«Убит и тайно захоронен»

Судебный антрополог — «переводчик с языка костей». Он исследует останки человека, «чтобы понять, что происходило с ним <…> как задолго до смерти, так и непосредственно перед смертью или в сам момент смерти». По костям и другим уликам восстанавливает картину гибели. Кофф объясняет, что для семей «врата печали не закрыты» до тех пор, пока не найдены останки. Судебный антрополог создает условия, помогающие принять утрату и как бы вернуть себе свою судьбу. Один из центральных тезисов книги — исследователи, работающие с мертвыми, на самом деле работают и с живыми:

Например, во время исследования в Кибуэ антропологи-криминалисты обнаружили не так много травм на лучевых и локтевых костях и на руках погибших тутси. Такие травмы обычно говорят о том, что жертва сопротивляется. А здесь люди почему-то даже не пытались защититься от нападавших, вооруженных мачете. Тогда же установили, что сила ударов, наносившихся взрослым и детям, была одинаковой. Иными словами, происходившее никак не могло быть спонтанным «межплеменным конфликтом», как это изначально подавали многие СМИ, включая западные, но было спланированным массовым убийством. 

Иногда власти делают вид, что массового убийства не было, а жертвы погибли в военном столкновении. Но связанные за спиной руки или одинаковый характер травм докажут обратное. Расположение гильз рядом с одним из захоронений неподалеку от боснийской Сребреницы, например, свидетельствовало, что сербские военные загнали пленных на холм, а затем расстреляли:

Антропологи-криминалисты доставляют правителям неприятности. Кофф приводит сюжет о генерале Лоране-Дезире Кабиле, на тот момент президенте Демократической республики Конго. Во время захвата им власти было убито множество мирных жителей. Для расследования ООН отправила в страну судмедэкспертов. «Когда группа прибыла, Кабила держал их несколько недель в Киншасе (на западе страны), а с востока пришли странные вести: военные эксгумируют могилы и сжигают тела». 

«Если бы кто-то спросил меня во время моей первой миссии в Руанде, в чём я вижу здесь свои карьерные цели, я бы ответила, что хочу дать слово людям: тем, кого заставили замолчать собственное правительство и армия, тем, кто был унижен самым необратимым способом — убит и тайно захоронен».

«Эта сторона судебной антропологии вдохновляет меня больше всего, поскольку дает шанс «надрать задницу негодяям» в тот момент, когда они меньше всего этого ожидают».

Исследовательница описывает рабочие процессы. Например, в определении границ захоронения: показательны рыхлость почвы и ее повышенная влажность. Подсчет обнаруженных тел производится строго по черепам, чтобы избежать путаницы. Когда тело очищено и пронумеровано, координаты его расположения фиксируются на электронной карте. Тогда можно доставать из могилы для изучения. «Ужасно, что нам приходится делать такие вещи: извлекать лобковые кости для идентификации пола или выпиливать кусочки из бедренной кости для взятия образцов ДНК; но наша цель — восстановить личность, пусть и такой ценой», — рассказывает Кофф. Для анализа ДНК часто используют и зубы. Останкам делают рентген (так, в том числе, обнаруживают застрявшие пули), а затем проводят антропологический анализ, чтобы изучить травмы и определить пол, возраст и рост. 

Наличие в могиле вещей помогает предположительно узнать имя человека. Но в катастрофические моменты люди могут легко отдавать и брать чужую одежду. Поэтому такие находки ненадежны. Проводятся специальные «дни одежды». Пришедшие могут осмотреть найденные вещи и узнать, допустим, куртку или ключи от дома пропавшего близкого. Если опознавший — родственник по материнской линии, его просят сдать кровь, а дальше сравнивают его митохондриальную ДНК с ДНК, выделенной из костей погибшего. Помочь в установлении личности убитого может информация о переломах и травмах, которые отражаются на скелете, а также зубы. Фото челюстей иногда показывают предполагаемым родным. Кофф вспоминает, как в Руанде по неопытности продемонстрировала девушке для опознания реальный череп ее отца, — дочь упала в обморок. 

В работе судебного антрополога хватает психологических тонкостей. В Кибуэ девочка со своим отцом пришла на опознание, хотя точно знала, что ее мать была убита во время бойни. Вероятно, они хотели еще раз увидеть ее вещи, но не нашли их, потому что исследовательница сочла их плохо сохранившимися и не отобрала для осмотра. Эта история задевает Кофф и спустя много лет. 

Взаимодействие с родными и знакомыми жертв — испытание. Далеко не всегда они не готовы принять трагедию. Так произошло с «Матерями Вуковара» — организацией, которую создали семьи хорватов, похищенных из госпиталя сербскими военными: 

Иногда, работая с телом жертвы массового убийства, Кофф проникается сочувствием к личности и ее судьбе. В профессиональном смысле это вредно: ведет к эмоциональному истощению и плохо сказывается на работе. По мысли Кофф, антропологу-криминалисту необходимо уметь «осознанно защищать свой разум», на время миссии отстраняться от объекта изучения и воспринимать его как абстрактную задачу, требующую точного решения. 

Кофф описывает и «синдром возвращающегося»: чувство собственной чужеродности в благополучном пространстве Запада. Словно бы «переводчик с языка костей» за время миссии разучивается говорить на обычном языке, и приходится прилагать усилия, чтобы его заново освоить. Исследовательница вспоминает, как однажды в самолете ее охватил приступ гнева из-за сцены убийства в фильме. Порой накатывают воспоминания из поездки, и Кофф не может сдержать слез. 

«Когда я попадаю домой, меня всегда поражают работающие уличные фонари, дороги, не изрытые гусеницами танков, и тот факт, что людям не нужно держаться обочин, чтобы избежать мин. Я благодарна за всё это и чувствую себя в безопасности, хотя еще примерно неделю просыпаюсь ночью, не понимая, где нахожусь. Я не распаковываю вещи несколько дней и при этом продолжаю носить одежду «с миссии»… Мне приходится заново привыкать к благам цивилизации».

Одна из самых сильных сторон книги — описания жизни в местах конфликтов. В Кигали, еще одном руандийском городе, Кофф ночью заселяется в отель, а утром обнаруживает на стенах номера следы от пуль и замытые кровавые пятна. Другой номер попросту невозможно предложить постояльцам, так как он нуждается в капитальном ремонте (причины понятны). В Кибуэ на глазах исследовательницы военные расстреливают двух мужчин, пытавшихся нелегально попасть в Руанду из Конго. Свидетели этой сцены продолжают ужинать — дело житейское… Борово, пригород Вуковара, разбомблен. Следы пуль и танковых гусениц, отметины от минометных обстрелов на фасадах, выбитые окна, заделанные полиэтиленом, — всё это видит Кофф, с трудом осознавая, что среди руин, без электричества и отопления, живут люди. Это сербские беженцы, вытесненные сюда из северной Боснии и Хорватской Краины и поселившиеся в домах вытесненных отсюда хорватов. Земля в Косово усыпана минами.

Реальность книги — пространство, где массовое насилие одновременно и закончилось, и нет, потому что война длится куда дольше, чем ее горячая фаза. На смену ей приходит не мир, но переходное состояние «пост-насилия», всё еще насыщенное затихшей катастрофой. Именно здесь действует антрополог-криминалист. В книге он предстает агентом окончания войны после войны. Его задача — своего рода подведение итогов. Например, сам факт опознания жертвы возвращает расчеловеченную властью или силовиками личность для истории, в том числе семейной. Определенность значима, чтобы принять и отпустить «затянувшееся прошлое», переработав его в память и опыт. 

В ситуации «пост-насилия» виновники расправ, обычно связанные с государством, будут пытаться скрыть преступление и мифологизировать произошедшее при помощи пропаганды. Чудом выживших свидетелей, как в Вуковаре, могут обвинять во лжи. 

В Косово полиция также заявляла, что массового убийства этнических албанцев не было: они якобы погибли в ходе боестолкновений, то есть сами проявляли агрессию. Боснийские сербы в Сребренице настойчиво мешали расследованию, так как были убеждены в его предвзятости и симпатизировали Радовану Караджичу и Радко Младичу. Так охранная компания, работавшая с Международным трибуналом, отказалась от контракта из-за угроз, а журналиста, обнаружившего первые свидетельства массового убийства, преследовала полиция.

Пропагандистский миф не дает обществу извлечь опыт и выработать противоядие от массового насилия. Нередко сами люди цепляются за ложь, чтобы защититься от новых потрясений и поскорее забыть трагедию. В логике Кофф, антрополог-криминалист противопоставляет манипулятивному размыванию жертв пропагандой (как в обезличенном «неизвестном солдате») конкретность тел, имен и биографий.

«Показания» тех, кого «заставили замолчать навсегда», необходимы не только для осуждения преступников. Отсутствие честного расследования и брошенность пострадавших порождают в обществе ощущение тотальной несправедливости. А оно, в свою очередь, приводит к нигилизму и вере в право сильного. В финальной части книги Клиа Кофф утверждает, что как раз «моральная неразборчивость» граждан — одно из первых и необходимых условий для массового убийства.