Ритуальный подсчёт, думаю, сойдёт на нет после года. Да и сейчас я не знаю людей (сужу, впрочем, только по своему окружению), которые с детским нетерпением зачеркивают в календаре клеточки, как в ожидании каникул и поездки на море: «Ну, когда, когда уже?» Интересуют не даты, а победа. И не просто победа как финиш, а с гарантиями, что у агрессора как минимум будет выдернуто ядерное жало, для того чтобы не смог повторить. Конечно, хотелось бы побыстрее.

Дело не в привыкании к войне, хотя и в нем тоже.

вот-вот мировые лидеры, российское гражданское общество, какая-нибудь внеземная цивилизация (нужное подчеркнуть) тряхнут Кремль по-взрослому, и кошмар прекратится так же быстро, как начался.

Первой недели хватило для перестройки сознания: мировые лидеры боятся Третьей мировой, потому выжидают, оценивая, насколько готова сопротивляться сама Украина, так ли ей нужна независимость. Теории о наличии деятельной внеземной цивилизации, а также российского гражданского общества не подтвердились. Зато коллективный Путин в танках со значком «Z», в бесноватом телевизоре и в народной имперской готовности «забрать свои земли» и «наказать хохлов» оказался убедителен.

Дальше действительность стала восприниматься как наука — предельно тяжёлая, травматичная, но необходимая для тех, кто связывает своё будущее только с Украиной. Отсюда беспрецедентное число добровольцев — бойцов сил территориальной обороны, волонтёрское движение, общее торжество в момент освобождения от российской оккупации очередного населённого пункта, стойкость к вызовам, которые сопутствуют войне, когда к обстрелам прибавились отсутствие света, воды, отопления, связи.

Скажу из личного опыта: совершенно разные вещи работать на войне (в моем случае речь идёт о журналистике) и жить плюс работать на войне. В зону АТО и на подконтрольные прифронтовые территории Донецкой и Луганской области я ездила в командировки с 2014 года. Не скажу, что очень часто, коллеги-репортёры успевали больше. Одно из самых цепких (потому что из первых?) воспоминание о Дебальцево в начале февраля 2015-го, перед тем как российская армия замкнула в «котле» украинские части.

Чёрный, смешанный с землей снег на дне воронки. Воронья стая облетает тополь с верхушкой, срезанной как ножом. Двухэтажный тёмный дом-барак с пробитой крышей. Глухо гавкает «Нона», самоходная артиллерийская установка (в сравнении с размахом нынешней большой войны — начальная школа). На улицах мертво, ни души. В горсовете бесконечно уставший городской голова по фамилии Папаиоану — только что отправил в эвакуацию последнюю колонну микроавтобусов с белыми тряпками на зеркалах, больше желающих нет — спрашивает в пустоту, не надеясь на ответ: «Как покойников хоронить? Снесли в наш гараж, хорошо хоть, мороз…» Таксист, которого удалось за двойной тариф уговорить в Краматорске, базовом для медийщиков городе, нервничает: «Слышь, давай возвращаться, попадём в замес!»

На крыльце заводоуправления, ещё сталинской постройки, с колоннами, стоит группа людей в темном. Мужчины курят, женщины просто поднялись подышать: единственный надёжный подвал, где можно пересидеть бомбежки. Бегу к ним от машины — в бронежилете с надписью «Пресса», в шлеме, с диктофоном. Спрашиваю первое, что приходит на ум:

— Почему не уезжаете? Опасно же…

— А куда ехать? — кричит прямо в лицо женщина лет пятидесяти. — Кому мы нужны? Дом разбило, в сарае живем. Возьмёшь к себе в квартиру в Киеве? Ну, возьмёшь? Прямо сейчас собираюсь и вперёд… Молчишь? Чтобы вы все пропали, черти проклятые!

Водитель сигналит. Я отступаю. Ещё через несколько часов сажусь в Краматорске в вагон скоростного поезда «Интерсити»: проводники в фирменной одежде, вай-фай, официанты развозят тележки с йогуртами, снеками, сэндвичами. В вагоне едет и несколько военных — видимо, на ротацию. Один сразу уснул, другой слишком долго и громко (последствия контузии?) общается по телефону. Соседка морщится. Типа, все понимаю, но нельзя же так… Шесть часов и Киев. Дебальцево пропало во тьме, как дурной сон.

Триста дней сделали то, что не получилось у восьми лет: война перестала выглядеть локальной бедой, которую при желании можно не заметить.

Украинские военные превратились в кумиров. И уже не требуется пресловутых шести рукопожатий, чтобы найти семью, где кто-то из близких дрался на Изюмском направлении или освобождал Херсон. Фронт и тыл соединились.

Огромные людские массы, поднятые с мест бедой, перемещаются по стране (о беженцах, которые принимает Европа и далее везде, вообще молчу). Но появилась удивительная тенденция. Приезжаешь из Киева, где после ударов по инфраструктуре нет света, воды и тепла, писать об Одессе, где по тем же причинам нет всего перечисленного, а там говорят: «Вот Харьков страдает, у нас ещё более менее!» В Харькове, в свою очередь, переживают за Херсон: ««Русский мир» им мстит, что получил коленом под зад!», а херсонцы спрашивают о Бахмуте: «Господи, хоть бы выстояли! Выстоят?»

Эту колонку я пишу в телефоне, который присоединён к пустеющему пауэрбанку, при свете налобного фонарика, а в качестве обогревателя использую кота. Сирена воздушной тревоги в честь 300-го дня войны сегодня в Киеве не звучала, но ещё впереди ночь.

Вот, кстати, статистика от приложения «Киев цифровой». За время военного положения в столице Украины было 625 воздушных тревог, а их протяжённость достигла 675 часов и 9 минут. Да, мы стали фаталистами: после таких перемен победа Украины неизбежна.

Киев