«Я был уверен, что мы последние, кто видел войну» 

О том, как попал на войну

24 года назад мне довелось поучаствовать во второй чеченской войне. Я из семьи военнослужащих, мы часто переезжали с места на место, в какой-то момент остановились на Украине. Закончил колледж, пришла повестка по призыву, я не стал уворачиваться. В армии нас уже никто не спрашивал, хотим ли мы в Чечню. 

Попал в батальон обеспечения, связь [войска связи. — Прим. ред.]. Наша задача была обеспечивать мотострелковые батальоны всем необходимым. Примерно через три месяца службы, в декабре 1999-го, нам сообщили: «Ребята, замены не будет». Так мы застряли в Чечне на восемь с лишним месяцев. Но нам еще повезло, потому что в Украине сейчас бессменно годами сидят. 

Об отношении местных к ВС РФ

На войне я видел местных, чеченцев — никто из них нас там явно не ждал. Мы стали проходить республику с боями с запада к центру. Когда проезжали Грозный, там уже не осталось почти ни одного целого дома. 

О смерти сослуживцев

Я читал, что 22 июня 1941 года некоторые школьники, узнав, что началась война, кричали «Ура!» Им даже в голову не могло прийти, что не может быть никакого «Ура!» на войне. Вся романтика заканчивается с первой увиденной смертью. Первым из погибших в нашем батальоне был молодой лейтенант, только женился. Конечно, это было страшно, были слезы у некоторых, да и у меня были, правда, в первый и последний раз на той войне, дальше было без слез. 

В некоторых районах было почти спокойно, обходилось без потерь, в других тяжело. Кошмаром оказалось Аргунское ущелье. Из своего подразделения сложно представить весь масштаб войны, но когда идешь опознавать трупы, видишь, что за несколько дней полегло несколько десятков солдат, трупы в несколько рядов лежат… 

Случались потери и без столкновения с противником. Ну, в подразделении кто-то повздорит, достанет автомат попугать, да и выстрелит. Одному сослуживцу как-то яйцо прострелили. 

Вообще погибнуть запросто можно было, пехота всё-таки. На сюрпризе, например, подорваться — это когда лежит бинокль или книжка на земле, видеокассета там. Кто-нибудь поднимает, а под ней мина, ну и всё. 

Об отношении солдат к чеченской войне

Как нам объясняли смысл войны? Боевики вторглись в Дагестан, такого повториться не должно, надо давить врага в его логове. Мы служим, чтобы в России не взрывались дома. Против нас — боевики, они плохие, а мы хорошие. Ни у кого даже не возникало мысли, что мы что-то не так делаем. Большинство верило, что всё правильно. Другое дело, что никто, конечно, не хотел специально оказаться на войне, но раз уж так получилось, то надо служить. 

О жизни на войне

Наши условия с нынешними даже сравнивать нельзя — считай, в тепличных жили. 

В полевых условиях жили в огромной палатке на 45–60 человек. Рядом обязательно окопы, чтобы спрятаться, если нападут. И еще одну палатку под баню раз в две недели, ее градусов до пятидесяти топят, приносят горячую и холодную воду — так и моемся. Кто в Чечне служил, тот знает, что «БТР» — это не только бронетранспортер, это бельевые вши. Живут в белье, ползают. 

Питание однообразное, но я не жаловался: тушенка, каши. Кто хотел, всегда находил и алкоголь, и наркотики. Один раз отправился сержант с парой солдатов в ближайший ларек за водкой. Продавщица в отказ, ну автоматы достали, слово за слово, ее расстреляли. Меня тогда шокировало, что ее же все за виноватую и посчитали — не надо, мол, водку зажимать. 

Мародерство тоже было. Отправляют тебя в село проверить, нет ли там боевиков, ходишь по комнатам, кто-нибудь что-нибудь с собой возьмет. Мне этим заниматься было бы противно, чужого не надо. 

О письмах и деньгах 

Интернета и телефонов тогда не было, всю информацию только через письма узнавали. Весточку из дома ждали как праздник. Бывало, приходит письмо от родителей солдату, а он уже погиб. Что делать? Вроде обратно отправить не могут, себе оставляли. 

Мы же когда на войну отправились, вообще понятия не имели ни о каких деньгах, думали — служим и служим. И где-то через несколько месяцев нам сказали, что будут платить солдатам по 810 рублей в день, офицерам где-то по 950. Это было больше средней зарплаты по стране раз в 12 — если сейчас средняя по стране это 50 тысяч [рублей в месяц], то вот умножьте на двенадцать. Получается, сейчас надо каждому по 600 [тысяч рублей в месяц] платить. 

О жизни после войны

Май-июнь 2000 года, наверное, одни из самых счастливых дней в жизни. Когда выходишь из поезда, идешь, а вокруг чистое небо, деревья, трава и мир, никакой войны. Потом, конечно, вспоминаешь погибших, постоянно вспоминаешь. Мне очень хотелось забыть. Думал, мы последнее поколение, повидавшее войну. Что через 20 лет начнется то же самое, только еще страшнее, мне тогда и в голову не приходило.

Некоторые говорят о ПТСР, посттравматическом синдроме. Честно скажу, у меня его не было. Война редко снилась, скорее я о ней часто думал. Ну вот, думал, нам же всем выплатили боевые. Кто-то их прогулял, кто-то пропил. Потому что шли в армию пустыми, а возвращались с деньгами, кто-то квартиру покупал. Вот я в своей квартире сижу и думаю: «А если там вернуть всех погибших? А ты квартиру свою отдаешь?» Конечно, забирайте хоть сейчас, лишь бы только всех вернуть. Но вообще я такой человек, считаю, что заповеди «Не убий, не укради» должен соблюдать каждый. Поэтому, когда американцы в 2003 году напали на Ирак, меня это, конечно, шокировало. Как так можно? Да, Саддам Хусейн негодяй, Да, он убийца. Но погибнут десятки тысяч ни в чём не повинных людей. Ну а потом началась война на Донбассе. Такое смешанное чувство. Вроде, с одной стороны, Крым наш, а с другой… а что теперь с этим делать? 

О войне в Украине

24 февраля в пять утра мне написал сообщение двоюродный брат, он живет на Украине. Говорит: «Нас бомбят». Это кто? Конечно, сразу шок. Как так? Потом я пошел к своим родителям, и оказалось, что отец очень обрадовался. «Ну, теперь мы им покажем, несколько недель и всё, Украина наша». Я говорю: «А тебе в голову не приходит, что погибнут сначала сотни, а потом тысячи людей?» Но он на это не ответил. Можем повторить, мол. Я говорю: «А как будете повторять? Снова положите 26 миллионов?» Он так и ответил: «Да хоть пятьдесят». Мы с ним потом долго не разговаривали. 

Я не знал, что делать. Ну, как-то надо было выступить против войны. Написал в «Живом журнале» всё, что думаю. Что последствия будут очень страшными, расплачиваться за них будем мы и наши дети. После начала войны я не рискнул переписываться со своими бывшими сослуживцами, потому что переписываться надо в «Одноклассниках» и «ВКонтакте», а там сказанное слово может обернуться против тебя. 

Несколько недель было такое депрессивное состояние. Думаешь, думаешь — когда это закончится? Кому оно надо? Наши люди пошли воевать, потому что мобилизованным дали такой приказ. Кто-то — потому, что хорошо платят. В провинции, сами знаете, заработать 200 тысяч в месяц нереально. Но есть те, кто просто поддерживает войну. Хотя если сейчас выключить телевизор и провести опрос, сколько людей хотят прекращения войны, думаю, будет процентов 80. 

О мобилизации

Сначала не думал, что меня призовут, потому что у меня четверо несовершеннолетних детей. Но я не удивлюсь, если им это не помешает. Не знаю, что буду делать, если придет повестка. Давайте решать вопросы по мере их поступления. Вариантов будет несколько: уехать, переехать, не открывать двери. Может, по здоровью уже не смогу, сердце щемит. Еще лет 10 хотя бы протянуть, чтобы младших поднять. 

Понятно, что мобилизация — это крайне непопулярное решение. Но у нас разве боятся непопулярных решений? Уже столько их приняли. 

[По количеству мобилизованных] Должно быть не меньше, чем в прошлый раз. Потому что 300 тысяч человек-то надо вернуть, которых тогда призвали. 

Победителей в этой войне быть не может. Все проиграли. Я думаю, наш руководитель переоценил наши возможности.