Я нашла их в конце первой недели войны.

Подвал моей панельной десятиэтажки, несмотря на указатель-стрелку «Бомбосховище» (бомбоубежище — укр.), годился на роль норы для бродячих котов в холода, пристанища микрорайонных бомжей или небольшой диверсионно-разведывательной группы противника. Но только не места, где жильцам можно провести время в случае ракетной атаки.

Ракетные обстрелы Киева начались на рассвете 24 февраля. С той поры сирена надолго не замолкала. В западной части города, конкретно — в рабочем микрорайоне, где расположено немало стратегических предприятий, сирены чувствовались особенно остро. Иногда в небе появлялся яркий хвост, стекающий каплями. Это значило: украинские ПВО сбили на подлете «Искандера» или еще черт знает кого. А выполнить пожелание мэра Виталия Кличко к гражданскому населению — не подвергать жизнь опасности, спускаться в укрытие — у меня все не получалось в силу очевидных причин. Карта бомбоубежищ столицы, предложенная Киевской городской государственной администрацией и загруженная в смартфон, в данном конкретном случае лгала.

Конечно, в качестве палочки-выручалочки годилось метро. Тем более, до ближайшей станции метро рукой подать, метров триста, через проходные дворы. Днем еще терпимо. Но пробежки после комендантского часа, да по несколько раз за ночь, не казались хорошим решением. Например, в комендантские сутки с 20:00 26 февраля до 7 утра 28 февраля, кроме отдаленных взрывов, под окнами звучали автоматные очереди. Территориальная оборона и военная полиция «зачищали» вражеских лазутчиков и мародеров. Любой, кто нарушил приказ и выглянул на улицу, имел высокие шансы лечь рядом с ними.

Даже написать об этом вчерашнему мирному человеку непросто. А оказаться внутри событий?..

Место встречи под шариками

Поток эвакуирующихся из столицы рос. Пропорционально в парадном уменьшалось число жильцов. В домовом чате попросили обойти этажи, проверить, не появились ли у квартир метки, которые ставят воры. И, если не боязно, проверить, закрыт ли люк, ведущий на крышу…

Одна из воздушных тревог (они, как известно, начинаются и заканчиваются не по графику) застала меня на пути от магазина домой. «Прилет», судя по звуку, снова пришелся на родной Святошинский район и поторопил с раздумьями. Сейчас можно для красного словца присочинить: все получилось, как в старом советском боевике «Место встречи изменить нельзя», когда фото любимой девушки на одной из дверей подвала спасло герою жизнь.

В реальности вышло так. «SharLen», вывеска магазина гелиевых шаров на торцевой стене соседней новостройки оказалась как раз над ступенями, ведущими на нулевой технический этаж здания. Внизу висело объявление от руки: «Магазин временно не работает. Но мы надеемся на скорую встречу! Ваши «Шарики». Впрочем, бронированная дверь поддалась. Иначе и быть не могло: несколько месяцев назад новостройку, а также наш дом и еще несколько близстоящих приняла на баланс после того, как выиграла тендер, молодая управляющая компания (по украинским законам военного времени, журналисты не могут называть точные ориентиры и названия , чтобы не давать координат возможным корректировщикам огня — О. М.) Здесь располагалась ее «штаб-квартира». Вот что значит самоустраниться от быта и передоверить коммунальные заботы членам семьи!

За спиной раздался такой громовой раскат, что в комнату «нового ЖЭКа» я сама влетела как ракета, держа перед собой раскрытый паспорт. (В киевское метро, исполняющее функции бомбоубежища, военная полиция и территориальная оборона впускает только после тщательной проверки документов и вещей — во избежание диверсий. Увы, попытки устроить теракты в метрополитене имели место.) Несколько девушек в офисе мирно обедали, не отрываясь от ленты новостей в смартфонах. У стены высились ящики, пакеты с крупой, макаронами, печеньем, стояли банки с домашней консервацией, бутылки растительного масла и упаковки с минералкой. На стеллаже, как на витрине, теснились упаковки чая, кофе…

— Благодарю, я всех уже в лицо узнаЮ, — махнул рукой на мой паспорт «часовой», блондин с короткой стрижкой. — Проходите. Тут ваших (назвал адрес моей десятиэтажки — О.М.) много. А отсюда (не самая дешевая новостройка с «Шариками» — О.М.) в основном разъехались.

Блондина по имени Игорь я тоже узнала. Некоторое время назад он, сантехник, приходил прочистить сток под кухонной раковиной. От гонорара отказался. Но попросил аккуратно платить за коммуналку и проконсультировал, как подготовить для юриста «нового ЖЭКа» коллективное заявление, чтобы пересчитать расход воды. Вот и встретились снова...

Нет, не так. «Новый ЖЭК» встретил войну во всеоружии, поскольку теперь взялся отвечать за безопасность «своих» жильцов. Я пробормотала что-то вроде «Вас точно Бог послал…», не догадываясь, как недалека от истины.

На «нуле»

… За следующей дверью, на слабо освещенном пространстве квадратов, примерно, на двести, между сплетениями канализационных труб, обмотанных фольгой, и труб меньшего диаметра, из пластика, на полу, покрытом бетонной пылью, был разбит лагерь.

Два дивана-кровати (не представляю, как их при отключенных лифтах приволокли и спустили сюда!). Несколько раскладушек. Пляжный шезлонг. Паллеты из ближайшего магазина. Снятая с петель фанерная дверь. Коврики-карематы. Просто куски картона и пенопласта. Одеяла, зимние пальто, куртки, диванные подушки, брошенные сверху. Даже пара детских столов со стульями. Короче, все, что могло бы создать видимость приемлемого быта — в основном, для женщин разного возраста и детей.

Конечно, большинство взрослых понимало: технический нулевой этаж не вполне соответствует требованиям, предъявляемым к бомбоубежищу.

Зато под потолком имелось небольшое окно, сейчас забитое фанерой и забаррикадированное мешками с песком, а внизу стояла настороже лестница-стремянка.

От труб в случае ЧП тоже ничего хорошего не ждали. Клокотание в них свидетельствовало: вопреки предположениям сантехника Игоря, не все жильцы новостройки эвакуировались. Часть не покинула собственные квартиры даже на верхних этажах, надеясь на «правило двух стен без окон». (Между человеком и уличным пространством, откуда может прилететь снаряд, должно быть две стены — этим требованиям отвечает, например, внутренний коридор.) Но размышлять на тему, зальет ли всех нас дерьмом и кипятком, никто не пытался.

В убежище, по сравнению с улицей, было не холодно. За листами фанеры с тряпичной занавеской скрывался унитаз, рядом был умывальник. Условия пятизвездочного отеля, по военным меркам, если бы не комары, уроженцы подвала.

— Ищите место. Обустраивайтесь, — велел мужчина в бейсболке, чье «козырное» ложе находилось на стыке труб в серебристой обмотке.

— Управдом, Васей зовут. Начальника из себя строит! — шепнула мне женщина в мохеровой кофте. — А меня Тоней.

Тоня

О чем еще вспоминать в бомбоубежище вечерами, как не о жизни, которая до войны казалась обычной?

Антонине шестьдесят восемь. У нее круглое доброе лицо, украинская речь пересыпана диалектизмами, характерными для Хмельницкой области. С юности в Киеве, на станкозаводе, в инструментальном цеху, на «горячей линии». Там и с мужем покойным познакомилась. Вспоминает с нежностью:

— Не обижал! Не пил! Зарабатывал! И хозяин — ни разу чужих людей не нанимали, чтобы ремонт в квартире сделать. Одеться, правда, красиво любил. На лицо смуглый, волос черный. Как наденет бордовый пуловер, как пойдем в гости…

— Ревновала?

Щурится, молодо смеется. И сразу осекается, как будто от неприличного: приглушенный стенами убежища, снаружи доносится гул. Кладет руку на сердце. Ей до смерти страшно. Стесняясь, переводит разговор в другую плоскость:

— Мы Володю не пропустили еще? Посмотри в своем телефоне, мой что-то не показывает.

Володя — это президент Зеленский. Его телевизионные обращения здесь смотрят вне зависимости от времени суток, в полный голос.

У Тони стандартная «трешка» и маленькая пенсия. Там живет она, сын с невесткой и взрослой внучкой, незамужняя дочь Наташа, и еще две собаки, в которых она души не чает. Пределы микрорайона покидает не часто, Крещатик и тот видела в последний раз лет пять назад:

— Да там все для богатых — магазины, рестораны.

На море ездила лишь однажды, в Одессу, дети уговорили, не понравилось: жарко, дорого, шумно. Любит и умеет петь. Рассказывает, как возили на разные смотры-конкурсы с заводским хором, золотая пора…

которая победила, минимум запросов. «Маленькие люди», короче. Но вот неожиданность:

— Если мы на Майдан торбы с едой возили и теплые вещи, то что, сейчас покоримся?! Если тогда коктейли Молотова наливали в пляшки, что вся хата провоняла?.. — восклицает Тоня. — Задавятся, (нецензурно)!

И поднимается, чтобы жарить оладьи на все убежище, которое она называет «хранилищем». Оладьи получаются божественные.

Перед комендантскими сутками приходит Тонин сын Андрей, молчаливый и мрачный. Он вместе с территориальной обороной возит бетонные блоки, грузит на трактор бесчисленные мешки с песком. Их укладывают поперек проезжей части проспекта Победы и на других окрестных улицах, оставляя только просвет для машин «Скорой помощи» и фургонов, что подвозят продукты в магазины. Баррикады с бойницами строят на случай прорыва врага в город. Дочь Наташа все чаще ночует на работе, в частной швейной мастерской. Домой после смены ходить пешком далеко и опасно. Теперь мастерская шьет по лекалам бронежилеты, вставляет в «жилетки» титановые пластины.

Крепость веры

Итак о Божьем промысле, о котором обмолвилась в начале текста. Физическое лицо-предприниматель Алена, директор «Нового ЖЭКа», и ее молодые сотрудники — члены одной из евангельских церквей. Это о них.

В 2014 Украина узнала о пасторе Петре Дуднике. Он вместе с братьями по вере, на собственных машинах, под канонадой, вывезли в безопасное место из захваченного боевиками «Русской православной армии» города Славянска Донецкой области четыре тысячи местных жителей. А тех земляков, что остались в оккупации, поддерживали ежедневно не только молитвой, но продуктами и медикаментами. Все — под угрозой расправы. «Мы долго размышляли: какое испытание, какое служение приготовил лично для нас Господь, чтобы проверить крепость веры и любви? Помогали детскому дому, хоспису, — рассказывал мне тогда пастор. — Нет, мало, недостаточно! Война принесла ответ.»

Закон парных случаев дал возможность увидеть, как совершается миссия в режиме реального времени.

За дверью с молниями «Посторонним вход воспрещен» (щитовая) поставлена маленькая электроплита. Посменно, утром и вечером, коллеги Алены готовят горячую еду: чаще суп, борщ, макароны с тушенкой, гречку. Часть припасов принесли для общего котла сами жители убежища, основное — гуманитарная помощь от зарубежных общин церкви.

— Та-ак, дорогие, прошу! — зычно объявляет сантехник-повар Игорь. И к двери выстраивается очередь с плошками-судками: с детьми вперед. Не у всех матерей хватает сил и денег бегать под воздушными тревогами по магазинам, а потом домой, на кухню. Особенно активно работал пищеблок в недели, когда шла эвакуация из пригородов, Ирпеня и Бучи, усилиями российской армии превращенных в ад.

Сквозная трасса из курортных, лесных, любимых мест ведет как раз через наш микрорайон. Военным тоже, чуть не насильно, вручали «тормозки» — бутерброды. Детям беженцев освобождали нагретые лежанки. Они валились и засыпали как были — в курточках и сапогах. Суп остывал. Взрослые вполголоса говорили, говорили, говорили:

— …В погребе без света, без связи. Вода на дне ведра. Какой день недели, число? В дом попал снаряд, соседский полностью сгорел. Засекли нас, пришли (непечатно), я просил – выпустите хоть пешком, через лес, ребенок же! «Нет приказа.» Потом наши добились «зеленого коридора». Во дворе, прямо у ворот, два (непечатно) прикопаны… Я вам что, похоронное бюро?! Провожу семью до Чопа — руки развязаны. И в военкомат, в тероборону, куда возьмут, короче.

Андрей

Андрея, сына директора «нового ЖЭКа» Алены, второкурсника факультета информатики Киевского политехнического университета, я наблюдала в нескольких ипостасях: на дежурстве по кухне, на раздаче еды, либо с книгой. Студенчества во всем многообразии ему попробовать пока не довелось:

— Два года дистанционка, ковид.

Андрей из тех, кого называют «политическими мальчиками». История, философия, желание понять, по каким причинам Украина как государство тридцать лет независимости все искала самоидентификацию: западный путь выбрать? Следовать в фарватере России? Как олигархи, вроде Коломойского и Ахметова, влияли на власть? Почему «оранжевый» Майдан сначала победил, но позже все равно проиграл Януковичу? Почему сейчас в Москве невозможны массовые протесты? А если бы Немцова не убили, и Вячеслава Чорновола не убили?..

Поймав волну, вспоминаю: осенью 2004-го Киев расцвел оранжевым, а дворники срывали ленточки с деревьев, даже целиком ветки пилили, если не могли достать…

— Мне тогда год исполнился. Но мама рассказывала, — кивает Андрей.

Он уверен: война с Россией «висела над головой независимости Украины» с момента распада Союза:

— Не при Путине, а при Ельцине еще началось, в скрытой форме. Теперь у нас, наверное, последний шанс. Хорошо, что украинцы нравственно оказались готовы к испытаниям.

— Хватает и тех, кто не готов, — замечаю. — Страх смерти способен превратить человека в животное…

— В военное время долг верующего — утешать ближних, вне зависимости, хороши они или плохи.

На этой реплике разговор прерывается. К Андрею подбегает четырехлетний увалень Вова, который всегда все слышит, и обнимает его:

— А я хороший?!

Обниматься, когда страшно, тоже научил Андрей.

Лерочка и другие дети

От недели к неделе «личный состав» претерпевает изменения, зато ядро постоянных становится монолитом. Часть народа уехала, оставив вдоль стен паллеты, одеяла, другой скарб, утративший ценность: «Ура, добрались до Польши! В Бонне, на пересылке пока, ждем решения. Наверное, в Канаду, Европа переполнена… Может, вернуться?»

Звонят соседям, звонки на виброрежиме. Громкий звук заставляет ахнуть всех.

Невольное присутствие при драмах телефонных разговоров требует такта.

Был период, когда детей разного возраста я насчитывала в «хранилище» больше десяти. Кудрявая Саша училась ходить возле коляски, агукая французскому бульдогу и джек-расселу, что носились рядом. Подростки-погодки в капюшонах, упершись друг в друга спинами, демонстративно, безостановочно читали. Их мама (прибежали из частного сектора, то есть, издалека) вынула из сумки пакет печенья, бутылку воды, несколько книг — из домашней библиотеки? «Грэм Грин «Тихий американец» — разобрала на одной из обложек. Еще один подросток постоянно лежал с наушниками: просто чтоб не приставали. Компашка озорников начальной школы играла в прятки, забегая за пеструю занавеску, где унитаз. Управдом возмущался: никакого воспитания!

Но восьмилетняя Лера при любых раскладах — прима. День рождения, кстати, пришлось отмечать в убежище. Старшая сестра раздобыла праздничные флажки, нанизала на шпагат, гирлянду закрепили на трубе. Бабушка между обстрелами испекла медовик, залила желе из сока в порционные пластиковые стаканчики — угощение гостям.

Чуть капризная и требовательная, как подобает артистке, Лера с вечера намекала, что предпочла бы в подарок косметику, даже «бэ-у». Она чуть не с пеленок занимается вокалом с учительницей. Хотели продолжать уроки сейчас, с помощью ноутбука, в зуме. (Тут вспомню завистливый ФБ-пост российской писательницы Татьяны Н. Толстой: мол, у них в Киеве, «в подвалах», интернет лучше, чем у нее, писательницы, в Москве!) Вмешалась мама артистки: кругом бетонная пыль, сорвешь связки! Хотя что-то запретить Лере нереально:

— …Поели? Начинаем концерт, — командует она гостям. И поет новый хит, от которого перехватывает дыхание:

«Закрийте небо, закрийте небо, нам жити треба, любити треба!..»

Младший брат Леры — ребенок с особыми потребностями. По ночам он кричит и бьется в судорогах на матрасе. Успокаивают три вещи: лекарства, волшебный фонарь, внутри которого мигает, переливается разноцветный узор и мягкая игрушка, то ли заяц, то ли кот из недавней гуманитарной помощи, что принесли волонтеры: внутри — источник мелодий, выстукиваемых молоточками ксилофона. Самая известная — «Ода к радости» Бетховена, официальный гимн ЕС. Мальчик сидит на полу, сжимая музыкального зайцекота.

Рассказали бы мне такой сюжет до войны в Украине, не поверила бы, наверное. Вот московская писательница Татьяна Н. Толстая и не верит.

У Вовы, общительного бутуза, поклонника рэпа и крутых кроссовок, папа на фронте. Вовина мама — как открытый нерв. Не открывается от экрана смартфона, скролит новости.

У Кати воюет жених. В принципе, у всех кто-то в армии, в территориальной обороне, в волонтерском движении, в бригадах добровольцев, которые превращают улицы Киева в укрепрайоны.

Вова просит лист бумаги, ручку:

— Давай человечка рисовать!

С горем пополам справляюсь с задачей. Вова добавляет от себя много последних штрихов, прямо по человечку.

— Плохой?

Кивает:

— Знаешь, кто он? Хочешь, скажу?

И, хитро поглядывая, шепчет на ухо известную фамилию и ругательство.

Если бы тысячная часть проклятий Путину и другим убийцам достигла адресата, президента РФ не спас бы никакой бункер. Но при детях ненависть не выплескивают ни на русском, ни на украинском языке. Только за железной дверью убежища, на ступенях, где курят.