Непереводимые

Законопроект о поправках в Уголовно-исполнительный кодекс (УИК) внесло в Думу правительство еще в июне, и он пролежал там полгода, по нынешним меркам — очень долго. Как будто депутаты не осознавали важность момента. В сентябре они одобрили его в первом чтении и снова отложили в сторонку. А под конец сезона заторопились: 10 декабря приняли сразу во втором чтении и в третьем. В силу УИК в новой редакции вступит в июне 2026 года.

Это поправки в Уголовно-исполнительный кодекс, в статьи 73-ю и 81-ю, где речь идет о местах отбывания срока и условиях перевода заключенных из одной колонии в другую. В пояснительной записке так объясняется необходимость поскорее всё это принять: нужно повысить «эффективность обеспечения законности и правопорядка на территории учреждений уголовно-исполнительной системы… а также пресечения распространения в них экстремистской и террористической идеологии». 

— В России невероятно выросло количество «экстремистских» и «террористических» уголовных дел, — замечает журналист и правозащитник, основатель и глава движения «Русь сидящая» Ольга Романова. — Мы каждый год бьем рекорды по терроризму, госизмене и так далее. В прошлом году был рекорд — 368 таких дел, в этом такое значение было превышено за полгода. Счет уже идет к тысяче. На оккупированных территориях Украины таких дел в девять раз больше, чем в России.

При этом «обычных» уголовников, простых убийц, насильников и крадунов на зонах остается, как мы знаем, всё меньше, убивать, насиловать и красть они уходят на «СВО». Соответственно, растет концентрация наиболее опасных преступников — авторов экстремистских постов в соцсетях и прочих террористов.

Статья 73 Уголовно-исполнительного кодекса предполагает, что заключенные отбывают срок на территории субъекта федерации, где жили или были осуждены. Если там нет подходящей зоны, ФСИН может отправить заключенного в «наиболее близко расположенный» регион. Так было до недавних пор по закону, но закон этот распространялся не на всех заключенных.

— По закону человек, осужденный по статьям небольшой и средней тяжести, сидит в колониях, которые расположены в радиусе 500 километров от его места прописки, — объясняет Ольга Романова. — То есть, например, москвич вовсе не обязательно сидит в Московской области, он может сидеть в Тамбовской, в Калужской, в Липецкой, в Смоленской и так далее, 500 километров — это уже довольно много. Но если статья связана с терроризмом, то отправить человека и раньше могли куда угодно.

Соответствующие поправки в 73-ю статью были внесены в 2005 году: добавилась новая, четвертая, часть. Тогда лишились права отбывать срок недалеко от дома преступники, осужденные за похищение человека, торговлю людьми, теракт, захват заложников, госизмену, участие в незаконном вооруженном формировании, диверсию, международный терроризм. Словом, за преступления, которые считались главной угрозой в начале нулевых, во времена, когда требовалось «мочить в сортире» террористов. 

Свежие поправки в УИК добавляют новые категории заключенных, которые должны сидеть подальше от родных. Первая — все «осужденные иностранные граждане и лица без гражданства». Авторы законопроекта в пояснительной записке констатируют: уж больно много в последние годы в российских колониях появилось «осужденных иностранных граждан». Причину они не называют, а в качестве точки отсчета аккуратно берут 2021-й, а не 2022 год. И сообщают: за это время «на фоне снижения общего количества осужденных, отбывающих наказание в виде лишения свободы, численность иностранных граждан увеличилась на 876 человек». И речь идет, видимо, в первую очередь не об американских журналистах или азербайджанских гастарбайтерах.

— Людей берут на оккупированных территориях как террористов и отправляют подальше от Украины, — замечает Ольга Романова. — Их отправляют в Омск, в Благовещенск, очень много людей сидит в Минусинске.

Есть и вторая категория зеков, которые должны сидеть где-нибудь в Благовещенске или Минусинске, потому даже 500 километров от родных для них слишком хорошо. Это заключенные, «в отношении которых имеется информация об их приверженности идеологии экстремизма, терроризма, исповедовании, пропаганде или распространении ими такой идеологии», и те, кто оказывал «негативное воздействие на других обвиняемых (подозреваемых), осужденных». Кто-то, наверное, может удивиться: зачем нужна эта норма, если таких злодеев можно просто осудить по любой нужной статье, благо их теперь в Уголовном кодексе полно? И пусть едут в Минусинск уже с приговором? Авторы поправок предусмотрительно добавляют: если «идеологии экстремизма, терроризма» человек привержен, «негативное воздействие» на сокамерников оказывает, но оснований для привлечения к ответственности по нужной статье не хватает, решать, кто, на кого и как воздействует, будет администрация СИЗО или колонии.

— Обжаловать это будет невозможно, потому что каковы критерии «приверженности идеологии экстремизма» — этого я не могу себе представить, — разводит руками правозащитник, руководитель проекта «Поддержка политзаключенных. Мемориал» Сергей Давидис. — У нас человек два слова лишних скажет — ему уже новое дело шьют. И я не знаю, что такого он может сделать, чтобы, с одной стороны, не подлежал уголовной ответственности, а с другой — демонстрировал «разрушительную идеологию» и «негативное воздействие».

При этом в теории, по букве закона, у осужденных была возможность со временем просить о переводе в другую колонию, в том числе и через суд. Статья 81 УИК предписывает, что весь срок заключенный должен отбывать в одной колонии, но возможен его перевод в другую, например, «в случае болезни осужденного либо для обеспечения его личной безопасности». Для этого требуется письменное заявление самого заключенного или его родственников. 

— Если у человека есть объективная необходимость перевестись в колонию ближе к дому, скажем, родители болеют, детям тяжело ездить и прочее, это решали или в администрации колонии или в суде, — добавляет Ольга Романова. — Реальные случаи переводов были, но обычно это было связано с коррупцией. Или с изменением режима содержания: из колонии строгого режима на общий, с общего — в колонию-поселение, если человек хорошо себя вел. 

До сих пор на практике, продолжает Ольга Романова, это не касалось «политических». Если даже человек жаловался на издевательства и пытки, он мог изо всех сил добиваться перевода, но в лучшем случае в колонию прибывала комиссия и устанавливала, что жалобы выдуманы.

— Если о переводе просил политический, то можно было и раньше не сомневаться, что откажут, — говорит Романова. — Дадут человеку несколько замечаний за не застегнутую пуговицу — и это означает, что он не исправился, а перевод в другую колонию считается поощрением.

Адвокату Ивану Павлову известны удачные истории с переводом, но и он признает, что это редкие исключения.

— Я не буду называть вам имена моих подзащитных, потому что считаю, что каждый раз это было чудо, — говорит Иван Павлов. — Однако такие случаи все-таки были. Правда, «террористов» и «экстремистов» в моей практике не было, больше «изменники родины» и «шпионы», но на них такая практика точно так же распространялась. И был иностранный гражданин, которого удалось перевести в другую колонию.

Получалось, что формально закон позволял страшным экстремистам, террористам, авторам фейков об армии и иностранцам просить о переводе в колонию поближе к родственникам. Заваливать заявлениями зоновское начальство и суды. А суды, объясняют авторы поправок, могли «удовлетворять просьбы административных истцов о переводе… в исправительные учреждения других территориальных органов».

— В той части, которая касается изначального места пребывания, запрет уже был, а в части, которая касалась перевода, был недосмотр, — объясняет Сергей Давидис. — Получалось так: мы его отправим, куда захотим, а потом он или его родственники будут просить о переводе. На самом-то деле власти имели в виду, что это в принципе не должно быть волей осужденного. Это дополнительная форма стигматизации, ущемления прав. 

Правда, уточняет Ольга Романова, в колониях и без новых поправок прекрасно умели справляться с носителями неправильной идеологии, в этом смысле у администрации была полная «свобода рук».

— Если заключенный «негативно воздействует», его переведут в ШИЗО, — замечает Ольга Романова. — Если будет и в ШИЗО плохо себя вести, переведут в ПКТ — помещение камерного типа. Если будет совсем плохо себя вести, переведут в ЕПКТ — единое помещение камерного типа. Это то, что делали с Алексеем Навальным.

Однако, по версии авторов поправок, право на перевод всё равно очень мешало. Оно способствовало «концентрации… в одном исправительном учреждении» разных неблагонадежных, создавало «риск осложнения оперативной обстановки в учреждениях уголовно-исполнительной системы» и снижало «эффективность проводимого исправительно-воспитательного процесса».

И вот для того, чтобы даже писать заявления о переводе никому в голову не пришло, чтобы родственники зеков не грузили колонии бессмысленными письмами, новая редакция закона исключает «возможность перевода» экстремистов, террористов, иностранцев и «негативно воздействующих» на зоны поближе к дому. Сергей Давидис полагает, что поправки нужны, в числе прочего, для устранения «технического дефекта», когда закон и его применение несколько разошлись друг с другом.

— Думаю, во ФСИН заметили этот недосмотр и решили устранить дефект, — говорит правозащитник.

Иван Павлов объясняет включение иностранцев в перечень тех, кто должен сидеть подальше и даже не заикаться о переводе, обычной ксенофобией.

— Только теперь эта ксенофобия еще и подогревается войной, — говорит адвокат. — Все остальное — известный репрессивный тренд. И здесь действительно теория подтягивается к практике, это обычное явление для нынешней России. Они любят сначала поэкспериментировать, обнаружить, что закону их действия не соответствуют, и вместо того чтобы привести практику в соответствие закону, они меняют закон так, чтобы было как на практике.