Татуировщик из Тушина  

Отлов

Дезертира зовут Рами Лиддави. Необычное для России имя. Отец араб, а мама русская. Родился он в Москве, и всё у него было хорошо вплоть до его 23 лет: открыл свой тату-салон, жил в собственной квартире, встречался с девушкой. Он точно запомнил дату, когда его мир рухнул. Да, это произошло в 2022 году. Нет, не 24 февраля. Война не до всех добралась одновременно.

Это было 18 декабря, и, как он говорит, ничего не предвещало беды. Он шел в магазин, один, в своем районе Северное Тушино, когда его остановили полицейские, затолкали в машину и отвезли в военкомат. Признается, что хотя и понимал всегда, что он в зоне риска, но отнесся к происходящему вокруг легкомысленно: 

Рами говорит, что по здоровью к службе не годен: у него астма, больное сердце и эпилепсия, но так как лечился он в частных клиниках, а оттуда военкоматы справок не принимают, то там о его заболеваниях не были в курсе. По прибытии в военкомат он тут же прошел, по его выражению, «"медкомиссию" в кавычках, которая длилась пару минут», и был признан годным к службе. 

В этот же день его переправили в сборный пункт военного комиссариата Москвы на Угрешской улице, там были такие же, как он, попавшие под облаву: кого-то забрали из спортзалов, одного — из сауны, одного — из машины, кого-то — с работы, многих — с улиц.

На следующее утро, когда Рами уже одели во всё военное, его мама напишет в прокуратуру жалобу об обоснованности его призыва, ну и получит потом ответ, что «нарушений не выявлено». Задним числом припишут и вручение ему повестки, хотя Рами утверждает, что ничего не получал.

План побега

Рами отправили в войсковую часть № 92925 (Московская область, Наро-Фоминский район). Там он сразу понял, что устроить побег из части не получится: «Очень всё строго». У него родился план: попасть в госпиталь и «как-нибудь сбежать оттуда».

Спрашиваю, почему хотел бежать. Отвечает: «У меня есть позиция, — и поясняет: — Я вообще изначально презираю всё, что связано не только с войной, но и с армией. Это раз. Два: армия — это потеря времени. Три: во мне ноль патриотизма. Четыре: у меня работа, девушка, семья, дом — мне не до этого». Говорит, что в сборном пункте процентов 90 было таких, как он. Но запомнил одного, 18-летнего, который добровольно хотел на войну. «Вот таких бы дурачков и забирали вместо меня!» — горячится.

В части он уже по-настоящему испугался. «Ни от кого не секрет, что у нас заставляют подписывать контракт даже срочников и через пару месяцев отправляют на войну, как сделали с теми ребятами, которые попали под Курск. Там половина срочники были, за месяц-два прошли подготовку, и всё. 

Рами решил, что «косить под дурака опасно: из психушки можно и не выбраться». Избрал другую тактику: «Говорю им там, что ничего не вижу, всё в тумане, хожу как зомби. И прямо падаю на пол при этих сержантах. Они там меня матерят всеми словами, но решают госпитализировать».

21 декабря Рами попадает в Одинцово, в Центральный военный клинический госпиталь имени А. А. Вишневского Минобороны РФ, филиал № 3. Вокруг — забор с колючей проволокой. С одной стороны — лес. Все десять дней, что он там пробыл, он жаловался на головные боли и изображал из себя больного, «медленного и заторможенного». «А сам принюхивался, смотрел, как там территория выглядит, где может быть хорошая лазейка, чтобы пройти. Не через охрану же я пойду, не через КПП. Нашел местечко, где вроде как слепая зона, ну, то есть нет людей там…»

В бегах

Рами бежал 30 декабря, прямо под Новый год. Решил, что в эти дни в госпитале будет суета, минимум внимания к пациентам. Так и получилось.

Выждал удобный момент, вышел типа покурить. Ничего с собой не взял. В чем был — в том и вышел. Когда его на следующий день объявят в розыск, то в ориентировке на него в графе «прочие особенности» напишут, что он одет в медицинскую пижаму и обут в тапочки. Ну да, как сбежал, так и живет в пижаме. А вот татуировка «Обними» на весь затылок в особых приметах указана не будет. Такой профессионализм.

Перелезая через забор, схватился за колючую проволоку руками. «Кровищи было нормально, но когда ты на адреналине — не чувствуешь». Его встречал друг на машине: заранее договорились. Нужно было только пробежать через лес по сугробам в пижаме и тапочках. Пробежал.

На следующее утро, 31 декабря, к маме Рами пришли двое из войсковой части № 92925. Сказали ей, что сын объявлен в розыск и что ему лучше прийти и сдаться. Рами в это время купил левый телефон и левую симку и сел с девушкой в автобус Москва — Нальчик. Почему туда? «Времени думать не было, надо было где-то спрятаться. А в Нальчике системой распознавания лиц на улицах и не пахнет».

Весь январь они провели в Нальчике. Меняли квартиры, сим-карты. Лишний раз на улицу не выходили. Всё это время Рами ищет вариант, как нелегально пересечь границу с Грузией. Легально невозможно: он в федеральном розыске. 20 января 2023-го против него возбуждено уголовное дело (ч. 3.1 ст. 337 УК РФ — «Самовольное оставление части или места службы»), ему грозит срок до семи лет. А 28 января к его маме пришли из военной прокуратуры с ордером на обыск. 

Но граница с Грузией не госпитальный забор с колючей проволокой: зима в разгаре, а там везде горы — ни пройти ни проехать. В отчаянии Рами натыкается на сайт проекта «Идите лесом». Ну, одним лесом — по сугробам в тапочках — он уже прошел. Связывается с ними: «Классные ребята! Они мне дают такой совет, который, возможно, мою свободу и спас, сохранил».

Следуя рекомендации «Идите лесом», Рами с девушкой доезжают до Смоленска, там они расстаются: ее он отправляет в Москву, а сам садится на поезд «Ласточка», идущий в Минск (то есть буквально: «Дан приказ: ему — на запад, ей — в другую сторону»). Взять девушку с собой было никак не возможно, а для него это был единственный шанс вырваться на свободу.

В Беларусь Рами попал без проблем: на границе «Ласточка» стоит всего пару минут, документы никто не проверяет. Из Минска связался с отцом, тот купил ему авиабилет (счета Рами были заморожены сразу после побега из военного госпиталя). 2 февраля 2023 года Рами беспрепятственно вылетел в Бейрут, столицу Ливана.

Мохамад и его роман с Россией

Отец у Рами ливанец, но уже 25 лет живет в Швейцарии (тут становится понятно, почему конечным пунктом бегства Рами стала эта страна). А еще раньше Мохамад Лиддави пять лет прожил в Москве. И до сих пор неплохо говорит по-русски, в чем я убедилась лично.

«Как вы попали в Россию?» — спросила его. — «Очень давно попал, в 93-м. Я там в фирме работал, — ответил Мохамад. — Потом встретил Жанну, маму Рами, женились, в 97-м уехали в Швейцарию».

Почему уехали? Сначала говорит, что, мол, «все нормальные люди смотрят, где лучше работа». Но я уже общалась с его сыном и знаю, что причина в другом. Оказывается, Мохамад не уехал, а тоже бежал: «Очень большая проблема была у меня с мафией в России». Но это всё, что отец Рами об этом говорит. Остальное рассказал сын.

«Отец у меня темный. Тогда российские мафия и полиция с темными очень плохо обходились. Нормально над ним издевались: в лес его вывозили, пинали. Мама моя его там прям по частям собирала. У него был фруктово-овощной бизнес, а тогда — рэкет в стране, дележка бизнес-территорий — всё, что творилось у нас в 90-е… На отце это вдвойне отразилось, потому что он еще и — даже по арабским меркам — прям черный».

В общем, Мохамад с Жанной запросили в Швейцарии убежище — да-да, вот такая рифма в истории этой семьи. Решения ждали долго (это и сейчас не быстро, но тогда было сильно хуже). За это время у них родился и вырос до четырехлетнего возраста Рами. В 2003 году получили отказ. После этого их пути разошлись: Жанна с сыном вернулись в Россию, а Мохамад остался в Швейцарии и продолжал попытки легализоваться (всё как в той песне).

Теперь он имеет швейцарский паспорт, свой бизнес (занимается перепродажей бэушных машин), новую жену и троих маленьких детей. Но со старшим, четвертым, никогда не обрывал связи. Мохамад очень надеется, что Рами получит статус беженца и останется здесь с ним.

«А что вы думаете про войну между Россией и Украиной?» — спрашиваю. И сначала он отвечает как-то даже смешно: «Ну, это не мое дело. Я политику не люблю. Я люблю деньги, женщин и кушать. И всё. Больше ничего». Но потом вдруг меняет тон:

Потому что люди — это люди, а не что у тебя в паспорте написано: Россия, Украина, Израиль или Палестина. Это не главное. Самое главное, что у тебя сердце настоящее, доброе, хорошее. Поэтому я войну не люблю в жизни».

Нравится ли ему в Швейцарии, спрашиваю я. «Очень люблю Швейцарию. А когда я был в России, я любил Россию. Ну, где я живу — ту страну и люблю. Потому что если не любить, то зачем жить».

У бабушки в Ливане

Мечтая как-то добраться до Швейцарии, Рами провел в Ливане ровно полтора года — до августа 2024-го. Жил у бабушки. Там у него вообще много родни. «Это очень бедная страна, хуже Сирии, — объясняет он мне. — Но это единственное место, куда я мог поехать и знать, что меня оттуда никуда не депортируют, где я мог спокойно спать». И даже то, что юг Ливана бомбили, когда Рами там жил, его не беспокоило: «Мне главное было — спастись, сначала от армии, потом уже от тюрьмы».

«Весь Ливан — это четыре Москвы, — рассказывает Рами. — Здесь десять тысяч квадратных километров, а в Москве — две с половиной. А весь Бейрут, ливанская столица, — это примерно мой район Северное Тушино в Москве. Я не утрирую. Населения — всего шесть миллионов человек, два из которых — это сирийцы, беженцы. То есть самих ливанцев там четыре миллиона. Но красивее страны я не видел никогда в своей жизни. Сочетание этих гор с морем — это просто песня».

Первые полгода в Ливане у Рами случались панические атаки — не как фигура речи, а по-настоящему: «Когда жесть происходит с тобой и на две минуты ты прям в ад улетаешь». Триггером для этого обычно служило что-то красно-синее — цвета полицейской «мигалки» в России. Говорит, банальная бутылка пепси-колы с сине-красной этикеткой могла вызвать такую реакцию.

Чтобы не киснуть, Рами помогал двоюродному брату, у которого в Бейруте магазин телефонов. Всё это время его маму в Москве продолжали, как он выражается, «дергать»: 

Выбраться из Ливана в Европу почти невозможно. Когда Рами там был, многие посольства в Бейруте были закрыты. «Как кипиш начался несколько лет назад, они оттуда ушли. Ну это всё «Хезболла» — организация, из-за которой Ливан, собственно, и поплыл. Там президента четыре года не было — чтоб вы понимали уровень разрухи», — продолжает он ликвидацию моей безграмотности.

Наконец, отец нашел вариант, и ему через посольство одной из европейских стран в Египте дали визу. Хорошо, что тогда в Москве, когда он в одной пижаме сбежал из военного госпиталя, друзья смогли передать ему его загранпаспорт (внутренний остался в воинской части).

Еще у Рами есть ливанский паспорт, но никакого толку от этого нет: «Ливанцам везде во всём отказывают. А у меня еще есть пометка о том, что мой дедушка палестинец (в свое время Ливан палестинцев принял, когда старая война была между Израилем и Палестиной), тут все шансы практически нулевые. Даже в арабские страны таких не пускают, какая уж там Европа». Так что российский паспорт всё еще не худший.

Рами прилетел в Хорватию и через Словению и Италию на автобусе добрался до Швейцарии. Переночевал у отца и 21 августа 2024-го подал заявление на предоставление убежища.

Центр для беженцев

Бюрократическая система везде работает, как робот, а не как человек: центр размещения беженцев, куда поселили Рами, оказался очень далеко от места, где живет его родной отец, буквально за Альпийскими горами. Там, на самой границе с Италией, Рами провел пять месяцев.

«Это огромный «азюль-центр» на 300 человек, — рассказывает он. — Там чисто, кормежка нормальная, но условия почти тюремные: живешь в комнате на 14 человек, двухъярусные шконки, после шести вечера и до девяти утра выходить на улицу нельзя. Каждый раз вышел на улицу, даже если просто покурить, обратно заходишь — шмон, чуть ли не до трусов раздевают. Это из-за наркоты. Но ее всё равно проносят. Алжирцы и марокканцы в основном. И всегда там был гашиш, кокаин. 

Рами говорит, что ему повезло: его поселили в «грузинскую» комнату. «Им лет по 40 было, и все больные, большинство — раком. Они сюда не за убежищем приезжают, а лечиться: в Грузии медицина плохая, рак там не лечат, вот грузины и запрашивают у Швейцарии помощь, и им ее дают. Они адекватные, с ними было спокойно, хорошо жить».

Он боялся, что ему не дадут таблеток: уже восемь лет он сидит на антидепрессантах, еще ему нужны противоэпилептики. Но уже на второй день пребывания в этом центре Рами осмотрел доктор, с ним был русский переводчик. «Я им сказал, что у меня депрессия, эпилепсия. И по сей день мои таблетки выдают мне, я за них ничего не плачу».

В сентябре он познакомился со своим бесплатным адвокатом. А вскоре состоялось его интервью с представителем Государственного секретариата по вопросам миграции (SEM). Его предупредили: это будет многочасовая беседа, нужно будет рассказать всё-всё-всё.

Интервью

«По сути это был как допрос», — говорит Рами.

Сотрудница миграционной службы попросила у беглеца оригиналы документов — жалоб матери в прокуратуру (там она пишет: «Мой сын с детства страдал бронхиальной астмой… Почему моего сына сделали преступником, когда его не должны были призывать в вооруженные силы?»), ответов на них (из них следует, что ее сын, с точки зрения прокуратуры, — всё-таки преступник, а «в действиях должностных лиц нарушений закона не выявлено»). На руках у Рами были только копии. Ей это не понравилось.

Еще сотрудница спросила, какой номер был у той больницы, из которой он сбежал. Рами ей ответил, что военный госпиталь в Одинцово один, а номера он и тогда, когда там был, не знал. Ей это показалось странным.

«Если забить мою фамилию в базе данных федерального розыска, то на почту придет подтверждение, что я там есть. Я так и говорил на интервью здесь, в Швейцарии: «Какая еще нужна доказательная база? Официальный сайт МВД России. Имя, фамилия — парень в федеральном розыске за дезертирство». Я жил в Москве на бульваре Яна Райниса, в Северном Тушино, там весь район был обклеен ориентировками на меня — каждый дом, каждый подъезд: моя фотография, мои имя и фамилия, разыскиваем преступника, уголовная статья, если увидите, сообщите в полицию…»

И всё-таки Рами был уверен в положительном исходе. Верил, говорит, в Женевскую конвенцию: «По всем пунктам я подхожу для предоставления мне убежища. Хотя я и не сбежал с самого фронта, но ведь меня преследуют за это, за мою антивоенную позицию. Я думал, что у меня такой мощный кейс».

Через неделю пришел отказ.

Государственный секретариат по вопросам миграции посчитал, что «предоставленная заявителем информация о его страхе быть заключенным в тюрьму российскими властями и попасть на фронт была недостаточно обоснованной», а также, что «заявитель не может быть привлечен к уголовной ответственности, поскольку он не получил и не подписал действительную повестку». Жаль, что последнее нельзя донести до российских властей.

Вне контекста

Рами сказали, что у него есть семь дней, чтобы покинуть Шенгенскую зону. Он заявил, что хочет подать апелляцию (он знал, что каждый, кому отказывают в первый раз, имеет на это право). Но получил от своего бесплатного адвоката ответ: «В вашем случае мы, к сожалению, не помогаем с апелляцией».

«Алжирцам и марокканцам, у которых ноль оснований, просто они из бедных стран, помогают, а я, на кого дома возбуждена уголовка за отказ воевать в Украине, за побег из армии, за мою антивоенную позицию, кому в лучшем случае грозит тюрьма, им не подхожу! — кипятится Рами. — Я не один такой. Всем русским, кого я видел в центре, отказывались помогать с апелляцией. В розыск, как меня, их не объявляли, им просто пришла повестка, и они бежали, потому что не хотят идти на войну. Всем отказ. А двоих — про них мне рассказали (они были в центре до меня) — их вообще депортировали. Доказательств им не хватает! Надо видео прям показать, как ты там бросаешь автомат и бежишь».

Мохамад сказал сыну: «Ищи платного адвоката, я заплачу». На четвертый день Рами нашел швейцарского русскоязычного юриста Вадима Дроздова, который как раз специализируется на теме получения убежища. До истечения семидневного срока оставались считанные сутки. «Он не спал, сидел, составлял жалобу, но успел. Там 33 страницы! Подали жалобу в последний возможный день. Дело взяли на рассмотрение, и тогда я выдохнул: по крайней мере меня не гонят из Европы».

В жалобе Вадим Дроздов перечисляет все спорные утверждения и выводы SEM и заключает: 

Про контекст — это точно подмечено. Отказываясь верить, что человека в Москве могут просто схватить на улице без всякой повестки, швейцарцы как будто мерят по себе. Ирония в том, что наибольшее количество докладов о нарушениях прав человека в России было обнародовано именно в Швейцарии, на многочисленных конференциях и саммитах, которые проводят базирующиеся здесь международные организации. Юрист Дроздов попытался кратко изложить для сотрудников SEM тот самый «российский контекст», ссылаясь на публикации в СМИ, доклады ООН, решения Комитета против пыток, Европейского суда по правам человека и Международного уголовного суда…

Предположение швейцарских чиновников, что человек, находящийся в федеральном розыске, может обезопасить себя, просто переехав в другой регион страны, я оставлю без комментариев.

После того как составленная юристом жалоба была принята, Рами получил статус N — это разрешение для претендентов на политическое убежище. Рассмотрение апелляции может длиться от нескольких месяцев до нескольких лет. Если опять придет отказ, то Рами не знает, что будет делать. Опять пустится в бега? В Россию не вернется точно: он уверен, что еще 20–30 лет там для него будет опасно.

Ожидание

«Дальше я тупо чалюсь в этой своей «тюрьме». Стал ходить на турник, заниматься спортом, читать книжки. Ну, короче, как мог убивал время». Тюрьма не тюрьма, но на выходные его отпускали к отцу. Мохамад давал деньги на билеты (в качестве пособия Рами получает всего 21 швейцарский франк в неделю, а билет к отцу только в один конец стоит 66). Хорошо, что есть самый длинный (и глубокий) в мире железнодорожный тоннель — Готардский базовый: 57 темных километров — и ты на другой, северной стороне Альп.

В январе этого года его перевели из того густонаселенного центра для беженцев в место поспокойнее, но географически всё там же, за Альпами. «Это старый пансионат, который переделали под беженцев, — рассказывает он. — В комнате нас трое, со мной живут камерунец и турецкий курд, а всего там человек двадцать. Никаких ограничений по поводу выхода, никаких досмотров на входе. На старом месте хочешь постирать или в душ сходить — очередь огромная, в ней еще поругаться-подраться успеешь. За таблетками пошел — минимум на 40 минут встрял. А тут душ у нас в комнате, кормят обалденно. По сравнению с центром — прям рай».

За все эти месяцы вынужденного безделья Рами успел подружиться с русскоговорящими. В основном это беженцы из Украины, его ровесники, парни и девушки. С кем-то познакомился прямо на улице, кого-то нашел через фейсбук. «И как они реагируют, когда узнают, что ты из России?» — спрашиваю я. Отвечает: «Адекватно. Я же сбежал, чтобы не воевать в Украине. 

А если залезть в интернет, то ощущение абсолютно противоположное, это да».

Рами называет войну «чем-то аборигенским»: «Это даже не прошлый век, а прошлая эра. Когда Россия напала на Украину, началась эта резня ни за что, у меня это вызывало полное отвращение. В феврале 2022-го читал новости — и тошнило от происходящего». Рассказывает, что, когда лежал в том военном госпитале, пока не сбежал, насмотрелся и наслушался всякого. Он там единственный срочник был, остальные — те, кто уже повоевал («мужики с фронта, безрукие, безногие, безглазые, с пробитой башней…»).

Человек в истории

Не каждому к 25 годам удается обзавестись биографией. Таков побочный эффект жизни в исторические времена. Если вычесть из нашего рассказа последние три года, то окажется, что Рами — вполне обычный парень из Северного Тушина. Учился в школе. Поступил в универ, но сразу бросил: деньги нужны были. Поработал годик в такси, полгода — в тату-салоне у друзей, затем открыл свою студию.

Татуировками занимается с 14 лет, и по тем, что у него на лице, хорошо чувствуется, что начал рано: madness (то есть безумие) под левым глазом, HIV+ («как будто я ВИЧ-инфицированный, ну прикол такой») над бровью. А на виске — стилизованная буква Z (другая!) в честь любимого брата Закарии, который живет здесь, в Цюрихе. Гордится им: «Ему восемь лет, и он такой же, как я, — хулиганистый, веселый. Играет в футбол, хотя ему нельзя: он инвалид, сердечник, с батарейкой в сердце, несколько раз уже был при смерти».

Забрали Рами в самый, как говорит, неподходящий момент: «Бизнес у меня прям попер, и планы у нас с девушкой были великие: собирались переезжать в Питер — русскую столицу тату. В Москве тоже вау, но в Питере тату-индустрия — прямо до небес. У нас был риэлтор, мы уже квартиру в Питере присмотрели, были в шаге от переезда. Забрали меня буквально за пару недель до запланированной даты продажи московской квартиры. А теперь ни мама, ни девушка моя в ней жить не могут: она, не знаю точно статус, кажется, арестована, так как я преступник».

С девушкой они уже не виделись чуть больше двух лет. «Но она всё еще ждет меня! Там слезы льются на ежедневной основе. Драма у нас, — говорит, смущенно улыбаясь, Рами. — Каждый день засыпаем, каждый день просыпаемся вместе — через телефон. Но тяжело это всё», — теперь он уже не улыбается.

За политикой Рами особо не следил раньше. Про Крым знал, конечно, но в общих чертах: «Чувствовал, что нарастает какая-то суета между Россией и Украиной, но в жизни не мог предположить, что это приведет к кровопролитию. Шок был, когда пацанов, которых я через одно рукопожатие знаю, начали забирать. А когда кто-то начал погибать из тех, кого я знаю, хотя бы видел несколько раз в жизни, у меня уже вообще голова взрывалась. И вот апогеем всего этого стало то, что меня самого забрали на срочку с перспективой отправки на войну, и я не нашел ничего более хорошего, чем сбежать».

Ему до сих пор иногда снятся кошмары. В них всё происходит по одному сценарию: он в России и опять в бегах, где-то около него останавливается полицейская машина, его вяжут, хотят посадить в тюрьму или отправить на войну…

«Недавно я прочитал, что в России какую-то бабушку посадили за лайк во «ВКонтакте», — рассказывает Рами. — А еще мне попалось: 16-летняя девчонка за граффити против войны в детскую колонию поехала. Сколько жизней вообще порушено?! Не говоря уже о количестве отнятых жизней. И там, и там женам приходят гробы с мужьями убитыми. Непонятно, за что и зачем. Столько крови пролито. В этом смысле я не вижу разницы между Россией и Украиной. Люди — и там, и там, матери плачут, дочки плачут, и там, и там кровь проливается впустую.

Швейцарию Рами считает «самой классной страной», потому что есть в ней цивилизованность. Эту свою мысль он объясняет следующим образом: «Ходишь тут, а вокруг — и черные, и белые, и азиаты, и арабы, и латиносы, и мексиканцы. Это так круто, когда все нации в одной каше! Не говоря уже о том, какие классные дети у всех рождаются. Здесь не как в России, где только русские, а всех мигрантов называют плохими словами. Во мне две крови и три культуры: я вырос в России, но до четырех лет был в Швейцарии, хоть и не помню этого, и еще постоянно ездил в Ливан. От националистических тем меня тошнит. А Швейцария — наверное, номер один в мире по уровню какого-то такого объединения всемирного, спокойного отношения друг к другу. В таких странах круче находиться, и неважно, в какой роли я здесь».