Почему им повезло

С директором, Ильей Потапенко, я созванивалась несколько недель кряду, пока договорилась о встрече. Шла посевная, он жил, что называется, «на два дома»: между Николаевской областью, где у «Агробуда» восемнадцать тысяч гектаров пахотной земли, и селом Наливайковка в Киевской области, где шесть тысяч гектаров. Есть еще кластер в Черкасской области, там направление — животноводство. Пошла бродить по территории, но ничего похожего на административный корпус не обнаружила.

– Сгорел! А столовую какую сожгли… Все нам перепаскудили, — объяснил мужчина, который заполнял бумаги на капоте «Шкоды». — Слава богу, хоть в склад с горюче-смазочными не попали. Был бы еще тот фейерверк.

После предположения, что он имеет прямое отношение к руководству «Агробуда», заулыбался, приосанился, представился Василием, пайщиком, и указал на дверь вагончика-бытовки, где висел листок с просьбой к пайщикам входить строго по одному:

– Начальство на месте!

Пайщиков, то есть, владельцев земельных наделов в Наливайковке, что отдали свои бывшие колхозные доли в аренду «Агробуду», интересовала сейчас жизнеспособность предприятия не меньше, чем собственная жизнь. Соберут урожай, продадут, получат прибыль с поправкой, конечно, на войну — будут и у них деньги. Выпадет какое-то одно из звеньев — ну, вы поняли… В известном смысле, круговая порука.

Илья Константинович, молодой человек богатырской наружности, сидел у ноута, прихлебывал кофе, проверяя какие-то документы на экране, прижимал плечом телефон и ровным голосом втолковывал собеседнику, что ему надо «не двенадцать, а тридцать семь тысяч метров тюка, и шесть метров нитки на один тюк». По-моему, речь шла об упаковке для продукции, хотя могу ошибаться. Жестом показал на стул рядом: тайм-аута не будет. Открыл фотогалерею. В апреле, как только Наливайковку освободили, приехали из столицы, из Торгово-промышленной палаты, чтобы зафиксировать ущерб, который война нанесла одному из крупнейших в громаде плательщиков налогов.

Привычную уже картину — груды искореженного железа, кирпича, воронки от бомб, тубусы от «Смерчей» — дополняли кадры расправы с той частью инфраструктуры, которая предпринимателю всего дороже. Для зернохранилищ (они стали объектом направленных атак везде, куда только могло дотянуться российское оружие) сейчас даже термин придуман, «звездное небо». Входишь ясным днем в темное помещение, а ощущение, как в планетарии: мириады отверстий разного размера над головой… Сквозь крышу-решето поливают дожди. С запасами зерна можно прощаться.

По хранилищам «Агробуда» ударили для верности еще и зажигательными снарядами.

«Миллиарды сгорели…» — комментировал кто-то из снимавших на видео этот холм, что пульсировал огнем.

Закрываем галерею. Не знаю, какую выбрать тональность беседы. Один зернокомплекс сейчас имеет вид целого, сияет новой кровлей. На втором и на «модной» зерносушилке работают сварщики. Бригада электриков, как уточняет Потапенко, за две недели ювелирно вырезала куски поврежденного кабеля, перетянула, подлатала.

– А мы успели засеять практически все наши поля, — ровным голосом продолжает Потапенко. У него безупречный украинский, рабочий английский (обмолвился о международных стажировках) и образование кибернетика, полученное в Киевском национальном университете, которое никак не помешало ему «перепрофилироваться» на сельское хозяйство:

– Это семейный бизнес, — объясняет он.

Со слов «нам повезло» начинает многие ответы. Чтобы не сглазить? «Нам повезло»: кукурузу на посев купили еще в октябре, нормальный хозяин о весне думает с осени, но со склада у постоянных поставщиков не забрали. Время сработало на «Агробуд». «Нам повезло»: часть техники до войны перегнали в Николаевскую область, на юге посевная начинается раньше, а остальное, уже под обстрелами, замаскировали в лесу. «Нам повезло»: не ждали ГСЧС (Государственную службу по чрезвычайным ситуациям), чтобы разминировать поля, а по согласованию с ней сами провели базовую инспекцию. Тут прошу подробнее.

– Когда россиян отогнали, земля уже пересохла, сроки культивации пропустили, появились бурьяны. Базовый вопрос был: мы вообще сможем посеять в этом году? Отсюда вытекало все прочее. Сможем — значит, надо отстраивать хранилища, чтобы складывать урожай и так дальше.

Пятнадцать пайщиков-добровольцев Наливайковки, многие из них ветераны АТО, взялись обследовать гектар за гектаром. Взрывоопасные предметы маркировали вешками — красными колышками. Держали связь со спасателями: бросали им фото, геолокацию. Саперам оставалось приехать и изъять. Процедура заняла месяц. Директор работал наравне с остальными.

– Не боялись-по минным полям?

– Не понял вопроса. А как мне туда отправлять людей, потом технику? Чрезвычайщики с ног падают от усталости… Пришлось бы сеять ближе к зиме. Конечно, это противоречит европейским стандартам.

Вспоминаем о новых рисках — переговорах с Россией в Турции под эгидой ООН. Вроде идет к тому, что украинские порты разминируют для караванов с зерном на продажу.

– Другого варианта нет. С безвизом для фур, как его называют, все равно не обеспечить дешевую логистику, — соглашается Потапенко. — Везти фурой на Польшу с нынешней стоимостью топлива — половину стоимости зерна отдать. И это если не брать во внимание скорость прохождения пунктов пропуска, растаможку, нюансы законодательства. Автоперевозка годится для западных областей Украины. Для Киевской и Николаевской — нет, слишком далеко ехать. Значит, море и железная дорога, но море лучше. Вагон тоже месяц может стоять, пока перегрузят. Нас от запасов зерна избавили (короткая пауза). А в других крупных хозяйствах чуть не половина прошлогоднего урожая осталась. Из-за постковидных историй нельзя было купить технику. Дефицит образовался, заводы ставили в очередь на год-полтора. Кто даже имел возможность вывезти и продать зерно, не мог эффективно потратить деньги. Бизнес ждал лучшего момента.

После засухи на Киевщине пошли дожди, что для посевов кукурузы благо. Убирать начнут в сентябре и до первых холодов. К той поре, надеется директор, с «турецким вариантом» наступит ясность — работает он или нет.

Колесо должно крутиться

С Маргаритой Тереховой, чья должность называется староста села (в стране прошла административная реформа) едем на ее малолитражке смотреть очередное поле: футбольное, с искусственным покрытием. Там мальчишки азартно набивают мяч, кричат. Лучшие звуки после ада, который творился весь март. Поле уцелело, пробоина зияет только в вывеске у входа на площадку. У Маргариты Стахивны еще есть план разбить в селе скейт-парк. И если кто-то заикнется, что во время войны желания должны выглядеть скромнее, она ответит! Может, еще и праздник не надо было устраивать на день Конституции Украины, в конце июня, когда люди пели, хлопали и плакали одновременно?

Хрупкая Терехова известна тем, что закрыла стихийную свалку в Наливайковке, куда повадились мусоровозы из Киева и даже Львова, а потом организовала здесь сортировку и вывоз бытовых отходов. Зеленые и желтые контейнеры на улицах то и дело попадаются на глаза. Сейчас, конечно, рядом с ними растут груды битого шифера. Людям надо успеть до зимы перекрыть разоренные дома, ей — достать материалы. Маргарита Стахивна вспоминает, как до войны личным примером показывали, как сортировать:

– Оля Домашенко, специалист первой категории, в резиновых перчатках чужой бак разгребает. Над ней причитает мама: «Не для того я тебе два высших образования дала…»

Староста хвалит директора «Агробуда», которого не надо дважды просить: помог отремонтировать после боев школу и клуб. Жалеет «Аэропракт», предприятие по производству сверхлегких самолетов, которое долгие годы было для Наливайковки гордостью и помощником — оно сильно пострадало. Уникальное специализированное хозяйство по выращиванию улиток вообще закрылось. Не пережили улитки обстрелы «Градами».

Фермеры пережили. У Сергея Григорьевича Омельченко четыреста гектаров зрелой уже пшеницы и ячменя, три комбайна «Джон Дир», неофициальный титул «тато села» (папа — укр.) и досада в голосе:

– Перед жатвой нетерпение, как у жениха перед свадьбой. Объехал сегодня поля — опять дождь. Ну что ты будешь делать!

Вовремя прикусила язык, чтобы не болтнуть — а Потапенко, наоборот, радуется! («Тата» мне сдала староста: нет, мол, в Наливайковке другого такого мастера на все руки, который заботился бы больше об общем благе.) С остатками прошлогоднего урожая Омельченко выручили мукомолы из соседнего поселка Ставище. Недавно забрали, правда, по очень низкой цене. Помещение, где хранил зерно и сельскохозяйственную технику, уцелело. Снаряд вырыл воронку в двадцати метрах от склада. О своем недавнем ранении (потерял палец на руке, остальные покалечило) Сергей Григорьевич, «афганец», вспоминает с неохотой, как о малосущественном на фоне пережитого:

– Нам в Афгане в сторону кишлаков запрещали стрелять. А этим приказ: специально по домам бить, по фермам. Не верил до самого 24 февраля, что такое возможно.

Теперь не верит и в переговоры с Россией о безопасных морских коридорах для украинского зерна:

– Разминируем порты — полезут на Одессу.

Но если порты не открыть для экспорта, новый урожай придется продавать на внутреннем рынке, по цене в два-три раза ниже, чем на мировом. Значит, совсем не будет оборотных средств, и осенью не смогут посеять озимые, «остановят колесо, которое должно крутиться», рассуждает Омельченко.

– А если бы государство выкупило продукцию украинских фермеров, и у них же оставило на хранении — до урожая-2023?

Ответить за государство мы с Сергеем Григорьевичем не смогли.

«Головиха»

– Первые авиабомбы на нас бросили 8 марта. Поздравили. В два часа дня, в центре села, на огороды, возле церкви. Я на тот момент была в сельсовете, в ФАПе (фельдшерско-акушерском пункте — О.М.). Привезла медсестрам, потому что у нас еще раненые там находились, поесть. И мы даже не поняли, что случилось. Такая ударная волна — просто упали… А центр села засыпало землей на два сантиметра. Иван Романович наш ехал на велосипеде. «Открываю глаза, говорит, а там черная туча вместо неба и сам в земле. Ну, все, закопали!» — смеется Марина. — А в восемь вечера, тут, где мы стоим, сбросили шесть разных бомб. В этом радиусе. Самолет пролетел. Под крыльями висели три и три…

Начало улицы Шевченко — остовы бывших домов. Ветви яблонь тяжело лежат на заборах — там, где заборы сохранились. Яблоки пока зелены. Вообще зелень все маскирует, старается сделать нестрашным. И еще мальвы, которые цветут вокруг белым, розовым, малиновым. Даже над ямой, похожей на очень глубокую могилу. Это след от 500-тонной неуправляемой дуры советского образца.

Улица Шевченко попала под огонь с самого начала наступления российской армии на Наливайковку.

Марина показывает на стропила, что чуть виднеются сквозь гущу сада:

– Ударил танк. Мать выжила, сына убило на месте. Вон туда ударил — мужчину привалило. Спасли, но потом умер от инфаркта.

Марина Михайловна Радченко, в прошлом глава Наливайковского сельского совета, «головиха», как тут выражаются. Крупная, круглолицая. Почти мужское рукопожатие, учительская память (до выборной должности преподавала в школе географию), ясные, отчаянные глаза. Большой, ей под стать, «Фольксваген». Записалась в тероборону села 24 февраля, без раздумий. Девять хлопцев, Дмитрий Токар, в прошлом АТОшник — руководитель, его заместитель — Руслан Лазебный, капитан местной футбольной команды, и «Михайловна» десятая. А у самой две дочери взрослые, одной вот-вот рожать, зятья, внуки, хозяйство…

Щебечут птицы. Откуда-то явились худые ласковые кошки, трутся о ноги. Медленно проходит пожилая Евгения Федоровна с тарелкой макарон с подливой: идет кормить их и собак. Отмахивается: ни слова! Ее жилье, как сказала комиссия, восстановлению не подлежит, в любую минуту может рухнуть, а умирающий дом для Евгении Федоровны — жизнь, память о семье, о счастье.

– Сразу пошли на дежурство, смотреть, нет ли в селе посторонних. Хотя чужие, конечно, были. Ну как — чужие… Из Киева к нам поехали. Думали, тут безопасней, — вспоминает Марина Михайловна. Рассказывает, как училась разливать «коктейли Молотова» для встречи врага. Штаб теробороны расположился в сельсовете, потом перебрались в кафе «Виктория»:

– Готовили еду для наших, они были разбросаны по селу. Ну и односельчане, которые жили там, где стояли военные, несли чай, кофе, кто-то яичницу жарил, лишь бы поели горячего. Холодина же, сырость. А варили в основном супы и борщи.

– Где продукты брали?

– Люди несли! Спрашивали, что еще надо, хоть страшно, стреляют. Оставались помогать, вареники лепить… А потом в магазинах пропал хлеб. Совсем. И односельчане стали делиться мукой. Пекли блинчики, налистники, для солдат так сытнее, с супом…

В Наливайковке не бросались лозунгами вроде «Народ и армия едины». Просто стали одним из сел, больших и малых, которые не пропустили российского агрессора к столице Украины — закрыли собой вместе с ВСУ.

Жужжит электропила, скрежещет о камни лопата. Сосед Евгении Федоровны, Юра, которого не видно за густой порослью кустарника, ожесточенно, в одиночку, не дожидаясь помощи от государства, рушит руины. Будет новый дом. Ствол липы, что на улице, осколок снаряда срезал наполовину, как ножом. Сейчас обрубок дерева уже покрылся листьями, хочет жить. Люди — тоже.

Плакать себе «головиха» не позволяла, чтобы не размякнуть. Да и не хотелось. Топила котел, стирала носки, на котле сушила хлопцам обувь, переобувала всех в теплое, чтобы не заболели, не дай Боже, ко всему. Хлопцы спали пару часов, ели, уходили снова дежурить. Она тоже начинала новый круг.

Эвакуация через лес

А потом наступило 2 марта, когда россияне заняли село Почепин, смежное с Наливайковкой. И Марине пришлось везти украинских военных на позицию.

– Полная машина, Джавелины, Энлавы. Доезжаем по улице Шевченко до девятнадцатого номера, навстречу бежит Микола Григорьевич Омельченко, машет руками, кричит: «Назад! Танки прорвались!» Не очень понимала, что делать. Ребята выскочили, заняли оборону. А я погнала назад. И русские танки стреляли вслед.

В два ударили первые «Грады».

– До вечера немножко отошла от испуга, — признается Радченко.

Стала думать, как и куда эвакуировать односельчан. Раненых, военных и гражданских, она к той поре наловчилась по разбитым дорогам вывозить за двадцать пять километров, в село Билку соседней Житомирской области, где пока не бомбили. И уже оттуда их забирала «Скорая». На обратный путь «Фольксваген» загружался хлебом — в Билке своя пекарня. Как узнавали, что для Наливайковки, продавали дешевле, себе в убыток. Хлеб по дворам раздавала даром:

– Деньги стыдно было брать, хоть предлагали.

В ночь на 5 марта созрел окончательный план. Зарулила на рассвете домой: «Дети, быстро собрались! Звоним кумовьям, остальным — вы уезжаете. А я к военным: договариваться о «коридоре». Когда «быстро»? Сейчас!» С «Михайловной» не спорят.

Образовалась колонна, больше сорока машин. (Цифра — свидетельство благосостояния. У всех земельные паи, скотина, сады-огороды-пасеки, много и тяжело работают, отсюда деньги.) Волонтеры подогнали микроавтобус. Радченко, уроженка Житомирской области, позвонила в родное село: примете? И вместе с Миколой Омельченко повела караван через трассу, через лес, чуть не тропами, с инструкциями — как действовать в случае чего. Но это была только первая партия переселенцев, наиболее легких на подъем, семьи с детьми.

А уже 6 марта ей вместе с Русланом Лазебным пришлось вывозить из Наливайковки тяжелораненых. Обстрел шел такой, что никто не понимал, наступит ли завтра. В открытый багажник положили двоих, посеченных осколками, с открытыми переломами ног.

– Вы не представляете, как они кричали… Руслан мне: «Михайловна, не довезем!» — «Довезем!» А что еще сказать? (Замолкает, делает глубокий вдох.) Повязки не смогли наложить, накололи обезболивающими. И пока ехали до подстанции, по дороге с ямами, по нам летели «Грады», а мы вроде виляли, убегали. Только газовать было нельзя, чтоб еще больнее не сделать. Бог всех уберег. И машину тоже.

Коров доили под «Градами»

Только вернулась — провела собрание: как уговорить на эвакуацию оставшихся жителей Наливайковки?

«Собрание» Марина произносит так значительно, что поневоле представляешь актовый зал дома культуры, а не подсобку кафе «Виктория», которое содрогалось от взрывов. К месту людей привязывало хозяйство. Корова не кошка, в переноску не посадишь.

– Я сама четыре коровы держу, — в голосе Марины Михайловны зазвучало чуть не оправдание. — Творог, сметана, молоко, масло. Знаете, у кого семья большая — иначе не прокормиться…

Посоветовались с фермером Сергеем Григорьевичем Омельченко, тем самым «татом села». Постановили: выпускать коров на улицу, тероборона загонит на старую колхозную ферму, где подходящее помещение. Хозяева открывали ворота, плакали. По-человечески прощались.

– Раз в день мы с хлопцами порались на ферме. Чаще не могли, — говорит она, понизив голос и блестя глазами. — Больше полусотни коров, дойных около сорока, остальные в запуске, зима же! («пораться» — объемный глагол, который означает «заниматься домашним хозяйством», укр. — О.М.)

– Руками доили? — ужасаюсь я.

– Доильным аппаратом, конечно, — Марина взглядывает на меня с удивлением. — Мы же в двадцать первом веке живем! Но у меня дома к тому моменту 12 коров оказалось под присмотром. Пригнали, чтобы ближе ходить, и животные не мучились. На ферме молоко перемерзало, отдавали свиньям. А домашних доили дважды. Перерабатывали на творог, сметану. Отправляли «передачки» на Житомирщину, куда односельчан вывезли.

Когда они все это успевали, я уже не уточняю.

Самыми «оседлыми» предсказуемо оказались старики. «Грады» били все сильней. С улицы Лесной, например, водитель привлеченной маршрутки забирать людей под огнем отказался, встал на перекрестке. И Марине Михайловне пришлось собирать пассажиров своим «Фольксвагеном». «Грады», рассказывает, не любила сильнее всего. Когда за рулем, и двигатель работает, их свист не слышен. Приходилось пересаживаться на велосипед. А колени у нее зажили только в мае — хлопцы научили падать при обстрелах, если застает на открытом пространстве.

– Я применяла к старшим людям повышенный голос, — кается. — «Хотите, значит, дидусь, умереть дома?!» — «Хочу…» — «Садитесь в машину! Сразу отвезу на кладбище, там и умирайте, я тягать вас не буду — ямы копать некому!»

Похорон за все время у нее было семь. И «двухсотые», и обычные смерти. Достала рулон черной пленки, резали по два метра, оборачивали покойника, сбивали каркас из досок, закрепляли скотчем. Но к кладбищу уже не рискнули приближаться, до такой степени стреляли.

– Восемнадцатого марта с утра солнышко блеснуло, морозец легкий, и я объявляю: «Если сейчас не хороним, то уже никогда больше». И вы понимаете, на пенсионеров подействовало. Согласились на эвакуацию!

Осталось в Наливайковке сорок человек. Теробороне, говорит Марина, контролировать их было легко: послушно сидели по хатам и погребам. Иногда между обстрелами могли добраться до штаба за молоком, хлебом, лекарством, новостями. Штаб к той поре перебрался к Радченко домой: в кафе «Виктория» взрывами выбило окна. Потом и в дом прилетело, снесло две стены…

– Военные всегда знали, где мы, что мы, какой распорядок. Когда доим коров, когда ездим по селу проверять разрушения и пожары — хозяева же переживают, хотят отчет, — когда еду готовим, когда на позиции везем. Хлопцы меня жалели: «Марина Михайловна, за все сами не беритесь, надолго не хватит!» А я их учила по вечерам молитвы читать: слава Богу и ВСУ, что сохраняют нам жизнь.

Самые страшные дни понеслись, когда российские войска, перед тем, как отступить от Киева, начали стирать село в порошок. 26 марта на Наливайковку упало 110 «Градов».

– «Град» — выстрел из танка, «Град» — выстрел из танка. И ветер! Хаты вспыхивали одна за другой, — вспоминает Марина. — Я как раз коров доила… Вбегают хлопцы, и вот так, с подойником, с тряпкой чуть не забрасывают в погреб: «Сидите, Михайловна, не высовывайтесь!» В тот день осколками поранило несколько коров. Две насмерть, одна на следующий день сдохла, бедная, еще одну пришлось дорезать. Вызвали хозяина, мясо отдали нашим солдатам.

Я забыла сообщить о Марине Михайловне Радченко еще кое-что. В 2019-м году она закончила Академию управления персоналом при президенте Украины. Но старостой села люди выбрали не ее, а Маргариту Стахивну Терехову. По давней украинской традиции, «отставная» и «действующая» власти крепко не ладили между собой. Причины имели место. Война не просто прекратила междоусобицу. Маргариту с семьей, человека сравнительно нового в здешних краях, Марина буквально вытолкала в эвакуацию. А до того на несколько дней устроила на квартире у своих сватов — как родную.

Ничего-то россияне не знали и знать не хотели о Наливайковке. Ни об остатках Змиевых валов — оборонных сооружений, построенных здесь еще скифами, ни о заповедных дубах, что могли застать самого гетьмана Северина Наливайко, ни о казацком характере его потомков. Видели на топографической карте просто населенный пункт, точку.

А зря.