Инстаграм или смерть 

События книги умещаются в сутки, правда, разбросанные по годам: утро 05.04.2019, день 05.04.2020, вечер 05.04.2021. Под одной крышей живут старый рокер Дэн Бирн, с годами из дикого зверя превратившийся в домашнего, его жена Изабель Уокер, боевитая карьеристка с забуксовавшей карьерой, их дети — ершистый Натан и фантазерка Вайолет. Душа дома — брат Изабель Робби, недавно расставшийся с бойфрендом и обнаруживший себя немолодым, неуспешным и имеющим мало шансов устроить личную жизнь (прямо в середине российского издания зияет черная дыра — Corpus был вынужден заштриховать одну из самых лиричных сцен книги из-за законов против ЛГБТ. — Прим. авт.). В гости к героям заглядывают брат Дэна, экс-ловелас и художник Гарт, и его подруга Чесс с малышом Одином. Чесс намерена воспитывать общего ребенка одна и постоянно отталкивает влюбленного Гарта, с годами дозревшего до семьи. 

Неудовлетворенность объединяет их всех. Дэн мечтает реанимировать музыкальную карьеру, чтобы снова заинтересовать супругу и добиться уважения сына. Изабель подумывает о разводе, но недовольна и работой. Печатный глянцевый журнал, на который она потратила 10 лет жизни, загибается, а разбавить стареющий коллектив зумерской кровью не выходит — желающих нет. 

Номер глянца за допотопный год на дачной полке. Растянутая майка Ramones (Дэн верен себе), как у Михаила Горшенева. Одинокий стареющий бабник (Гарт), приемы обольщения которого давно перестали работать. Всё это — характер книги и ее главный конфликт. Тщетная погоня за теслой современности, не делающей скидку на больные колени. 

Книга так и написана. Несколько часов. Дальше — пауза в год. Для читателя — миг перевернутой страницы. Но и для героев, закрученных суетой, время летит незаметно. А потом вдруг встает во весь рост, демонстрируя неутешительные итоги. «Превращение, по-видимому, происходило с неуловимой постепенностью», — пишет Каннингем про Дэна, который из рокера, притворяющегося правильным семьянином, действительно стал таковым. Но эти слова касаются всех героев. Читателю же прозаик предлагает неоднозначные результаты превращений. 

К чему придут Гарт и Чесс? Сумеет ли Дэн написать хит и воплотить юношескую мечту? Удастся ли им с Изабель сохранить семью в условиях самоизоляции? Пересоберет ли свою судьбу Робби, решившийся на крутые перемены? Но главные события происходят внутри героев, по-разному отвечающих переменчивой природе вещей. Часы их жизни Каннингем описывает детально и мелочи разглядывает через лупу. Поперек атмосферы будничной сонливости они оказываются важны — и глубоко отражают характеры и мироощущение протагонистов. 

Робби выдумывает Вульфа, обаятельного 30-летнего парня, уверенно строящего свою судьбу. Он работает педиатром в бесплатной клинике, снимает квартиру с милой соседкой, ставшей подругой и спутницей в путешествиях. Вульф знает, кто он, куда идет, и умеет наслаждаться моментом. Робби ведет «его» аккаунт в инстаграме, собирая подписчиков и лайки. На красивой «апрельской» фотографии можно обнаружить вянущие осенние листья, но аудитория внимания не обратит. Параллельная вселенная онлайна живет по иным законам, хотя и убедительно притворяется привычным миром. 

Виртуальность у Каннингема — отражение общечеловеческих проблем. Когда Робби сообщает, что Вульф — вариация придуманного в детстве старшего брата, становится ясно, что иллюзия нужна для защиты. Робби скоро должен съехать от сестры и интенсивно ищет жилье — свою «крепость». «Инстаграм существует вне пространственно-временного континуума», — размышляет герой. Навязчивая идея Изабель сбежать в глушь и сменить имя («скинуть эту жизнь как старое пальто») — то же стремление укрыться от власти времени и скоропортящейся реальности. Смерть — один из главных героев «Дня», хотя и не появляется на сцене до последней трети книги. Она напоминает о себе водой, которая постоянно просачивается в мансарду Робби, теми самыми осенними листьями на «апрельском» фото, старением героев, их вышедшими из моды увлечениями, распадающейся семьей, наконец, самой пандемией. 

В этом смысле «День» — фирменный текст Каннингема, который в творчестве постоянно рефлексирует о смерти. 

Глянцевые образы из журнала Изабель и постглянцевый мейнстрим инстаграма с присущими им культом молодости, статичностью и тщательной обработкой соблазнительны как раз своей искусственностью. Это иллюзия идеала. Погоня Изабель за успехом в духе «американской мечты» — воплощение того же вечного человеческого стремления к счастливому и навечно остановленному мгновению, бегство от смерти.

Впроброс Робби размышляет о том, что Дэн, верящий в непременное справедливое вознаграждение за усилия, «посмеиваясь над религией, не понимает, насколько крепко в нем самом сидит память предков-протестантов». Но представления почти всех персонажей о мире восходят к той же американской мечте, которая растет из синтеза идей Просвещения и протестантизма, а образ счастливой, «сбывшейся» жизни подозрительно напоминает христианский рай. Разочарования, с которыми герои сталкиваются на каждом шагу, в общем-то, неизбежны.

Каннингем критикует мейнстримную и для американской, и для глобальной культуры идею о трудном пути к личному счастью, которое якобы может наступить раз и навсегда и окупить затраты. Мысль о роли гиперинформационного онлайна в ее распространении в романе сквозит, но толком не раскрывается, хотя это добавило бы дополнительный слой. Ведь инстаграм не только отражает чаяния Робби, но и агрессивно навязывает (переизбыток контента и популярность коротких, «быстрых» форматов) ему картину реальности, подкрепляя ее иллюзией общественного мнения (за счет изобилия лайков). Давление инфополя, переполненного невоплотимыми в жизнь образцами, только усиливает фрустрацию. 

Ближе к концу книги Робби оказывается в исландской глуши, которая переворачивает его понимание реальности: «Впервые в жизни я в полной мере осознаю великолепие этого мира… Трава, ледник, река и небо… Небеса поют. Надо только прислушаться… Благоговейный, но не молитвенный [гул], как будто Бог или скорее Богиня поет для себя… Небо поет, река безостановочно течет к водопаду километрах в полутора отсюда — вот что происходит, а больше ничего… Я остался с ним [временем] наедине и не сказал бы, что счастлив. Нет, я не то чтобы несчастен, просто здесь идея счастья в целом представляется милым пустяком, безделушкой».

Бегству от смерти и захватнической по отношению к миру погоне за невозможной устойчивостью Робби противопоставляет диалог, которым по сути являются созерцание, исследование и творчество. Важный композиционный элемент — книга начинается со сцены, где Каннингем показывает дом героев глазами совы. Заканчивается роман тоже не-человеческой оптикой (смешивающей Изабель и мебель в комнате; не вычленяющей дом из пейзажа). Способность переключиться на такое «природное» зрение проистекает из принятия смертности — необходимого условия включения в диалог с миром. Тогда, может быть, получится обойтись и без довлеющих идеальных образов, заслоняющих от человека реальность и непременно разочаровывающих.