В современной архитектуре много зданий необычных, странных, удивляющих. Но строения Фрэнка Гери выделяются даже на их фоне. Спутать их с чем-то невозможно, приписать другому архитектору — тем более. Сверкающий на солнце полированный металл, изогнутые формы, здания, похожие то на переплетения широких лент, то на стянутый посередине пучок цилиндров, — его фирменный почерк. Независимо от того, что располагается в этих зданиях, они сами по себе сразу после постройки становились городскими достопримечательностями.

Будущий архитектор родился в 1929 году в еврейской семье в Торонто. При рождении ему дали два имени: Фрэнк Оуэн, а фамилия была Гольдберг. Вдобавок у мальчика было и «неофициальное» еврейское имя Эфраим. Его отец Ирвинг Гольдберг был рожден уже в Канаде, часть отцовской семьи была родом из черты оседлости в Российской империи, а мама — из польской Лодзи, ее семья бежала в Новый Свет от погромов. Позже из Канады Гольдберги переехали в Калифорнию. В школе Фрэнка-Эфраима однажды избили подростки-антисемиты; преподаватели намекали, что для хорошей карьеры лучше скрыть еврейское происхождение. К тому же парень и сам разочаровался в иудаизме и объявил себя атеистом. В 25 лет он сменил имя и фамилию на те, под которыми его узнает весь мир: Фрэнк Гери.

Гери окончил архитектурный факультет Университета южной Калифорнии, потом даже поступил в Гарвард, чтобы учиться городскому планированию, но не прижился там: поцапался с преподавателями и не окончил курс. Стал «сам по себе архитектором», сотрудничал с фирмами по производству мебели и предметов интерьера, с архитектурными бюро. Первые здания строил благодаря заказам от знакомых — они получились вполне приличными. Молодой архитектор смело сталкивал между собой поверхности, делал акцент на диагонали и острые углы. Мало-помалу у Гери появлялась клиентура. Его ценили критики и заказчики. В 1967 году он открыл первое собственное бюро. Строил и частные дома, и городские заказы. 

Свои собственные стиль и почерк он обрел уже годам к сорока с плюсом, в 1970-х. Но именно в восьмидесятых Фрэнк Гери пошел вразнос. 

Восьмидесятые

Уже не очень молодой архитектор, в 80-х Гери начал делать такое, чего от него никто не ожидал. Но куда важнее, что столь дерзкие эксперименты принимали и финансировали заказчики, потому что это было важно для общества.

Дело в том, что восьмидесятые в мире были временем окончательного угасания модернизма и восхода постмодернизма. Модернизм с его функциональностью, простыми геометрическими формами и минимумом декора погряз в рутине стандартов. Его не любили уже нигде: в Париже жители требовали снести небоскреб «Башня Монпарнас», построенный совсем недавно — в 1979 году. 

В американском Сент-Луисе уже в 1970-х пришлось расселить и разрушить жилищный комплекс Прюитт-Айгоу, который строился именно как триумф архитектурного и социального модернизма: этакая социальная фабрика, где люди из разных страт будут дружно жить вместе в хороших жилищных условиях. Однако солидарности не получилось, более-менее благополучные съемщики оттуда очень скоро уехали, а оставшиеся устроили из квартала гетто, подтянули к себе таких же бедняков и развели криминал. В итоге жильцов расселили, а дома взорвали в середине 1970-х: кадры их разрушения вошли в фильм Годфри Реджио «Койаянискатси». 

Обрушение Восточного блока в конце 1980-х тоже сказалось и на архитектуре: от ГДР до Польши и стран Балтии людям опостылели панельные кварталы («хрущевки» и «брежневки» были далеко не только в СССР). 

Людям надоели модернистские дома-коробки с их упором на функциональность, они хотели нового и нестандартного. Именно нестандартного: провозглашенная модернизмом стандартность как способ построить для всех одинаковые дома и обеспечить всех одинаковыми благами претила больше всего.

Фрэнк Гери оказался здесь как нельзя более к месту. Несмотря на то, что он называл себя духовным наследником Фрэнка Ллойда Райта, — а уж тот-то был звездой функционализма, — Гери от эстетики функционализма отказывался. В интервью он говорил, что никогда не любил в архитектуре квадраты, кубы, прямоугольники и прямые углы. Они ему просто не нравились. Он хотел более гибких форм, и они стали его любимыми инструментами.

В 1985-м он начинает строить в Лос-Анджелесе здание рекламного агентства Chiat/Day в форме бинокля — строительство продлится больше пяти лет, но привлечет к себе большое внимание, тем более что соавтором идеи выступает звездный художник Клас Ольденбург. В 1989-м в Германии строит музей дизайна Vitra: одно из первых зданий «в стиле Гери»: тут на бетонную основу налеплены — или, наоборот, вырастают из нее? — и винтовая лестница, и словно упавший с неба треугольник, и куб. 

Дальше Гери продолжит в том же духе, еще отчаяннее отказываясь от статичных форм с их кубами и квадратами, и всё более страстно развивая формы динамичные, будто схваченные на лету.

«Сейчас весь мир в движении, всё постоянно меняется, — говорил Гери. — Значит, и архитектура должна быть в движении».

Девяностые. Успех

В молодости Гери довольно долго был не слишком востребованным: был обычным архитектором, имел регулярные заказы, получал даже похвалы от коллег, но совсем уж ярких звезд с неба не хватал. Его карьера круто пошла вверх в восьмидесятых. Он стал лауреатом множества архитектурных премий, а в 1989 году получил «архитектурную Нобелевку» — премию Притцкера. Это высшая премия в архитектурном мире.

Гери стал нарасхват. Дело было не только в его неоспоримом таланте. Девяностые стали десятилетием триумфа архитекторов-новаторов, их было много. Именно тогда взошла плеяда так называемых starchitects — «звездных архитекторов», новаторов, сменивших модернистов, предлагавших абсолютно новый взгляд на строительство, принимаемых с распростертыми объятиями, получавших прекрасные отзывы и миллионные контракты. Они становились звездами, попадали на страницы глянцевых журналов. 

Вскоре образовалась плеяда архитектурных звезд, чьи работы оценивались крайне дорого и которым были рады на самых престижных вечеринках, где отдыхали миллионеры и магнаты, — а это, в свою очередь, могло влиять на стоимость их услуг. С другой стороны, и в профессиональном сообществе популярность способствовала уважению, и нельзя сказать, чтобы оно было незаслуженным.

В девяностых действительно появилось целое созвездие замечательных архитекторов, которые обрели международную известность: помимо Фрэнка Гери, это Заха Хадид, Рэм Кулхаас, Тадао Андо и многие другие. 

Гери в 90-х построил много интересного: художественный музей Фредерика Вейсмана в Миннеаполисе, похожий на абстрактную скульптуру из насаженных друг на друга цилиндров и призм; знаменитый «Танцующий дом» в Праге — пражане называют его «Джинджер и Фред» в честь голливудских танцовщиков Джинджер Роджерс и Фреда Астэйра, потому что покрытый стеклом дом словно изгибается в талии и льнет к соседнему зданию, сливаясь с ним в танце; комплекс зданий «Новая таможня» на набережной Рейна в Дюссельдорфе — он тоже «танцует», здания наклоняются, будто чуть пьяные. 

Но главным зданием, прославившим Гери, стал музей Гуггенхайма в испанском Бильбао — и дело там было даже не в архитектуре. Гери удалось устроить гораздо большее чудо.

«Эффект Бильбао»

Филиал музея современного искусства Гуггенхайма в Бильбао открылся в 1997 году. Такого никто не ожидал: сверкающее под щедрым испанским солнцем нагромождение блестящих металлических объемов — в общем, ни на что не похожее. Как будто кто-то с неба смял в кулаке эти пластины из полированного титана и бросил наземь. С одной стороны, говорилии, похоже на корабль, с другой — на рыбу с блестящей чешуей. А внутренний двор Гери построил в форме цветка. Внутри здания — 19 выставочных галерей, десять из них классически прямые, остальные девять — изогнутые, словно растения.

Но дело не в здании. Музей Гуггенхайма — его основное здание находится в Нью-Йорке, и проектировал его как раз Фрэнк Ллойд Райт, чьим духовным наследником Гери считал себя, — пошел на серьезный риск, решив открыть филиал в Бильбао.

Город на тот момент был далеко не самым подходящим для культурных инноваций. Бильбао был бедным, портовым, мало кому интересным. К тому же это не обычная Испания, а Страна басков, где сильны сепаратистские движения, были теракты. В общем, закрепилась репутация небезопасного города. Туда мало кто, кроме местных, ездил. 

Сейчас уже можно сказать уверенно: конечно, в Гуггенхайм-Бильбао достойная коллекция современного искусства и временные выставки, но главной приманкой для путешественников оказывается сам проект Гери. Десятки тысяч людей приезжают именно чтобы увидеть удивительное здание и сфотографироваться на его фоне. 

При таком наплыве туристов ранее неблагополучный город стал бурно развиваться: возникли гостиницы, рестораны, кафе, службы такси и экскурсий, магазины и вся необходимая инфраструктура. Даже поезда из Мадрида и других крупных испанских городов стали ходить в Бильбао чаще. Город экономически расцвел, уровень безработицы значительно упал, началось жилищное строительство. 

В итоге власти других городов в самых разных странах стали осмыслять «эффект Бильбао» (ныне популярный термин) и выделять финансирование на строительство или реставрацию культурных объектов у себя.

Потом

Фрэнк Гери вошел в число главных современных архитекторов современности еще до нулевых, но именно в новом тысячелетии его творчество раскрылось в полную силу. К этому времени окончательно сформировался его фирменный почерк: смелые, текучие, будто живые формы, которые редко встречались в архитектуре после модерна и работ Гауди. 

Гери широко использовал как самые простые материалы, вроде дешевого бетона и самодельных кирпичей из глины, так и неожиданные металлы, вроде титана. Его приглашали строить — и он строил свои, ни на что не похожие здания. Среди них — концертный зал Уолта Диснея в Лос-Анджелесе и отель Marqués de Riscal в испанской Алаве, похожий на перевязанный подарочной лентой торт. 

В 2010 году Гери построил в Лас-Вегасе, штат Невада, клинику здоровья мозга. Здание — типичный Гери: первые этажи словно заваливаются, верхние нависают, как скомканная ткань. На первый взгляд оно кажется чистым архитектурным выпендрежем, особенно для медицинского учреждения. При этом даже медики, далекие от архитектуры, отмечали, что благодаря необычной форме здание невозможно забыть или спутать с чем-то другим, что делает его легко узнаваемым для пациентов с проблемами памяти.

Фрэнк Гери оставался активным и любознательным до последних дней. Он скончался в 96 лет после нескольких дней легкой простуды в доме, который спроектировал и построил себе сам.