В начале марта СМИ широко распространяли снятое в России видео, в котором пожилая женщина в крайне резкой форме говорит об Украине и украинцах. Призывая «прикончить» взрослых и детей, обывательница, разумеется, повторяет риторику за российских телевизионных пропагандистов, но при этом обнаруживая в себе самой те эмоции, которым посторонние могут только ужасаться.

Как объяснить такую брутализацию части российского общества? Как получилось, что насилие, жестокость, агрессия, которые живут в глубине человеческой природы, но обычно подавляются, столь беззастенчиво вышли сейчас на поверхность?

Ради победы над сконструированным пропагандой образом врага в лице Украины и Запада, некоторые уже готовы отказаться и от комфорта, и от прежде столь ценимой стабильности.

Понять причины подобной масштабной трансформации общества может помочь не столько внимательное изучение самих граждан, сколько тех, кто в результате постсоветского транзита оказался на вершине власти. Их социальное происхождение, биографии, поведение и характер значат гораздо больше, чем чувства ведомых ими граждан.

Де-цивилизационный путь

Исторический социолог Норберт Элиас говорил, что для понимания уровня насилия в обществе надо обратиться к тому, какие коалиции обладают властью, и есть ли среди них силы, заинтересованные в мирном развитии. К последним он, в исторической перспективе, относил феодальный двор, а затем крупную буржуазию и средний класс, которые являлись своего рода приводными ремнями «цивилизационного процесса», вытесняющего насилие из общественной жизни. Монополия государства на применение силы, как и монетизация и коммерциализация общества лежали, по его мнению, в основе успеха цивилизационного процесса во многих европейских странах.

Но Элиас описывал и де-цивилизационный процесс. Анализируя приход к власти нацистов в Германии, он писал о том, что в этой стране в результате как длительных исторических процессов, так и национального кризиса после Первой Мировой войны, пришли к власти социальные слои, которые смогли «брутализировать» общество. Силы, не принимающие демократию, одержимые ненавистью и презрением к политикам Веймарской республики и жаждой национального реванша, одержали победу над слоями, которые придерживались иных, гуманистических и демократических взглядов и идей.

Прямые параллели в истории редко работают, и все же можно сказать, что и

Мафиозно-силовой альянс, став новой элитой, не просто тормозил, а активно и сознательно сопротивлялся мирному развитию.

Развал Советского Союза привел к слому прежней социальной структуры и запустил новые процессы социальной мобильности. В ходе борьбы за советское наследство и капиталистическую собственность наверх стали подниматься «силовые предприниматели» — группы, успешно использовавшие ресурсы насилия.

Молодежные уличные группировки, бывшие спортсмены, ветераны Афганистана, разнообразные бандитские сообщества боролись между собой за власть и собственность на уровне улиц, районов, городов и целых регионов. Параллельно с ними (а часто и в тандеме) за ресурсы боролись и представители силовых структур, МВД и ФСБ. Постепенно и те, и другие образовали коалиции, создали дружеские связи, разделяя схожие цели и подход к жизни.

Способы поведения, которые формировались в этой среде, были основаны на примате силы. При этом физическая сила применялась далеко не всегда. Задача взаимодействия с гражданскими — «лохами» и «коммерсами» — была в том, чтобы обосновать им необходимость платить «авторитетным» людям. А если приходилось применить насилие, то в нем оказывалась виновата сама жертва, которая не проявила достаточного уважения к хозяевам жизни, нарушила свои обязательства, не поняла расклада сил.

Парни «поднялись»

И все же к началу 2000-х, когда основные битвы за собственность отгремели, стало казаться, что страна постепенно встает на путь мирного развития. С укреплением государства, экономическим подъемом, вхождением страны в систему глобальных связей и институтов насилие должно было бы уйти в тень.

Но этого не произошло.

Попав из битв 90-х сразу в кремлевские кабинеты, Владимир Путин и его окружение восприняли данную им государственную власть как личный инструмент контроля и обогащения. На близком этой группе языке они «поднялись».

Демократия как хаотичный, плохо управляемый процесс была и непонятна, и не нужна этому слою. Более того, до прихода к власти и Владимир Путин, и члены его ближнего круга, были персонажами второго ряда. Это были люди, не слишком образованные, со шлейфом прежних неудач, с многочисленными обидами и комплексами. И хотя у многих их них в начале не было националистической идеологии, и они даже могли считать себя западниками, они тем не менее постепенно и неизбежно пришли к национализму.

Как и в случае Гитлера и его сподвижников, националистическая идеология дает и власти, и массам чувство силы и превосходства. Месть демократам, «развалившим страну», а потом и реванш против Запада, по отношению к которому и Путин и его окружение чувствовали свою периферийность, назревали давно, оформившись в качестве четких намерений после протестов на Болотной площади и аннексии Крыма.

Мощь «Искандеров» за спиной

Много было написано и сказано о причинах поражения тех сил, которые могли бы противостоять де-цивилизационному процессу в России. Среди них было и отсутствие политического опыта у среднего класса, и растущая зависимость олигархов от кремлевского двора. Но, безусловно, значительную роль в поражении оппозиции сыграло присоединение Крыма.

Элиас писал о том, что военные победы Германии в конце XIX века привели к ослаблению демократических сил: «Победа немецких армий над Францией была одновременно победой немецкой [милитаристской] аристократии над немецким средним классом».

То же можно сказать о присоединении Крыма в 2014 году. Эта «победа», с восторгом воспринятая населением, была и победой силовиков над теми, кто мечтал о мирном развитии страны. Те, кто радовался тому, что «Крым наш», не понимали, что впереди большая война, обнищание и отнятие будущего у их детей и внуков.

С крымской победой, с «успешной» сирийской кампанией, дальнейшим накоплением военной мощи милитаристский этос и амбиции власти еще более усиливались. Как сказал накануне войны один из главных путинских идеологов, Председатель Совета по внешней и оборонной политике Сергей Караганов: «Просто вышел на поверхность процесс восстановления российской государственности, российского влияния, российской силы, который шёл довольно долго… Сейчас по мере накопления сил, и в первую очередь военных сил, а также общего изменения в геополитической обстановке мы почувствовали себя вправе уже не просить, а требовать».

При этом война воспринималась и как способ окончательного вытеснения мирно настроенной буржуазии. Как Караганов сказал в том же интервью: «Мы сами создали себе класс компрадоров, который до сих пор существует. Один из умных способов избавления от этого класса компрадоров — это конфронтация [с Западом]». Когда перманентная война становится основным способом существования российского общества, у силовой элиты не остается конкурентов.

Слияние власти и общества

Война в Украине явилась апогеем предшествующего процесса внедрения насилия в общественную жизнь и маргинализации сил, заинтересованных в мирном развитии. Вопреки ожиданиям начала 2000-х, российская власть стала заниматься не монополизацией, а повсеместной диффузией насилия. Эта деятельность простиралась от поддержки и использования националистических и парамилитарных групп, внедрения садистских практик — швабры и бутылки — в пенитенциарную систему до внесудебных расправ над журналистами и оппонентами. На нормализацию и распространение насилия повлияли и декриминализация семейного насилия, и милитаризация церкви, и прославление армии в детсадах и школах.

Возвращаясь к брутальным порывам и мечтам, распространившимся в российском обществе, можно сказать, что обнажившееся после начала 24 февраля слияние власти и народа вокруг насилия зрело давно. И уж тем более идущая сейчас война совсем не способствует смягчению нравов.

Остается только надеяться, что после окончания военной агрессии новые силы, заинтересованные в мирном развитии, придут к власти в России, и цивилизационный процесс наконец получит шанс.