дело брата, но был человеком совершенно другого склада и намного более ограниченным. То, что Александр хотел изменить, Николай пытался законсервировать, и 30 лет его царствования — эпоха все большей и большей деградации России, что проявилось не только в сфере идей, но и в чисто материальной. При Александре II началась эпоха великих реформ — вторая и в целом удачная попытка. Действительно, в России были проведены, что тоже очень редко случается, выдающиеся реформы сверху. Они бы, возможно, увенчались успехом, если бы не гибель императора от рук революционеров в тот день, когда он подписал проект первого квазипарламентского учреждения — указа о выборах земствами своих представителей в Государственный Совет Империи. Буквально через два часа после подписания документа Александр II был убит, а еще через неделю сын убитого, новый царь Александр Александрович его фактически аннулировал. Если бы на месте Александра Александровича был его старший брат Николай, блестящий интеллектуал, во многом похожий на Александра I, все могло пойти совсем иначе. Но Николай умер от тяжелой болезни в Ницце совсем молодым в апреле 1865 г.

Россия шла тем же путем, что и Европа. Только незавершенность реформ позволила большевикам воспользоваться культурной дикостью большинства населения, две трети которого были неграмотными.

«О будущей Конституции Александр I переписывался с Томасом Джефферсоном»

— А что конкретно удалось и что не удалось осуществить из задуманных реформ при Александре I?

— Удалась реформа государственного аппарата. Вместо архаичных приказов была организована современная европейская система министерств. Исполнительная власть была выстроена по принятой тогда в самых развитых странах Европы модели, где министр являлся лицом, ответственным непосредственно перед царем. И министерство создавалось как ведомство, которое управляет большим сектором государственных дел. Безусловно, получилась реформа образования. Ее плодами мы пользовались до 1917 года. Появились университетские округа — система университетов. До Александра I существовал только Московский. В его царствование были открыты университеты в Харькове, Казани, Санкт-Петербурге, Варшаве, Вильно. Каждый был столицей образовательного округа, и ему подчинялись гимназии, уездные и губернские училища. А управляли округами сами профессора. Университеты назначали директоров гимназий, утверждали штат преподавателей, проверяли их компетентность. Это управление во многом было автономным от государства. Молодых ученых активно посылали стажироваться в лучшие университеты Европы.

Нигде на континенте не было такой свободной от цензуры литературы. Появилось Российское библейское общество. Начался процесс перевода Священного Писания на русский и языки 25–30 народов Российской империи. Был переведен на русский Новый Завет. Это важно, потому что большинство населения не имело доступа к Священному Писанию на старославянском. Образованные граждане, в том числе и сам Александр I, пользовались европейскими переводами. Однако все это было прекращено еще в его правление происками церковных деятелей.

Совершенно неправильно у нас трактуется идея военных поселений. Это было великое ноу-хау, хотя подобные идеи витали во многих странах, а, например, в Швейцарии были претворены в жизнь и практикуются до сего дня. Как, кстати, и в современном Израиле. Выглядеть это должно было так. Люди живут в своих деревнях и городах, имеют оружие и распределены по полкам, дивизиям и т. д. Постоянно проводятся военные сборы для граждан в «военнообязанном» возрасте, и они в случае военной опасности легко формируют армию. Почему это было важно для России? Дело в том, что армия, как известно, была крепостная, c рекрутскими наборами, когда часть людей на 25 лет (при Павле I) отчуждали от семьи и хозяйства. Это была по сути армия рабов. Отсюда, кстати говоря, и идеология великой империи. Рабов надо было чем-то воодушевить, а защищать им было нечего — только «великую страну», которая у них отобрала всё, вплоть до жены и детей. Военные поселения должны были это изменить. При этом крестьянам из таких поселений давали образование и медицинское обслуживание. Это должен был быть вооруженный народ, знавший военное дело и могущий восстать. Фактически, Александр I создавал гражданское общество, и военные поселения были направлены в первую очередь на это. Николай I очень быстро свел начинание на нет.

Крепостное право упразднить не удалось, но Александр I позволил всем сословиям иметь в частной собственности сельскохозяйственную землю. Раньше такое право было только у дворян. Он позволил крестьянам с согласия помещиков освобождаться за выкуп и платежи, причем государство помогало с этими платежами (Закон о «вольных хлебопашцах»). Чудовищный позор русского дворянства в том, что оно в большинстве своем отказалось (за деньги и выгодно!) освобождать крестьян, хотя в 1803 году получило для этого всю законодательную базу. И великие писатели, и декабристы — все предпочли оставаться крепостниками. Почти никто, кроме нескольких близких к Александру I аристократов, не освободил своих крестьян. И при Александре II 3/4 дворян были категорически против отмены крепостного права. Если бы не монархическая воля, освобождения крестьян не произошло бы.

Александр создал Государственный совет — по сути, это верхняя палата парламента — и должен был создать Думу, нижнюю палату, но не смог. Наконец, он даровал конституцию Польше и Финляндии, органический закон вновь присоединенной Бессарабии (нынешней Молдове). Конституция России была готова к 1820 году, но по ряду причин, в первую очередь из-за позиции дворянства, так и не была введена. Это были бы самые современные в Европе реформы. О будущей конституции император Александр переписывался с президентом США Томасом Джефферсоном. Ведь он задумал федерализацию Империи, наподобие США. Если бы эти реформы осуществились, Россия была бы не среди большевистских деспотий с Китаем и Северной Кореей, а одной из передовых стран Европы и мира.

— А какова, по-вашему, главная причина неудачи?

— Причина очень печальная — решительная оппозиция элит, как дворянства, так и высшего духовенства. В самом закрепощении была вина Петра I, вина Екатерины II. Но в том, что не получилось освобождения, виновато русское дворянство, тот самый образованный европейский класс, который был создан потом, слезами, а то и самими жизнями миллионов крестьян. И, конечно, виновато высшее духовенство, которое было категорически против освобождения крестьян и против какой-либо широкой конституции, позволившей бы большинству народа стать гражданами своей страны.

— А каково было влияние на траекторию России Отечественной войны 1812 года и заграничных походов?

— Для огромной части бедного дворянства и, тем более, крестьян, из которых состояла армия, поход на Запад был очень важен. Люди узнали, что можно жить намного лучше и свободнее. Русская армия оставалась во Франции с 1815 по 1818 год. Французская революция отдала крестьянам землю в собственность. Русские мужики видели, что французские крестьяне и крестьянки — хозяева на своей земле. И когда вернулись в Россию, естественно, рассказывали окружающим. Это очень сильно изменило представления нашего общества и, одновременно, внесло в него трагический раскол. Дворянская молодежь стала мечтать о том, чтобы сделать «как во Франции». Отсюда родилось движение декабристов, которые не увидели, что Александр I делает абсолютно то же самое, но как государственный и более мудрый человек — с осмотрительной осторожностью. Декабристы по своей сути должны были стать его ближайшими соратниками, и Александр I этого хотел. Император отлично знал, что они наметили его убийство на лето 1826 года, но приказал никак не преследовать своих потенциальных убийц.

— У нас же принято считать, что Петр I прорубил «окно в Европу». Но во введении вашей книги как будто сквозит иная точка зрения. Что, на ваш взгляд, он все-таки сделал?

— Петр I вслед за Иваном Грозным показал страшное лицо русского деспотизма и, как говорил покойный историк Александр Янов, людодерство. Понимаете, Россия шла в Европу и до Петра. Царь Алексей Михайлович и его дети, царь Федор Алексеевич, царевна Софья и ее фаворит князь Василий Голицын направляли страну по польскому пути. Это были широко образованные люди, которые стремились постепенно реформировать Россию, не вводя рабства. Нужно понимать, что Россия была бедной страной и не могла себе позволить взрывного развития. А Петр I хотел создать великую империю, и для этого он поработил собственный народ и буквально выжал из людей все соки, как большевики или тот же Мао Цзэдун в период «большого скачка». Это был неправильный путь развития, заложивший основание той огромной ошибки, которой было крепостное положение — превращение собственного народа в рабов, и это, на самом деле, довлеет над нами до сего дня.