Украина — единственная страна, где создают стационарные экспозиции о войне в реальном времени и во время войны на своей земле. Тут предъявлением городу и миру только разбитой боевой техники агрессора не обойтись. Идет сражение в области культуры. Вызовы для музейщиков — сохранить историческую память под бомбежками, «перелить» ее в символы и мотивацию, переиграть на этом поле россиян. Новости с оккупированных территорий подтверждают: в первую очередь захватчики стараются уничтожать музеи и библиотеки.

В Киеве тематических площадок несколько: Национальный военно-исторический музей Украины (находится в Доме офицеров, «под крылом» Министерства обороны), Национальный музей истории Украины и Национальный музей истории Украины во Второй мировой войне (до 2015-го носил название «Мемориальный комплекс «Национальный музей истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов»»).

В первом из перечисленных музеев ко второй годовщине российского полномасштабного вторжения открыли выставку со знаковыми экспонатами. Ключевые точки: Гостомель, Мариуполь, Харьков, Херсон — как пунктир, или тизер, грандиозного повествования, для которого придет срок. Сюжет из Азовстали, достойный античных трагедий, записан ее защитниками. В сюжете о Гостомеле — видео с телефонов российских десантников, их переговоры. В Национальном музее истории Украины реконструирована обстановка концлагеря, действовавшего на Черниговщине, в селе с ласковым названием Ягодное. 350 человек, среди них 77 детей, оккупанты согнали в подвал местной школы. Старейшей узнице на момент происходящего исполнилось 93 года, самой младшей — полтора месяца. В тесноте, духоте, грязи, без света, в одном помещении с телами умерших и расстрелянных односельчан, которые не давали вынести и похоронить сразу…

Выставка в Национальном музее истории Украины во Второй мировой посвящена Гостомелю. Поселку городского типа, прежде известному благодаря международному грузовому аэропорту «Антонов», где, кроме прочих транспортных гигантов, стоял Ан-225 «Мрія», указом президента Зеленского от 6 марта 2022 года было присвоено почетное звание города-героя — вместе с Волновахой, Мариуполем, Харьковом, Херсоном и Черниговом.

24 февраля российские ВДВшники высадились в Гостомеле, что за тридцать километров от Киева, и вступили в бой за аэропорт с украинскими нацгвардейцами. Но сначала, с шести утра, по ангарам и жилым домам били неуправляемыми авиаракетами. Население бросилось в подвалы, «Мрія» сгорела, десант удалось оттеснить.

На следующие сутки нападающие получили подкрепление. Сообщалось: кадыровцы выдвигаются на столицу, чтобы убить Зеленского, а бронетанковые группы россиян закрепляются и форсируют наступление. Кровопролитные уличные бои длились вплоть до 5 марта. 7 марта 2022 года российские военные застрелили мэра Юрия Пилипко и нескольких волонтеров, которые раздавали гуманитарку и медикаменты. Эвакуационные автобусы с гражданскими пытались вырваться из Гостомеля под минометным огнем.

А в подвалах военного городка, бок о бок с аэропортом «Антонов», разворачивалась своя драма.

Звезда из армейских сапог

— То есть вы 24 февраля не в убежище сразу бросились, а раритеты разбирать? — уточняю у Ирины Коцабьюк, заведующей научно-экспозиционным отделом современной российско-украинской войны Национального музея истории Украины во Второй мировой войне, так полностью звучит ее должность. Ирина, хрупкая брюнетка, удивляется моему удивлению:

Выставка была украино-американской. Страховка большая, экспонаты следовало вернуть партнерам обязательно…

Киев тогда бомбили без передышки. Закончив одно помещение, научные сотрудники переключились на эвакуацию материалов из залов, посвященных Второй мировой. Собирали архивные документы, проржавевшие солдатские каски, знамена. Такую фантасмагорию попробуй придумать.

Потом Ирина с ребенком на краткий срок покинула Киев. А директор музея, историк и геральдист Юрий Савчук, поселился на работе. И несколько энтузиастов, инженеров, электриков — тоже: это если, не дай бог, прилет, то чтобы тушить пожар сразу, не теряя ни минуты, собственными силами.

Недалеко от павильона, где мы с Ириной беседуем, виднеется известная монументальная скульптура Родины-матери авторства скульптора Вучетича, которую дорабатывал украинский монументалист Василий Бородай. По ходу нынешней войны советский герб на «материнском» щите заменили тризубом. Отличная мишень для борцов с нацизмом!

В начале апреля двадцать второго года, как только россияне оставили Гостомель, директор Савчук договорился с военными, чтобы проехать в новый город-герой. Дальше научные сотрудники работали в «поле» группой.

— В том числе убеждали людей, что мы не мародеры, а хотим воссоздать их личные истории, объясняет Ирина. — Загрузили вещами доверху «Урал» и «газельку». Записали рассказы и видеосвидетельства. И уже 8 мая открыли экспозицию «Украина. Распятие».

В Киев стали потихоньку возвращаться посольства, приезжать иностранные президенты, делегации. Их сразу звали в музей. Гости немели: такую войну посреди современной Европы сознание принимать отказывалось.

На полу в холле — пятиконечная звезда, выложенная из обуви тех, кто вломился в Гостомель, преимущественно из армейских резиновых сапог. На старте вторжения они оказались популярными у россиян. Художественный образ пришел на смену штампу «кованый сапог агрессора» и отлично сочетался с экземплярами «Красной звезды» в витринах, бесконечным Путиным на мониторе и трехлитровыми банками консервированных щей из пайков. Все, кроме Путина, — оригиналы, подобранные на руинах.

«В Киеве насмехаются над нашими мальчиками!» — таким был, пожалуй, первый отклик о выставке. Он прозвучал из уст Скабеевой. Газет и другой пропагандистской литературы среди брошенного «освободителями» было в избытке.

— Страницы мы отсканировали, проанализировали. Пытались воссоздать образ автора с помощью искусственного интеллекта, — продолжает моя собеседница. — Человек, судя по уровню грамотности, образованный. Признает, что не встретил здесь фашистов. И тем не менее продолжает выполнять приказ — убивать украинцев.

Лютый месяц

По лестнице со стрелкой «Убежище» спускаемся в подвальное помещение корпуса. Прежде оно выполняло функцию технического этажа, но превратилось в сердцевину проекта:

— Когда звучит сигнал воздушной тревоги, посетителям не приходится покидать музей, — грустно улыбается Ирина. — Наоборот, экскурсия еще сильнее сливается с реальностью. Наши лабиринты очень похожи на закоулки общежития на улице Проскуровской, 13, в гостомельском военном городке. Кадыровцы согнали туда десятки семей, находившихся в разных подвалах, чтобы держать пленников вместе, под контролем.

Холодно, сыро, гуляют сквозняки. Без фонарика шею свернешь. У порога в бетонной пыли брошены разбитые телефоны и планшеты: лишение связи с внешним миром — залог покорности. Замечаю на стенах отсеков надписи «Калинин», «Кашин».

— замечает Коцабьюк. — Картошку тоже там хранили, лук. Мы для правды жизни всё держали довольно долго, пока от овощей не пошел запах…

Лежанки на кирпичах покрыты отсыревшими одеялами, пледами, пальто, даже коврами. Кому не хватило мест на лежаках, спали на канализационных трубах, примотав веревкой матрас, кто-то — на стульях. Детская коляска, ползунки, пустышка, плюшевый медведь. Закопченная сковорода, баклажка с водой, часы, свечные огарки, допотопные светильники — банки из-под майонеза, растительное масло на донце и фитиль, кустарный мангал, чтобы варить суп вскладчину. Мечты о хлебе. Попытки создать видимость уюта, чтобы не думать о смерти. Запыленная бутылка от шампанского. На ней — портреты молодоженов, какими их увидел фотограф в шестидесятых. Видимо, отметили золотую свадьбу и поставили сувенир в сервант, а выпили, когда пришло горе.

— Бутылок из-под алкоголя в подвале вообще было много, — поколебавшись, добавляет Ирина. — Снимали люди стресс.

«Когда кадыровцы выбивали двери в наших разбомбленных домах, то выбрасывали вниз, прямо на снег, всё, что им не нужно. Одежду, например», — звучит голос из монитора. Музейщики сняли полноценный документальный видеофильм, записав десятки свидетельских интервью. Немолодая жительница военного городка Любовь Мудренко вспоминает, как разрешили быстро поискать теплое, и она подобрала чью-то дубленку. «Из искусственного меха, — оговаривается, — но такую лохматую! И под ней в сапогах и куртке лежала в позе эмбриона, грелась». Плачет.

«Я здесь, в военном городке, скоро сорок пять лет живу, — делится Надежда Козлова. — Мы его очень любили, — горло у женщины перехватывает.

Когда в подвале умерла пенсионерка Любовь Васильевна Гриценко, мы попросили: дайте хоть мешок, вы же своих хороните. Но мешка не дали. Просто завернули Любовь Васильевну в одеяло».

«Платок нашли, повязали, — продолжает с экрана Гульнара Трусова. — Ждали доктора, чтобы смерть зафиксировать, как положено, но куда там. Мужчины выкопали яму за девятым домом, на огороде. Василий Дмитриевич Данилюк, человек верующий, и Галина Ивановна Макеева, у нее был молитвенник, вроде обряда отпевания провели под обстрелом. Надпись на картонке, крестик, чтобы могила не потерялась. Мы дружно вообще жили. Иногда кто-то крикнет или матюкнется, не без того, потому что вода по стенам стекала… А позже рядом с Галиной Ивановной похоронили Фомину Галину Герасимовну».

«Каждый день с начала войны собирались бежать на Бучу. Особенно за ребенка боялись. Простыню белую приготовили, чтобы, как флаг, на палку привязать, — заставляет себя не плакать Галина Медведь. — И вроде совсем собрались… Но решили остаться, ждать наших, ждать освобождения. Это же не могло продолжаться долго! И попали в подвал на Проскуровской, 13…»

Февраль по-украински — «лютый». В заточении людей держали больше месяца, тридцать семь лютых суток.

На родном пустыре

— Наша квартира на третьем этаже, — Марина Цвигун меряет шагами землю, пытаясь определить хотя бы очертания фундамента.

Пространство расчищено, как стол. Весенний ветер гонит пыль. Цветут абрикосы и вишни, уцелевшие в углу. До середины девяностых военный городок в Гостомеле существовал в закрытом режиме. Чтобы гостей домой пригласить, приходилось выписывать пропуск. Потом секретность, а вместе с ней престиж профессии (Цвигун — из семьи потомственных военных) постепенно испарялись. И остались в итоге только проржавевшая табличка на остановке автобуса, глухое ограждение по периметру массива да сообщество жильцов, большинство из которых знает друг друга еще с молодости.

— перечисляет Марина, как будто видит картины из совсем недавнего прошлого.

Ей, надо сказать, повезло. В день оккупации Гостомеля действующая военнослужащая, участница АТО Марина Цвигун находилась на дежурстве в Киеве. Потому жива и в плен не попала: пофамильный список АТОшников и адреса, как оказалось, у противника были наготове… Теперь вот показывает журналистке родной пустырь и детскую площадку, где россияне вырыли капонир (оборонительное сооружение для ведения флангового огня в двух противоположных направлениях. — Прим. ред.), чтобы прятать танки. Для укрепления стенок использовали бронированные двери из квартир, а из забора, что вокруг песочницы, сделали ступени…

Пять из восьми домов разобраны как не подлежащие ремонту. До сих пор стоят терриконами битого кирпича и бетона, окруженные забором. В них жили двести семьдесят две семьи. Известная французская компания на средства правительства Франции и доноров бралась переработать эти останки по суперсовременным технологиям, чтобы построить новые высотки. Но как-то не нашла общего юридического языка с местной военной администрацией. Власти запускают очередной проект, уже и победитель тендера известен. Начать собираются со строительства противорадиационного подземного убежища, плюс на каждом этаже предусмотрены простые коридорные укрытия.

— Многие наши по Европе рассеяны. Некуда же возвращаться! Кто-то у родственников, у друзей на птичьих правах зацепился, лишь бы ближе к дому, которого нет. В Беларуси, куда россияне показательно вывезли часть людей после подвала, вроде на реабилитацию, пропаганда постаралась: «Украина как государство больше не существует! Отдыхайте, приходите в себя, потом поможем подыскать работу», — вспоминает Марина. — Все же без телефонов, без связи, в шоковом состоянии. Некоторые побежали давать благодарственные интервью белорусскому телевидению. Как русские солдатики заботились о них, подушки приносили… Те, кто заискивал в подвале перед нашей Гульнарой Юсуповной Трусовой (она когда-то служила в части связисткой-телефонисткой) — «Гуленьке кадыровцы не откажут ведро с нечистотами вынести!», сейчас обзывают ее коллаборанткой.

Возникает выразительная пауза.

Цвигун уверена: российские военные полагали, что в городке обитают сплошь потенциальные корректировщики огня, пусть это хоть старик на костылях, хоть мама с коляской. Потому часть отобранных телефонов, даже старые, кнопочные — из тех, что сразу не раздавили показательно берцами, — держали у себя включенными. Любой «левый» звонок мог обернуться бедой.

И что дети малые есть, и что больные без лекарств. Но просто смотреть и не иметь возможности помочь — настоящая жесть, — по лицу Марины пробегает тень.

Три бывших гостомельских контрактника попали в плен буквально из собственных квартир и до сих пор находятся в российских тюрьмах. Шестерых удалось вернуть по обмену. Ветеран АТО, за плечами которого немалый боевой стаж, оказался счастливцем: оккупанты его не «расшифровали», никто из соседей по подземелью не выдал.

Командир подпольщиков

Центр общественной и культурной жизни городка — чудом не сожженный продуктовый магазин-кафе «Украиночка». Здесь назначают встречи, узнают новости, сгружают оплаченный хозяйкой магазина расходный материал, чтобы плести маскировочные сети для фронта, и вообще, кажется, координируют процессы национального пробуждения в среде отставников и их домочадцев.

Так поставила дело хозяйка Алена, эффектная женщина с командирской хваткой, давно и бесповоротно перешедшая в быту на украинский язык. Ее муж — офицер в высоком звании, но и сама она могла бы командовать полком. Кто-кто, но Алена не уцелела бы, замешкайся дома чуть дольше.

— Трое детей, трое внуков. Когда началось вторжение, муж, разумеется, — сразу на службу. Я искала транспорт, чтобы внуков отвезти к свекрови, в Житомирскую область. Только запихнула всех в машину, на Гостомель полетели русские вертолеты, один за другим. Посыпались бомбы. Появилось чувство, что я в эти минуты умерла… — вспоминает Алена. — Ожила, когда дочка дала знать: «Мы на трассе!» Две маленьких моих собаки решили со страху, что пора гулять. Между бомбежками возникла пауза, выскочила с ними на улицу. Тут же соседи.

Муж дозвонился, велел Алене вечером, как только стихнет очередной обстрел, выбираться из западни. Он постарается подхватить на выезде из Гостомеля, но три километра пешком пройти придется. Предупредил: «Через дырку в заборе не лезть, там растяжка может стоять!» Легко сказать — выбираться вместе с пожилой мамой, в зимней кромешной темени, вдоль поля и посадки, с дрожащими собаками на руках… На трассе уже сгрудились расстрелянные гражданские машины. Но Алене повезло: встретилась с мужем, до Житомирской области доехали без потерь.

— Задача моя потом была — наводить на военные цели, — твердо произносит женщина. —Я хорошо знаю городок. Тут оставались знакомые, которые передавали координаты. Патриотическое самодеятельное подполье… Кадыровцы через время меня разыскали по телефону, угрожали. На эмоциях я сразу не заблокировала «телегу», написала: «Ну, что, мол, подарок прилетел по адресу?» Нас никто не учил конспирации, специально не готовил. Всё, что подростками в книгах о «той» войне читали или в кино смотрели. Кто же думал, что пригодится…

Одного из подпольщиков схватили, пытали и расстреляли в соседней Буче. Алена просила этого человека уезжать, потому что меткость ударов заставляла россиян в сотый раз прочесывать оккупированную территорию.

— А Валера, так звали мужчину, всё откладывал, прятался в поле, в трубах. Последний наш разговор: «Еще хочу в Бучу, гляну, где они поставили ракетную установку…»

Алена признается: тяжесть на душе от того, что тут и ее вина, нестерпима.

Мазай и кадыровцы

В городке все друг другу больше чем соседи. При встрече не только здороваются — обнимаются. А если проходят, не повернув головы, то за этим непременно скрыто какое-нибудь событие периода оккупации. Но Мазай здесь — общая симпатия.

Собираемся с Мариной к Мазаю в гости, выбираем в «Украиночке» сладкое к чаю: бисквит с кремом.

— Стоп, ему нельзя. Веган, — останавливает Алена. — Обычный крекер возьмите.

В конце массива гаражей, искореженных огнем («Вон там после освобождения полтела обгоревшего обнаружили», — кивает Марина), — сооружение, на железной двери которого обведены белой краской пробоины от осколков. Рядом прислонился остов мотоцикла: хозяин по-прежнему любит его и не может расстаться.

Мансарда слеплена из подручных материалов. Эклектика военного времени: по одну сторону торчит труба печки-буржуйки, по другую — тянется на крышу рядом стоящей пятиэтажки кабель скоростного интернета. Кстати, договор на предоставление услуг провайдером оформлен официально, на номер гаража. Администрации пришлось согласиться с фактом подобного домовладения. У Мазая же, как у Марины, ничего не осталось, кроме груд строительного мусора, обнесенных забором. Но вместо того чтобы скитаться по чужим углам или стать беженцем на Западе, он соорудил собственное «гнездо».

— Стучите-стучите, Саша (Мазай — это его прозвище. — Прим. ред.) на месте! — подбадривают нас с балкона нежно-лимонного цвета, с пластиковыми окнами.

— Четыре с половиной метра пластинок. Вы же в курсе, что пласты меряют не штуками, а метрами? Две-три тысячи кассет, что я в восьмидесятых на дискотеках крутил. Оцифрованные видео того времени, — перечисляет Мазай собственные потери без особого, впрочем, надрыва. — Швейные машинки сгорели. Перетяжкой мебели занимался, кожу шил…

Мансарда похожа на склад артефактов и просто старых вещей. Впрочем, есть библиотека, собранная на пепелищах. Томик «Кобзаря» в одном строю с Жаданом, «Анной Карениной» и картонной коробкой «Цвяхи будівельні», то есть строительные гвозди: ремонтные работы в жилище — процесс перманентный. Откуда-то из недр Мазай — борода с косичкой, очки с сильными диоптриями — извлекает сверток, разматывает тряпку и мигом собирает ржавые железяки в автомат.

— Кадыровский! — улыбается, довольный эффектом. — Как не уметь? Отец был советским офицером.

Когда-то преуспевающий айтишник, директор столичного учебного центра информационных технологий, выбрал дауншифтинг и, похоже, меньше остальных теперь оказался подвержен стрессу.

— 25 февраля, когда аэропорт «Антонов» разбомбили, образовалось затишье, — вспоминает Мазай. — Решил сделать фото. Возвращаюсь домой, электричества уже нет, но аккумулятор заряжен. Кофейку собрался попить. И наблюдаю из кухни:

да-да, у нас в военторге всё можно было купить, удобная одежда на каждый день.

Дверь взломали под вечер следующего дня. Защелкали затворами: «Почему заперто?! Что здесь делаешь?!»

— Отвечаю спокойно: «Как что? Живу я здесь». Велели раздеться, искали татуировки. А на груди у меня как раз тризуб наколот, — улыбается Саша. — Думаю, русские расстреляли бы сходу. Пазл сошелся: фашиста поймали! Ну и цвета мои байкерские, то есть символика клубная, соответствующая.

На свет извлекается джинсовая жилетка: руны, коловрат… Но кадыровцам он еще и экскурс в историю славянских божеств устроил. Говорил, не останавливаясь, популярно, доброжелательно.

— Смотрю, в глазах интерес уже появился, а не злость. «Ладно, фашист. Телефон давай!» Отдал. «Еще есть?» Второй, с усиленной батареей, влагозащищенный, для покатушек на мотоцикле, с виду напоминал джи-пи-эс и вызвал новый приступ ярости: «Рассказывай, кому данные передавал!» — «Ты посмотри на толщину стекол в очках, — отвечаю, — я и в них плохо вижу. Какой из полуслепого корректировщик?» — «Хорошо. Покажи тогда, где в городке живут военные!» — «Тоже мимо. Часть давно расформировали, из военных только бабушки и дедушки-пенсионеры».

Вывели Мазая после общения в коридор, велели стать на колени, руки за голову. Один из кадыровцев вырвал из гранаты чеку, кинул под ноги, захлопнул входную дверь.

— Я сын офицера, — напоминает Александр, и чудак-балагур меняется в момент. — Знаю: когда скоба отлетает, остается четыре секунды. Щучкой метнулся на кухню, под мойку, чтобы осколками не посекло, и считаю: раз, два, три… Взрыва нет. Ага, проверяют выдержку. Значит, надо истерику разыграть. Зашли, переглянулись: всё же мирняк. Вон как вопит! — и погнали пинками в подвал.

Прототип музея

Каким образом Мазай ухитрился пронести в бездонных карманах комбинезона крохотный радиоприемник на батарейках, история умалчивает. Он лишний раз старался на глаза не попадаться, даже когда автоматчики, стоявшие на входах, периодически разрешали пленникам подняться вместе с конвоиром в свои квартиры, поискать лекарства, остатки еды. Заходили, как в незнакомое пространство: всё загажено, разворочено, выдрано с корнем. Приемник в отсутствие любой связи с внешним миром представлял ценность не меньшую, чем вода и пища. «Киев не взят!» — передавали друг другу шепотом в темноте новости от Мазая.

По мере того как военный городок превращался в горящие руины, заложников перебрасывали из подземелья в подземелье. Последним приютом стало общежитие на улице Проскуровской, 13. Его-то и воплотили в столичном музее.

— Хотите сравнить с оригиналом? — спрашивает Мазай.

И ведет к побитому осколками, но не разрушенному зданию, которого местные сторонятся. До сих пор в кошмарах снится, как наблюдали отсюда за прилетами в собственные дома. Отчасти потому далеко не всем хватило духу посетить в мае 2022-го открытие выставки «Украина. Распятие», хотя музейщики очень звали. А Мазай съездил, и Марина Цвигун тоже.

Но прежде мы сворачиваем к стене аптеки, где у Саши филиал собственной экспозиции под открытым небом. Трубы от «Градов», хвосты мин, гильзы разной величины, мизерная часть того, что летело по Гостомелю.

— предлагает Мазай.

На сухпайке написано: «Дружба народов». Видно, что солдат примерно готовили к общению с населением оккупированных территорий. Типа украинцам — печенье и колбасу, а от украинцев — радость освобождения от нацистов.

…Холод, сырость, темные лабиринты, остатки лежанок с тряпками по углам. В точности как в музее. Рванье в виде пологов между бетонными стенками клетушек, чтобы немного унять сквозняки: безостановочно, надрывно кашляли все, особенно дети.

— Вот мой кубрик, — кивает Александр на очередной отсек. Вспоминает, как прятал тут семью друзей, у которых 17-летняя дочь. — Спинами девчонку закрывали. Потому что во время обстрелов вояки тоже спускались сюда. Прикрывались нами как живым щитом.

Фонарик мобилки выхватывает из темноты пожелтевший отрывной календарь за 2022 год, прибитый к балке. Отсчет дням в неволе заканчивается на листке «2 квітня», то есть 2 апреля. Когда снова поднимаемся на поверхность, замечаю на стене у подвальной двери надпись: «Прости н». Краски не хватило? Времени?

Мазай отворачивается и не хочет философствовать на этот счет.

Гостомель — Киев