Самый сильный обезбол

Андрей учится на медицинском факультете одного из российских вузов, а сейчас работает волонтером — он показывает мне, как всё устроено в госпитале. «Кинули клич в студенческий поток — мол, вместо месяца практики вы можете отработать две недели, но в госпитале, — рассказывает Андрей. — Такой пересчет производится, потому что работа здесь всё-таки тяжелее. Раньше принимали много волонтеров, но потом отделение стало раскручиваться, появилась новая старшая медсестра, новые врачи. В общем, помощь больше не понадобилась, потому что место слишком пикантное».

Среди сотрудников медицинских учреждений и волонтеров про госпитали для «ветеранов СВО» ходит много страшных историй; часть из них — правдивые, часть — просто байки. Например, говорят, что у пациентов при госпитализации не берут анализ на ВИЧ: «Ведь у героев не может быть СПИДа».

Или что к пациентам можно обращаться только по номерам кроватей в палате, а настоящие имена не разглашаются по причине военной тайны. И то, и другое, конечно, неправда.

Как и всё, связанное с войной, госпитали ветеранов обрастают инфернальными мифами. Несмотря на это, в постковидное время работа там стала настоящей золотой жилой для медиков. Зарплата выходит выше среднего на 20–30%, но финальная сумма зависит от региона и больницы. Помимо обычной ставки, врачи получают сверху выплаты от Министерства обороны и за профвредности — особенно тяжелые условия труда.

«Туда не пробиться, — говорят сами врачи. — Там нет текучки кадров, потому что все держатся за это место. Да, тяжело, но слишком хорошо…»

Утро

Перед волонтерской сменой Андрей проводит мне краткий инструктаж:

«Возьми с собой сменную одежду, тапки. Татуировки должны быть закрыты. Если на кожу попадают любые телесные жидкости пациентов — сразу говори мне, там бывают гепатитники. Если вдруг что, будем делать экстренную профилактику».

На столе в коридоре лежат книги для пациентов: Библия, Донцова, кроссворды и роман Григория Климова «Имя мое легион» (несколько других книг Климова внесены в список экстремистских материалов и запрещены в России по причине антисемитизма. — Прим. ред.). В палатах на стенах висят маленькие иконки, в коридоре — большая вышитая картина с Богородицей. Местная церковь иногда приносит гостинцы и подарки пациентам.

В туалете на этаже пахнет табаком и гашишем. Ветеранам разрешено курить сигареты: лежачим — прямо в палате, а остальным — в курилке на этаже. Запах дыма не выветривается. Медсестры жалуются и открывают окна.

На стенах палат висят открытки: поздравления с 23 февраля, сделанные детскими руками. Пепельницы, пакеты из KFC, медицинские дренажи на полу для откачки жидкостей и промывания ран. Визитная карточка российской медицины — аппарат Илизарова, установлен у каждого второго лежачего пациента. Один инфицирован синегнойной палочкой; язвы и ожоги тяжелой формы есть у каждого третьего.

Внезапно в коридоре ощущается запах перегара. Из палаты номер пять выезжает мужчина неопределенного возраста на коляске. Одна нога ампутирована ниже колена. Торжественно и громко он обращается к нам, а может, и ко всему отделению:

— Мне сегодня звание дали! Я теперь капитан! Капитан, представляете? Назначили сегодня!

Другой мужчина выглядывает из палаты, ухмыляется:

— Вась, ну ты бы хоть проставился!

Василий отмахивается от его замечания, поворачивается к нам:

Мы стоим возле медицинского столика посреди узкого коридора. Медсестра, стараясь игнорировать Васю, проводит мне инструктаж о стерилизации расходных материалов.

— Василий, мы учимся обрабатывать, не мешай.

— Ай, какие важные! — Василий ерзает туда сюда на месте, будто собирается от нас уехать, но не решается. После паузы поднимает на нас глаза. — Ребята, а хотите я вас выживать научу?

Ловким движением руки он берет жгут со стола, артистично раскручивает его в воздухе, на уровне наших лиц, не прекращая зрительный контакт:

— Знаете, что это? А как накладывать, знаете? Учитесь, молодежь!

Сидя на коляске, он высоко поднимает ампутированную ногу и туго перетягивает жгут на уровне бедра.

— Повыше и потуже надо затягивать, чтобы артерию перекрыть! Если бы у меня медицинского образования не было, то я бы весь в поле вытек нахер!

Медсестра раздраженно отходит и подзывает нас к себе:

— Василий, мы сейчас потренируемся уколы ставить и к вам вернемся.

— А вы можете на мне тренироваться! Но если больно поставите, то я матюкаться буду! — кричит он вдогонку.

Из палаты выезжает другой мужчина в коляске и, потупившись, говорит: «Вы нас извините… Такое больше не повторится».

Мы выходим из коридора, и сестра с облегчением закрывает дверь. Она рассказывает, что у Василия сложная репутация в отделении: он долгое время провел на третьем этаже с более тяжелыми и буйными пациентами. Там его начали травить. Василия вернули на второй этаж, чтобы не создавать конфликтных ситуаций. Но и тут его недолюбливают.

К сожалению, драки между пациентами уже стали рутиной. В сестринской врачи обсуждают свои последние смены:

— Вчера опять была беспокойная ночь. Двое сцепились и медбрат полез их разнимать. Так ему конкретно костылем прилетело по голове. Еще с руки часы сорвали (демонстрирует циферблат, с оторванным ремешком). Я тогда сразу шутку придумал: что общего у Коляна-медбрата и украинцев? И тех, и тех пиздили свошники.
— Да уж… Ты только ему эту шутку не говори, а то Коля обидится…

Сломанные часы — не самое страшное, что может случиться. «Важные истории» пишут: в больнице Петербурга участник «СВО» пытался изнасиловать пожилую женщину. Остановить мужчину помог дежурный медик, который получил порезы, выбивая у нападавшего нож. Большинство подобных историй не выходит за пределы госпиталей и остается в стенах палат.

День

Почти в каждой палате есть телевизор. Пациенты смотрят федеральные каналы и эхо бродит по больничным коридора: нацисты… НАТО… Зеленский… Несмотря на новое звание капитана, после выпуска новостей Василий расстроен и раздражен. Он выезжает из палаты и активно жестикулирует. Рисуя руками карту в воздухе, пытается объяснить нам, где находится Клещеевка относительно Бахмута, и как долго до нее добираться.

— Ребята, а по телику-то брешут…

Медбрат тихо смеется, Василий резко бросает:

— А ты чего смеешься, братан? Там в поле не до смеху, когда стодвадцатка прилетает! Кто в армии служил, тот в цирке не смеется! Не смешно, братан, не смешно, столько ребят там полегло…

Через час-полтора в сестринскую постучали. Врачи тяжело вздохнули, когда поняли, что это Василий, но пошли открывать дверь.

— Родные, спасибо, что ссанки и утки за нами убираете, — Василий уже успокоился. — Это работа очень важная, спасибо вам большое. 

А поговорите со мной, ребята? Мы отводим его в палату, а он рассказывает, что всегда мечтал стать байкером, спрашивает, где в городе можно найти байк-клуб. Включает ютуб-шортсы и находит видео с девушкой на байке. Короткий ролик мы смотрим снова и снова, минут десять.

— А мне теперь нужен протез, чтобы так гонять… Но вот будет протез, и всем докажу, что еще жить могу по-человечески!

После нашего разговора Василий решает проветриться: отправляется кататься по отделению, громко слушая с телефона «Донбасский вальс» Муслима Магомаева.

Вечер

Посттравматический синдром и тяжелые эмоциональные реакции распространены среди пациентов. Каждый проживает стресс своего нового положения по-разному: кто-то замыкается, а кто-то, наоборот, становится более говорливым. Психологическая помощь не входит в основные обязанности медиков в отделении, и в целом на разговоры у них редко хватает времени. Поэтому пациенты остаются наедине со своим травматичным опытом и друг с другом.

«Сидел как-то на смене в нейрохирургии, и там было два парниши, — рассказывает один из волонтеров. — В сумме у них на двоих один мозг — у обоих трепанация из-за ранения в голову. Один мальчишка постоянно говорил, что когда выйдет из больницы, сразу пойдет в клуб жестко тусить и трахать девок. Второй мычал, у него одного глаза не было, стоял протез. Он постоянно протез вытаскивал и приходилось вставлять обратно. А это довольно-таки неприятная процедура, поэтому он дрался. Ну, они такие… Веселые ребята… Ты им показываешь палец, и они уже начинают угорать. В нейрохирургии много детских игрушек для развития когнитивных навыков у пациентов. Вот там я нашел детский планшетик и в час ночи записал их разговор:

— Через два дня должен был в отдел поехать.
— Че не уехал?

— Ранило… Вот, я сюда попал, я больше точно нихуя не помню. Я помню только, как гражданских атаковали, да!

— Я пизду давал бомбардировщику. Бомбардировщик захуярил (плачет). Ничего не помню.

— Я вспомнил — и ты тоже вспомнишь!»

В середине рассказа за нами приходит медбрат: говорит, что на третьем этаже нужна помощь.

Поднимаемся: раздетый мужчина средних лет сидит, закинув ногу с аппаратом Илизарова на кровать. Олега недавно посещала жена. К ветеранам родственники могут приходить в любое время — многие проводят свои дни в палате. Олег отдает мне упаковку эклеров.

— Не знаю даже, как вас еще отблагодарить, — говорит. — Может сигаретку? А, вы не курите… Ну, вот, эклерчики отнесите санитарам.

Я иду до сестринской. По коридору едет мужчина в коляске с ампутированной ногой. Он радостно обращается к доктору:

— Родной, представляешь, я не колю обезбол уже неделю! Неделю!

Доктор, не отрывая глаза от медкарточки, угукает в ответ.

После экспресс-доставки эклеров мне поручили замерить давление у Олега.

— Давайте давление померим.

— С чего бы? Мне до этого ни разу за восемь дней давление не мерили, позовите доктора.

— Доктор сказал померить и у вас в показаниях прописано сделать.

— Не буду, зови доктора и показывай направление.

Приходит доктор, в его присутствии мы измеряем давление. Оно оказывается повышенным, но Олег отказывается пить таблетки:

— Да всё в порядке со мной! Это я медсестричек сегодня — таких красавелл — видел, вот и давление поднялось чутка.

Врачи говорят, что отказ от медицинской помощи, таблеток и процедур характерен для ветеранов.

Ночь

Во время вечернего обхода нужно поставить капельницы, измерить температуру всем, кто соглашается, пересчитать пациентов, раздать обезболивающее и снотворное по необходимости. Если людей недосчитались — сообщить охране и родственникам. Тех, кто уходит без предупреждения и не возвращается, выписывают за нарушения больничного режима задним числом. На ночь многие пациенты просят «самый сильный обезбол».

В палате номер три лежит тяжелый пациент: меня предупреждают, что с ним лучше не спорить. 

Ступни перевязаны, на двух ногах в сумме не будет десяти пальцев. Ему тяжело даже дышать. Есть небольшая температура — 38. Мы ставим капельницу, хоть он сопротивляется, просит позвать врача.

Пациент с другой койки не выдерживает:

— Да чего ты ноешь опять? Как ребенок, ей-богу!

— Ты охуел? Какой я тебе ребенок? Ты меня видел?

После вечернего обхода врачи готовят несколько уколов с магнезией и галоперидолом. Так шприцы с нужным препаратом всегда под рукой в ночное время. Сестры говорят, что на сутки оставаться страшно, особенно когда на отделении нет мужчин-медиков. В сестринской есть тревожная кнопка для вызова охраны.

После смены мы выходим на перекур с одним из волонтеров:

— Ну всё, долг перед родиной я выполнил: мочу повыносил, сопли повытирал.

— Почему вы продолжаете помогать в госпитале? — спрашиваю его.

— А может быть, я против. Это мой долг перед прекрасной Россией будущего. Третий год уже идет это всё. Всех заебало, не надоело, а именно заебало. Врачи на местах против, а те, кто за, — давно уехали и многие погибли там уже. Вот такие пироги.