«Я искала сына…» 

Особые обстоятельства — война

— Мой сын с четырнадцатого года где-то у русских. Бойцы выходили из Иловайского котла. Выйти, как известно, удалось не всем. Их расстреливали прямо в «зеленом коридоре». По НТВ показали сюжет о пленных, я в интернете увидела… Мы, матери, всегда друг другу говорим, если хоть кроха информации пробивается. Тогда волонтеры передали, что сын в госпитале, в оккупированном Донецке, с ранением ног — зацепился за растяжку. Потом в Луганской области его держали. Последнее известие получила в семнадцатом году. И с тех пор ничего не знаю. Но сын жив.

Мелово-бледное лицо почти сливается с цветом пуловера с символом «Берегини» (от слова «оберегать»). Это всеукраинское движение матерей и родственников участников Антитеррористической операции (АТО). Елена Сугак из Кривого Рога — одна из основательниц организации. Она не хочет больше фотографироваться, нет сил. И очень скупо, так советуют юристы, рассказывает о сыне, не разрешая публиковать и его фото тоже. В ситуации, когда российская сторона не подтверждает наличие такого человека у себя, любые детали фронтовой биографии могут стать роковыми. Кто знает, кем назвался пленный, какую «легенду» придумал? Мог сказать, что служил водителем или поваром, например, чтобы меньше мучили. Сын Елены воевал в 40-м батальоне «Кривбасс».

Елена вспоминает, что до полномасштабной войны судьбами пленных и пропавших без вести занималась специальная структура при СБУ. И утверждает: новой структуре, координационному штабу, где формируются списки на обмен, передали не всю информацию. По крайней мере в той части, что касалась без вести пропавших при особых обстоятельствах:

— Снова пришлось пройти все круги ада, чтобы подтвердить статус наших детей. Представить фото и видеодоказательства в том числе.

Как будто из мест, где россияне держат узников, можно легко и просто позвонить или написать домой, в Украину! Еще больше претензий к представителям тех воинских частей, которые через суды стараются доказать: человека, пропавшего без вести в 2014-м, следует считать умершим. Именно так — умершим, не погибшим, — чтобы исключить из списка части и не выплачивать денежное обеспечение.

— Сейчас больше внимания тем, кто попал в плен с начала большой войны, — считает Елена Сугак. — Хлопцы, которые возвращаются, не раз подтверждали, что знают о таких, как мой сын, хотя сами не пересекались с ними: «старых» там не смешивают с «новыми». Но благодаря «старым», тем, кто не струсил, пошел защищать Украину еще десять лет назад, страна столько лет продержалась, протянула свою мирную жизнь.

Всё это время Елена Сугак рассказывала о пленных и пропавших без вести в посольствах, не раз ездила с другими «берегинями» за границу: украинская диаспора в европейских странах помогала организовывать встречи:

— До полномасштабного вторжения люди на Западе были уверены, что у нас здесь какой-то «междусобойчик» происходит, потому и называется АТО. А Россия ни при чем.

У Аллы Макух из Днепра (Алла — глава «Берегини») сын пробыл в плену с 2015-го по 2016-й и, к счастью, вернулся домой. Он тоже служил в 40-м батальоне «Кривбасс», кроме Иловайска прошел и Дебальцево.

— Наши родные первыми приняли на себя удар, — повторяет Алла вслед за Еленой. — И когда сейчас создают комиссию, которая будет определять финансовый и материальный ущерб, нанесенный войной, и возмещать его, я хочу спросить: почему международные партнеры Украины решили вести отсчет только с 24 февраля 2022 года? Почему украинская сторона согласилась с таким подходом, неправильным прежде всего политически? Разве мой сын и его побратимы не пострадали от действий России? А матери тех воинов, что в плену десять лет, разве не находятся всё это время между жизнью и смертью? Они как будто в слепой зоне. В «Берегине» есть мать троих волонтеров, которых россияне схватили в 2014-м. Где ребята, неизвестно, хотя фото и видеодоказательства [пленения] есть. Но Россия как тогда не подтверждала [что они находятся у них], так и теперь отказывается. И волонтеры остаются в статусе пропавших без вести при особых обстоятельствах.

В МВД Украины объясняют: военнослужащий считается пропавшим без вести, если он не вернулся после боевого задания и не был подтвержден как пленный, либо если родным не отдали тело. Но если даже побратимы точно видели, что их товарищ попал в плен, статус не меняется, пока пленение не подтвердит Международный Комитет Красного Креста (МККК) или другие источники. МККК выступает посредником в процессе передачи сведений между украинским Национальным информационным бюро и его российским аналогом, который входит в структуру Министерства обороны РФ.

Ответственных много — начиная с профильного омбудсмена, Национальной полиции, вооруженных сил, и так дальше, а понять, к кому именно надо обращаться, тяжело: функции у всех разные.

Женщины в черных свитшотах

Когда на одной дискуссионной площадке собираются посланцы органов власти и гражданского общества, такие, как Елена с Аллой, рассчитывать просто на обмен мнениями по случаю не приходится. Конференцию, которая была посвящена защите прав людей, пропавших без вести, провели в Международный день прав человека. Инициатива собрания принадлежала МИПЧ, «Медийной инициативе за права человека», организации, которая почти десять лет занимается документированием военных преступлений РФ в Украине. В частности, насильственными исчезновениями, депортациями детей и превращением их в заложников, а также хроникой судебных процессов, связанных с военными преступлениями россиян. Опыта МИПЧ хватило, чтобы стороны не ограничились претензиями друг к другу.

Достаточно было даже беглого взгляда на аудиторию, чтобы заметить: представителей военных больше в разы. Перед началом разговора женщины в черных свитшотах с красными надписями «72 ОМБР», «59 ОМБР», «32 ОМБР» развешивали по стенам плакаты с фотографиями без вести пропавших — совсем юных и пожилых, в пикселе или в светлых рубашках, зачастую «отрезанных» от группового снимка с семьей или друзьями, от прошлой мирной жизни. Большая война увеличила их число многократно.

Ольга Решетилова, одна из основательниц «Медийной инициативы…», вспоминала:

— Конец февраля и март двадцать второго года можно описать словом «шок». А уже в апреле к нам хлынули сотни обращений от родственников тех, кто пропал. Расследовать каждый случай по отдельности мы не могли физически. Стали доносить до родных необходимость объединяться не только для взаимоподдержки, но для усиления адвокационных возможностей. Многие услышали призыв. Сегодня в стране больше тридцати инициативных групп и мощная организация «Гражданские в плену», с которыми мы сотрудничаем.

И вот теперь женщины в черных свитшотах ждали выступления одного из ключевых спикеров, начальника Главного следственного управления Национальной полиции Украины Игоря Калантая. В мае 2023-го МВД сообщило: заработал единый реестр лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах. В него внесли около 23 тысяч граждан. Тогда, по данным Олега Котенко, Уполномоченного по правам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, разыскали восемь тысяч человек, из них более полутора тысяч оказались погибшими, чьи тела удалось забрать с оккупированных территорий.

Это совпадало с местами активных боевых действий и неподконтрольными территориями. Из контекста следовало: большинство тех, чьи личности подтверждены, — украинские военные. Национальные медиа говорят и о 2021 ребенке, пропавшем без вести в воюющей Украине, и о 1877 гражданских лицах. На мой уточняющий вопрос, можно ли сказать, сколько из 59 тысяч на сегодняшний момент живы, Игорь Калантай ответа не дал.

Полиция, по словам начальника Главного следственного управления, столкнулась с прогнозируемой сложностью: невозможно взять пробы ДНК у родственников, чтобы установить биологическую связь с пропавшими без вести. Многие стали беженцами, рассеялись по миру. А передача ДНК-профилей в экспертно-криминалистический центр МВД Украины — обязательный этап расследования.

— Обратились в Международную комиссию по вопросам пропавших без вести. Проблемы до конца не исчезли. Но с помощью комиссии удалось получить 751 ДНК-профиль тех родных, кто оказался на территории Польши, Чехии, Словакии, Германии, Испании, Италии, Турции, и установить факт совпадения в 107 случаях, — заключил Игорь Калантай.

При таких темпах процесс может растянуться на годы.

Верифицируют живыми, возвращают мертвыми

— Наша основная деятельность часто непублична. Мы понимаем, за что нас критикует гражданский сектор. Когда происходит обмен, вы видите только результат, но не то, что ему предшествовало. Чтобы тащить украинцев из российской неволи, нужна очень мощная машина, — так Олег Гущин, представитель координационного штаба по вопросам обращения с военнопленными, прокомментировал открытие региональных офисов штаба в Киеве, Львове, Виннице, Харькове и Николаеве.

Он назвал «страшными морально и психологически» переговоры с российской стороной. И напомнил: с начала широкомасштабного вторжения Российской Федерации в Украину состоялось 58 обменов. Удалось вернуть 3767 человек, из них — 3599 военных и 168 гражданских. Почти сорок процентов этих людей считались без вести пропавшими.

— Происходит и репатриация погибших защитников. Тут нам помогает Международный Красный Крест. Потому есть за что их ругать, но и благодарить тоже есть за что. 

Да, вы всё правильно поняли: верифицируют живых, а возвращают мертвых. Покажу, где в России держат украинских узников, — обернулся Гущин к интерактивной карте РФ. И заметил:

— Россия не открыла ни одного специального лагеря для военнопленных, как требует Женевская конвенция. Наших бойцов отправляют в колонии, СИЗО, тюрьмы. Мы установили 186 локаций на территории РФ и временно оккупированных украинских территориях. И еще 29 мест, в которых мучают гражданских пленников.

Ярко-зеленые, синие, фиолетовые, желтые, розовые пятна на карте располагались и кучно, и автономно, охватывая пространство «от Москвы до самых до окраин». Вокруг Белгорода, Курска, Воронежа, Смоленска, Самары, Ставрополя, Иркутска, Мурманска, Новосибирска, Красноярска, в Дагестане и Мордовии…

— Пытки и смерти в местах лишения свободы давно стали государственной практикой россиян, это не спорадические акты. Теперь такую практику применяют к украинцам, — продолжил Олег Гущин. Он вспомнил советские кинофильмы поры перестройки, где зрителя посвящали в устройство быта сталинских лагерей, начиная с «приемки» зэка: — Современная российская система лишения свободы отражает, повторяет криминальную модель под девизом «Добро пожаловать в ад!» Виды издевательств и пыток настолько разнообразны, что на российском опыте можно дословно изучать сталинский протокол, — заметил представитель координационного штаба, структуры, которая первой общается с военнопленными после обменов. Гражданские лица, по его словам, еще более бесправны.

Гущин обратил внимание на специализированные проекты, которые разработал штаб. «Хочу жить» призван помочь тем военнослужащим РФ, кто хочет добровольно сдаться в плен и перейти линию фронта, «Хочу найти» направлен на воссоединение семей российских военнопленных.

— Казалось бы, зачем это нужно? Кроме гуманитарной составляющей тут еще и моральное воздействие на российское общество. С помощью чат-бота можно получить информацию о военнослужащих РФ в украинском плену, а также о пропавших без вести и погибших, чьи останки были найдены и идентифицированы. Мы всё же надеемся, что знания о том, какая в действительности Украина и как она ведет себя даже по отношению к врагам, помогут открыть глаза россиянам на ситуацию у них дома, — заключил спикер.

Суть третьего проекта, «Хочу к своим», вызывает разноречивые чувства у радикальной части общества. Это, если так можно выразиться, банк осужденных за государственную измену или сотрудничество с агрессором граждан Украины, добровольно желающих перебраться в Россию. Но есть условие: взамен россияне должны вернуть домой заключенных украинцев, осужденных по аналогичным обвинениям.

На сайте коллаборанты представлены фотографиями и краткими резюме — за что именно и какой срок получили. Тут же таймер: сколько времени каждый из них ждет своего счастья, то есть выезда. Расписан механизм такого обмена. Очевидно, без коммуникации воюющих сторон и определенного торга между ними проект «не взлетит». Попутно «Хочу к своим» дает возможность украинцам, которые стали на путь сотрудничества с оккупантами, самостоятельно поставить точку в этом деле — выполнить определенные условия.

— Месяц назад, в Женеве, на конференции Международного Красного Креста, украинская делегация подала заявку: планировали рассказать о положительном опыте проектов. Получили отказ! — заметил Гущин. И добавил: — Но тут же собрались на базе представительства Польши. Полный зал, интерес огромный.

Права тех, кого нет

— Я искала своего сына, добровольца, защитника столицы от российских оккупантов, два с половиной года. Выполнила все необходимые действия. Знаете, где нашла? Здесь же и нашла, в Киеве, в центральном морге, на улице Оранжерейной. Следователь вел дело о пропавшем без вести. А сын находился всё это время фактически рядом с родным домом, — произносит женщина ровным тоном. — Скажите, ведь существуют же права мертвых людей? Кто их защищает?

Виталий Повстяный, начальник Государственного спецучреждения «Главное бюро судебно-медицинской экспертизы» Министерства охраны здоровья Украины, молчит.

Он уже признался в начале своего выступления, что тот объем, который свалился на судмедэкспертизу в конце февраля 2022 года, выходил за рамки возможностей любого европейского государства. Плюс отток кадров, связанный с эвакуацией сотрудников. Виталий Анатольевич предчувствовал, какого рода вопросы прозвучат, потому сразу напомнил: эксперт в процессуальном плане — лицо закрытое, непубличное и зависимое. Вся информация, какой располагает судмедэксперт, не является открытой, а действия происходят лишь по постановлению следователя. Повстяный вспоминал о самом начале большой войны, тщательно подбирая слова:

— Морги не прекратили функционировать. Оставшиеся сотрудники фактически жили там. Доставка тел происходила по принципу «куда можно, туда и доставляем», потому что у многих бюро уже нельзя, негде было ставить новые рефрижераторы. Договаривались с местными властями: «Здесь не только жители вашего населенного пункта, они все наши герои!» Город Днепр вытягивал колоссальные нагрузки, спасибо им. А потом, через полгода, всё встало на какое-то время. Закон разрешал в безвыходных ситуациях временные захоронения… Тела же не всегда приходят как тела. Был случай, когда нам репатриировали пятьсот тел, но большинство там просто останки.

Голос руководителя Главного бюро судебно-медицинской экспертизы подчеркнуто ровный. Малейшая эмоциональная окраска способна сдвинуть с места смертельный груз, что давит многих присутствующих в зале. Надо терпеть. Даже если знаешь, что в Харькове, Чугуеве, Купянске и других прифронтовых регионах, на которые российская армия круглосуточно сбрасывает КАБы, бомба может упасть и на морг, и тогда будет убита даже последняя надежда — на опознание.

— В 2023-м году, невзирая на военное положение и другие траты, министерство всё же нашло для нас финансирование, — продолжил Повстяный. — Закупили новые генетические лаборатории, ожидаем подключение еще пяти исследовательских центров. Отправляем экспертов на тренинги к зарубежным партнерам. Уже нет ситуации, когда тела лежат, а с ними никто не работает. И постоянно повышаются возможности, скажем так, сберегания тел. Потому что после отработки экспертами мы всё равно сберегаем тело. Мы за него отвечаем… Хотя с кадрами по-прежнему сложно. В бюро от 40 до 60 процентов работающих, а на подготовку более-менее профессионального эксперта требуется несколько лет.

Проблемы службы не производят на зал особого впечатления. Люди рассказывают собственные истории: похоже, в большинстве случаев трагедии усиливало не столько отсутствие генетических лабораторий, сколько человеческий фактор. «После освобождения Херсона, а это произошло в ноябре 2022 года, тела опознали и репатриировали. Но генетическую экспертизу закончили вот только сейчас.

По ощущениям, никто прежде не взял на себя ответственность объясниться с родственниками, почему похороны приходится откладывать на неопределенный срок. Это попыталась сделать Валентина Акуленко, руководительница управления по вопросам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, секретариата Уполномоченного МВД Украины:

— Когда говорят: «Вернули 500 тел!», то это лишь унифицированная формулировка. В действительности там просто останки, фрагменты. И они должны быть исследованы все без исключения.

Акуленко напомнила: большинство экспертиз проводят многопрофильные учреждения МВД, их в стране уже 14. Недостаточно, но с тем, что было прежде, не сравнить:

— Пока длится экспертиза, мы не можем сказать: вот останки, которые принадлежат одному лицу. Потому что, к сожалению, были случаи, когда семье выдавали не то тело. Потому сейчас только после стопроцентной уверенности это делают. К работе привлечены все морги страны, репатриация происходит по всей территории Украины, чтобы снизить нагрузку на специалистов в прифронтовых регионах. Вот таким образом, а не по злому умыслу останки из Донецкой области могут оказаться, например, во Львовской области, — объяснила начальница управления. — И от новых репатриаций не можем отказаться под предлогом, что негде сберегать останки и некому вести исследования. Мы обязаны забрать всех наших павших защитников, сколько бы нам их ни передавали.

На фотографиях, которыми увешаны стены зала, много молодых улыбчивых лиц. Те, кто ждут, постарели на целую войну.

Киев