«Мариуполя просто нет»

«18 человек, две недели, в подвале площадью 10 метров»

Алиса Ростовцева, координатор молодежных и образовательных программ еврейской общины Мариуполя

2 марта пропало электричество, 3-го марта перекрыли воду, а через несколько дней отключили мобильную связь. Потом мы перестали выходить со двора — к этому моменту уже был отключен газ. Тогда соседи — около 20 человек — собрались в подвале, соорудили из старой стиральной машины нечто вроде «буржуйки» и обложили ее кирпичами. 

К счастью, в первый день войны мы купили мешок картошки, какие-то крупы — наверное, постапокалиптических фильмов насмотрелись в свое время. Всё мороженое мясо жильцы сложили в огромный чан и хранили во дворе, готовя то, что не успевало испортиться. Консервы, как и картошку, держали на самый крайний случай. За водой ходили к роднику километрах в трех от нас — с риском для жизни. Потом эту воду кипятили на костре, болеть ведь нельзя — лекарств и врачей нет. Сделали мангал, на котором готовили, но тоже вылазками — обстрелы не прекращались. Пару дней с 10 часов утра до 2 дня канонада немного утихала, и когда люди почти привыкли к этому ритму, торопясь приготовить еду или сходить за водой, атаки пошли сплошной волной.

В какой-то момент выяснилось, что на другом конце города есть точка, где старая кнопочная Nokia ловит сеть, и мы всем подвалом собрали номера телефонов, записали на бумажке и дали одному юноше, который пошел на точку и всех обзвонил. Это была единственная возможность сообщить, что мы живы. Телефоны у всех сели, весь двор ломал голову, как зарядить эту древнюю Nokia от автомобильного аккумулятора.

Так 18 человек прожили почти две недели в подвале площадью 10 квадратных метров. Я читала «Шма Исраэль», сидевшая рядом бабушка — «Отче наш», всё это на фоне взрывов, которые дети быстро научились классифицировать на слух: вот летит самолет, а раньше работала артиллерия.

«Восемь тел насчитал во дворе, из них трое детей»

Игорь Пятикоп, 70 лет, пенсионер

Я рядом с заводом «Октябрь» жил, где вроде бы дислоцировались солдаты ВСУ. Наш дом — одна из последних «сталинок» — просто закрывал собой завод; в общем, превратили его в руины, а квартиры россияне просто выжигали. Сквозные дыры в здании сделали — у одной стены стоишь и видишь улицу на другой стороне.

Жили в темноте, при свече или каганце (масляная лампа, иногда просто тряпочка, смоченная растительным маслом. — Прим. ред.). Пищу сначала готовили на кострах во дворе, а когда совсем стало плохо и рядом уже рвалось, в подъезд мангалы перенесли. И там дрова кололи, жарили, варили, пекли… Дрова уже были в дефиците — всю мебель из квартир разрубили.

Два месяца одетым спал, как в советской песне: «Который месяц не снимал я гимнастерку, который месяц не расстегивал ремень». Несколькими одеялами укрывался.

Люди быстро адаптируются, без этого нельзя, наверное. Начинаешь привыкать, даже детей во двор выводили погулять — девочка была лет четырех, ни взрывов не боялась, ни гула самолетов и вертолетов. На 20 квадратных метрах — 11 человек, теснота ужасная.

У каждого подъезда стоял мангал, на котором готовили пищу, а в качестве дров использовали большие деревянные ящики из-под русских снарядов. Много таких повидал, на каждом маркировка и название боеприпаса указано. Я в этом ничего не понимаю, но даты изготовления удивили — самые «свежие» снаряды 1984–1986 годов! А многие были датированы 1970-ми…

Я за водой ходил — два-три километра от дома, к кравчучке (ручная тележка с двумя колесами для перевоза сумок. — Прим. ред.) бутыль привяжешь, и вперед. Прямо надо мной снаряды свистят, бомбы рядом падают. Сразу песню старую вспоминал: «Если смерти, то мгновенной» (из песни «Дан приказ: ему — на запад…»). А у колодца белый микроавтобус стоял с надписью на капоте: «Волонтеры». Заглянул — четыре тела внутри, с одной двери кровь капает, неделю они лежали, потом убрал кто-то. Видел солдата с размозженной головой, окровавленный мозг наружу… Не знаю, русский ли, украинец.

Трупы гражданских подолгу на дорогах оставались. Прохожу по нашей улице Артёма — одной из центральных, вижу два тела, я расспросил, говорят, женщина уже месяц лежит.

Самая страшная дата — 12 марта — мой день рождения. Я по глупости стоял спиной к окну — болтали с соседом на лестничной площадке. Тут раздается взрыв, ударной волной выбивает окно, и оно с рамой и стеклоблоком падает мне на спину.

Минут на десять вроде утихло. Поднялся я к себе в квартиру, и вдруг слышу с улицы истерический женский крик. Я выскочил, а на крыльце нашем комок лежит, одеялом уже накрыли, фуфайками какими-то. И сидит рядом муж этой женщины — вот что от Ларисы осталось, говорит… А кричала ее сестра — они с Ларисой нашим ОСББ (объединение совладельцев многоквартирного дома. — Прим. ред.) руководили. Потом восемь тел насчитал во дворе, из них трое детей — двум по 14 было, а один десятилетний. Мертвые.

Одна женщина у нас в подвале была, об истории много говорили, книжками делилась. 

70 лет мне тогда исполнилось. Подарок на день рождения, что жив остался. В рубашке, говорят, родился. Радоваться, наверное, надо бы.

С нами в подвале жил молодой парень лет двадцати. Ему в лицо попал осколок, разрезал верхнюю губу, выбил несколько зубов и язык поранил. Позвали врача — из нашего же дома. Он пришел, но никаких же инструментов нет, да и лекарств. В общем, зубы он руками вытаскивал, даже язык вроде бы зашить удалось. Антисептиком служила водка.

В каждом дворе небольшое кладбище было. Как хоронили? Рыть стандартные могилы тяжело, тем более что питались мы не ахти… Так что выкапывали на полметра, клали тело, как могли, землей присыпали, холмик делали, иногда конечности на поверхности торчали. Родственники искали куски фанеры, писали ФИО, даты жизни, кто-то — стихи…

«Тушить нечем… консервацию открывали — рассолом заливали»

Мария, сотрудник супермаркета

Наш район был последним, где отключили электричество, — 2 марта в 11 утра в нашем супермаркете продали людям последний хлеб и закрылись.

5-го газ закончился, и на следующее утро соседи начали рубить деревья. Возле каждого подъезда костры жгли, решетки из холодильников принесли, сковородки на них ставили. Я старалась поменьше есть и пить, чтобы не бегать в туалет. Хлеба краюшку, сыра ломтик, яблока отрежу кусочек, несколько раз в день пила по три глоточка воды. Горячего, правда, очень хотелось — такого холодного марта я не помню. Воды не было, поэтому шваброй с крыш собирали снег — топили его, и из батарей воду сливали.

Когда в дом прилетало, а тушить нечем, знаете, что придумали? Консервацию открывали — помидоры, огурцы — и вот этим рассолом заливали.

Хотя наш дом пострадал не очень сильно, но попали в крышу, поэтому в моей квартире все стекла выбило. А квартира мамы и квартира сестры полностью сгорели. С документами, сбережениями и прочим. Они остались, в чём были…

Свекровь моя погибла в квартире вместе со своим братом. Она уже плохо передвигалась, и брат был лежачим. Родственники за ними ухаживали, но однажды (18 марта) вышли во двор приготовить что-то, и в этот момент обрушился подъезд и начался пожар — старики задохнулись.

Пять моих коллег погибли — это те, о которых я знаю. Во двор к нашему другу прилетела мина — они как раз там готовили. Жену убило и дочку 21 года. Он, истекающий кровью, пришел в себя и увидел, что у жены дырка в голове и дочь умирает — ей в живот попало. 

Информации не было вообще никакой. Многие ходили из района в район, кто-то родственников искал, погорельцы брели к знакомым в поисках приюта. А многие (и я в том числе) стояли у подъезда, расспрашивали: откуда идете, что видели по дороге. И люди рассказывали: идем с завода Ильича, в такой-то дом был прилет, этот сгорел, а тот нет…

«Из 128 квартир нашего дома уцелели четыре»

Михаил Исаакович и Алла Аркадьевна, пенсионеры

Михаил Исаакович: 2 марта не стало электричества и связи, 5-го пропала вода, а на следующий день отключили газ. Готовили на костре — запасы какие-то оставались. Но как только бомбардировщик появлялся, все бросались по подъездам, и так несколько раз в день. Это они «Азовсталь» летали бомбить.

Ночевали мы дома, не хотели оставлять 90-летнюю тещу, она лежачая была. Потом стало хуже, с 16 марта невозможно было выйти на улицу. Семья дочери с детьми выехала к тому времени — к ним прямо в балкон прилетел снаряд. Как мой внук говорит, «дедушка, если бы ты знал, как стлашно…» Ему трех лет тогда не было.

Хотели и нас забрать, но мы отказались — теща еще была жива, хотя из-за этих обстрелов вообще говорить перестала и двигаться.

А я от этих взрывов левым ухом практически перестал слышать. И раньше проблемы были, а тут выскочил из подвала, взял бычок сигареты, поднялся на несколько ступенек, а в это время прилетело — да так, что меня взрывной волной вниз откинуло. Ну и всё…

А 20-го марта наш дом из танков расстреляли — и бронебойными, и зажигательными. Теща погибла. Квартира наша сгорела полностью, вообще из 128 квартир дома полностью уцелели четыре, и еще десятка полтора — частично. У нас квартал небольшой — пять домов по кругу, и общий внутренний двор. 

В тот же день практически без еды спустились в подвал с пледами и стульями. Это именно подвал, не убежище — грязный, черный, с трубами теплотрасс; 146 человек туда набилось. В одном крыле люди спали, в другом ели, а подальше, благо, дом у нас длинный, — ходили оправляться.

Алла Аркадьевна: Хлеба не было вообще никакого. Могли немного залить водой макароны и на костре сварить. Но не всем так повезло. Спасибо соседям, они чай кипятили на улице, мы его так называли, на самом деле — ложечка варенья на несколько литров воды, просто подкрасить. В 10 утра примерно всем разливали по полстакана. И это был завтрак, обед, а иногда и ужин.

Лечь негде, сидели на стульчиках — и днем, и ночью. Был один отец-одиночка с дочкой 14 лет — Анечкой, братом с ДЦП и пожилой мамой. Анечка вела дневник, и мы каждый вечер с соседкой ее слушали. Вот, запомнила: «Сегодня 31-й день войны, кушать уже почти нечего. От воды очень кружится голова. Мне предлагают уехать с церковью (христианская организация вывозила детей от 10 лет. — Прим. ред.). Но как же я брошу папу и бабушку, хотя еды осталось на день». У нее горела свечка, буквально огарок уже. И она говорит: «Всё, свеча догорает, дневник больше вести не буду. Папа, ты меня прости, но я завтра уеду с церковью, так хочется жить. Но ты не переживай, я обязательно вырасту и тебя найду…»

Михаил Исаакович: Жизнь какая была: за дровами сбегал, потом ведра схватили — и бегом за водой, обстрелы же постоянно. Алла от этой воды последние две недели почти не ела, рвота начиналась сразу. Сколько ни кипятили ее, всё равно горько-соленая, ужасная просто. Думал, жену потеряю, она у меня онкобольная — в 2019 году две операции сделали. А кроме этого, еще букет заболеваний.

«На моих глазах взорвался дом — как в кино»

Оксана Трохина, ведущий ревизор Ощадбанка

2 марта отключили связь, 4-го — свет, а 6-го — газ. Когда обстрелы участились, решали, что делать с родителями: у меня мама лежачая, инсульт перенесла. Но родители решили остаться: мол, кто нас тронет. А я с детьми поехала в город. Старший сын к товарищу пошел, а я с младшим — к друзьям. И каждый день утром приезжала к родителям — памперсы поменять, лекарства привезти, покормить. Прилеты были, свист снарядов, но ездила, пока могла…

Однажды, заезжая в наш частный сектор, просто кричала в машине от страха, пока не доехала до ворот. 

12 марта, когда начали обстреливать центр, хотела забрать старшего сына к нам в Ильичёвский район — там меньше стреляли. В общем, подошла к Главпочтамту и не поверила своим глазам. Горело всё — центр невозможно было узнать. Почтамт, больница, девятиэтажки пылают с выбитыми окнами, машины. Вдвоем мы были с подругой — Леной, она хотела посмотреть, что с ее квартирой.

Нас как учили? От подъезда к подъезду. И тут перед нами в 200 метрах снаряд попадает в мусоровоз. Мы обошли аккуратно, перешли через проспект Мира, сына не нашла, дверь заперта, побежала по всем подвалам, фамилию выкрикивала — без толку. Стали возвращаться, и я такое только в кино видела: балконы лежат, стекла, вещи, выброшенные взрывной волной, машины за ночь выгорели — просто нельзя пройти. Забежали в один подъезд, у мужчины спрашиваю, когда всё случилось? Он говорит, первый самолет прилетел в 11 часов вечера, попал в машину, припаркованную во дворе. Потом начался сильный обстрел, а в три ночи еще один самолет. Тишина такая стояла, люди даже еду не варили — уже полдень был, но никто еще не выходил. Жильцы лежали в квартирах, кричали, но полицейский сказал, что больницы переполнены, некуда класть…

И тут нас предупредили, что танки идут: будет сильный бой, уходите. Лена заплакала, мол, мы отсюда с тобой никогда не выберемся. Я говорю, выберемся, дети нас ждут. Стали мелкими шажками перебегать, только вышли из подъезда, в 50 метрах разорвался снаряд, мы в другой подъезд, и такими короткими перебежками — пока они перезаряжают, старались пробежать как можно больше.

Никто из родных не знал, живы мы или нет, а у меня две сестры в Израиле живут. В тот день удалось отправить смс от магазина «1000 мелочей» — только там сеть была.

Вернулись мы к вечеру несолоно хлебавши. Был и позитивный момент: соседи стали друзьями, мы с Леной были в таком шоке, что, увидев наши глаза, они сразу налили стопку самогонки, мы даже разговаривать не могли. Тогда поняла, почему во время войны сто грамм имели такое значение.

Некоторые женщины истерили, мужчин нервировали, а им воду добывать, костер разжигать. С такими то пошутишь, то обнимешь, то обматеришь, — глядишь, успокоилась. Даже 8 марта праздновали, у кого-то шоколадка осталась — по кусочку каждой досталось. Спишь в коридоре под десятью одеялами, не знаешь, проснешься ли. Когда самолет кружит, дети боятся, кричат, прижимаются к земле. Молитвы читали — помню, Эльвира, как самолет летит, голову обхватит и молится.

Ели два раза в день: в восемь утра и примерно в час-два дня. Есть хотелось страшно, но понимали, что если каждый будет сам за себя — не вытянем. 

Всех кормили, старики ведь были, которые не могли себя обслужить.

18 марта начали сильно бомбить Ильичёвский район — на моих глазах взорвался дом: как в кино, доски летят, дым, и я всё это из окна вижу. Тогда решили, что нужно бежать.

«В одно страшное утро нас “отвоевали”»

Светлана, владелец агентства недвижимости и лавки веганских сладостей

2 марта пропала связь, газ, вода и электричество. Примерно 12 марта ночью через два дома от нас (мы жили в центре города) упала авиабомба, и три близлежащих дома и школу просто снесло. Образовалась огромная воронка — метров 12 диаметром и 8 глубиной. Каким-то чудом наш дом не пострадал, разве что крыша немного просела.

Днем готовили на мангале, я делала лепешки какие-то, каши — питание было урезано и распределено по порциям. Всё это на фоне постоянных бомбардировок, летящих ракет, стреляющих танков, работающих минометов, взрывающихся во дворах мин… Самолеты летали очень низко — летали и бомбили. Однажды ночью совсем над нами пролетел истребитель — страшный был момент. Уши заложило, как при посадке бывает, и как будто вода стояла. Не было рядом с нами никаких украинских военных, частный сектор, и тем не менее. Это я к тому, кто нападал и кто стрелял.

Друг сына жил в пяти минутах ходьбы от нас в многоэтажке, готовил еду во дворе, и при минометном обстреле туда прилетело — двое погибли, а его ранило. Убиты мои знакомые, жившие на левом берегу, — Люба и ее муж Сергей, по 60 лет им было примерно. В их дом было прямое попадание, она умерла сразу, соседи во дворе похоронили, а мужа забрали в Четвертую больницу, он уже там умер.

Убит отец наших друзей, он жил в районе Новосёловки — это Центральный район. Тоже прямое попадание, похоронили во дворе. 65 лет. Убита знакомая нашего друга, 34 года, они с мужем и с двумя сыновьями (7 и 8 лет) прятались в подвале. Был прилет, ее увезли в больницу, скончалась.

В одно страшное утро нас «отвоевали» (это их слова). Проснулись и видим, что улицу патрулируют солдаты ДНР. Вышла из дома, они меня увидели, кричат издалека: оденьте белую повязку, потом подходите. Говорят, не переживайте, здесь уже спокойно, мы вас уже отбили, будем защищать.

Я спрашиваю: а можно узнать, зачем вы сюда пришли?! И мне отвечает солдат ДНР, самый адекватный из них, двое его товарищей вообще на наркоманов смахивали. Итак, цитирую близко к тексту: «Что вам сказать? Я живу на окраине Донецка. Меня призвали, у меня тоже дома жена и ребенок остались, честно скажу, не хотел сюда ехать, но выбора не было. Иначе трибунал и СИЗО». Наверное, не все такие, но я говорю о парне, с которым общалась лично.

«Жена впивалась в меня ногтями и от каждого взрыва вздрагивала»

Отар Балахадзе, пенсионер

Когда 1 марта нас начали бомбить, пришлось спуститься в подвал. Я кинул на пол матрас, там и провели почти три недели… На улице было –9, в подвале +5–6, спали в одежде, все одеяла туда стянули.

Условия ужасные — без света, воды, газа и связи. Делили бутербродики с женой и моим папой — ему 85 лет. Зажигали одну свечку и сразу тушили — лежали практически в темноте. 

Первый снаряд разорвался у дома соседки — он покосился, сарай развалился, у других соседей забор разнесло и дом весь в пробоинах. Осколки к нам отрикошетили, окна все выбили, железную дверь пробили и даже железные ворота.

Но это было только начало. Потом стреляли беспрестанно, причем веерообразно — не конкретно по ВСУ. Сидим в подвале, слышим, ба-бах, где-то взорвалось у соседей, и дальше пошло — по жилым кварталам.

А потом стало совсем худо. Костер хотели развести, воды вскипятить — просто нереально. Рядом бомбы рвутся, земля дрожит. Почти не готовили, по кусочку остатки сыра и колбасы доедали. Мы до войны закупались раз в неделю, и этот запас растянули на 20 дней. Пока газ был, жена сухариков насушила. Воду пили буквально по глотку: она ледяная, а болеть не хотелось.

Стояли морозы, и я бак во дворе поставил — это был наш «холодильник». Сверху — ведро с водой, чтобы кошки не лазили. Окна выбиты, крыша завалена, жалюзи железные шелестят, занавески развеваются, везде битое стекло, кошки бегают по дому — как в фильме ужасов. Только соберешься окно заколотить — ба-бах.

Без света сидели, и у отца зрение ухудшилось. Ему в Киеве делали когда-то операцию на хрусталике, и когда вышли на свет, он очень долго восстанавливался.

Жена переносила очень тяжело, первые два-три дня вообще истерила, впивалась в меня ногтями и от каждого взрыва вздрагивала. Даже в туалет сутками не ходила, терпела. Отец тоже несколько дней не ходил. Потом на ведро. Сейчас рассказываю, и словно страшный сон вспоминаю.

14 марта в двух метрах от меня взорвался снаряд — попал в абрикосовое дерево, все ветви разлетелись, остался только метровый ствол. Скосило электрический столб — он повис на проводах и зацепился за дерево. Электричества, правда, уже всё равно не было. Меня немного контузило, на одно ухо слышать перестал, но считаю это своим вторым днем рождения, могло быть хуже. А соседа, с которым мы стояли и разговаривали, ранило в ногу — фонтан крови, носок мокрый, кроссовок пробит. Мы залили рану перекисью водорода, я принес какую-то резину, ногу перетянули…

С каждым днем становилось всё хуже, самолет начал летать — по четыре ракеты обычно выпускал. Первый круг делает, атакует — ракета оставляет воронки глубиной три метра примерно, а диаметром — метров шесть. Если прямое попадание в подвал — не выжить, конечно. Соседи решили уезжать, там мать ранило, а медикаментов нет, и мне говорят — уезжайте, потому что никто здесь не выживет.

«Дом словно погрузили на поезд — его долго трясло»

Юлия Иващенко, преподаватель английского языка

1 марта днем к нам прилетел первый снаряд. У нас дома полукругом стоят, а посредине школа и гаражи. Залп из «Точки-У» аккурат накрыл гаражи, полностью раздавил школу, и покрыл миллионом осколков все дома с первого по девятый этаж. Дом словно погрузили на поезд — его долго трясло. Все, кто был на улице, — погибли или остались без конечностей, среди них 11-классник из нашей школы, много соседей, выгуливавших собак. Одна соседка осталась без ступни, другой — без ноги. Половина дома потом обратилась в медпункт, из них вынимали стекла…

2 марта отключили свет и газ, и руки совсем опустились. Спали уже в коридоре на матрасе, полностью одетыми. Я надевала шапку, капюшон и перчатки, и укрывалась тремя одеялами. Окна уже вылетели, отопления не было, а температура всё падала. Наутро встали, вышли на улицу, а там люди сплотились, стали рубить деревья, разводить костры.

За водой надо было идти к колодцу и довольно далеко. Муж однажды ушел утром, и нет его, и нет, и где искать — непонятно, а связь отключена. Дети (сыну Максиму — 12, дочке Ане — 7) спрашивают ежеминутно: «Мама, где папа, мама, где папа?» Вышла из дома, приседаю от каждого выстрела, встретила людей с водой, спрашиваю, сколько стояли? «Четыре часа», — отвечают. В общем, пока я бродила, муж вернулся. Принес два ведра этой воды пополам с песком. Вся желтая, но мы пили, другой не было. Потом кто-то догадался спускать воду с батарей, на костре ее кипятили. И всё это под жуткими обстрелами, а когда пошла авиация, вообще кошмар наступил — каждые полчаса бомбили. Мы издалека слышали рев самолета, и дети в подвале считали: одна бомба упала, сейчас вторая пойдет. А вот и она, слава Б-гу, не к нам. На детях всё это тяжело сказалось, сына постоянно тошнило от стресса.

Ежедневно в четыре утра начинался обстрел, и к вечеру затихал. 

12 марта Андрей (так зовут мужа), как всегда, в 7 утра вышел разводить костер. И тут же прибежал назад: на соседний дом был авианалет. Бомба попала в пристройку, но дом горел, и из него выбегали люди. Стало ясно, что мы будем следующими. Муж пошел за машиной в гараж, и в этот момент рядом взорвалась заправка. К счастью, он успел открыть гараж, и его с двумя мужиками прямо внесло туда взрывной волной и бросило на пол. Пригнал быстро машину к подъезду, мы уже наготове стояли, мама еле-еле двигалась. Вписывались в паузы между залпами, Андрей прислушивается и кричит: выносите. Мы несемся к багажнику, и сразу назад — в подъезд. И так несколько раз. Потом я маму под руку, дети сами выбегали, еще кошку мы вывозили.

Едем по разрушенному городу — вижу: наш рынок в огне, падающие и горящие дома, вся дорога в осколках… 16-го ночью бомбили Центральный рынок, а это прямо рядом с маминым домом. Он ходуном ходил, весь подвал трясся, очень страшно было. Спать не получалось, просто организм иногда сам отключался. 16-го утром вышли с мужем — вокруг всё горит ярким красным пламенем. Заправка взорвана, всё, что можно, уничтожено.

Тогда решили, что лучше умереть всем вместе, чем тут оставаться. Едем и видим, что Мариуполя просто нет: трупы, сгоревшие машины, разрушенные дома — страшная картина, которую никогда не забыть. Проехали мимо драмтеатра, я уже потом узнала, что его разбомбили за несколько часов до этого, — видела лишь, как он горел.

«Морозы стояли до минус 10, а подвал наш из камня-сырца»

Инна Шумуртова, сотрудник общественной организации по профилактике ВИЧ

Второго марта умерла какая-либо надежда. Наступил просто ад, информационный вакуум, отключили свет и связь, потом воду. Я жила в самом центре города, недалеко было здание горводоканала, и туда начали привозить воду.

После 5–6 марта, когда отключили газ, начались авианалеты и городские бои, пришлось спуститься в подвал. Во второй половине марта уже явно ощущался дефицит продуктов, запасы заканчивались, поскольку приходилось кормить и стариков, сидевших в подвале.

В соседнем доме (№ 77 по проспекту Мира), который потом полностью сгорел, в подвале сидели сотни людей, а в нашем — всего 15–16. Сломали диван, снесли его вниз, забили щели в подвале тряпьем. И подушки накидали, чтобы не так сквозило. Морозы стояли до минус 10, холод был адский, а подвал наш из камня-сырца. Мы жили с мамой — у нее сахарный диабет, ели только каши. Я варила на всех, потому что многие приходили налегке, им нечего было есть. Получила прозвище генерал-управдом, поскольку постоянно дежурила на «кухне». Кухня импровизированная, что-то типа мангала из кирпичей с решеткой из холодильника. Электричество отключили, пришлось брать аккумуляторы и светодиоды из разбитого ресторана и аккумулятор из чьей-то разбитой машины и соединять проводки. Но какое-то освещение у нас благодаря этому было.

Страшнее всего была авиация. Когда из «Градов» или гранатометов лупили, ты понимал, что есть хотя бы несколько секунд — куда-то забежать, прижаться, лечь, в канаву нырнуть. Но когда слышишь характерный звук бомбардировщика, ни на что не похожий самолетный рев, ясно, что это смерть, спасения не будет. Однажды мы зашли к соседям в 77-й дом, и там бомба попала в соседний подъезд. Слава богу, не разорвалась, но людей завалило. Мы выскочили. Это было очень страшно — видеть, как целый подъезд с четвертого по первый этаж полностью провалился.

«Напоролись на российский танк, повернувший дуло в нашу сторону…»

Лев Кацаран, преподаватель информатики

2 марта я в какой-то момент пошел на кухню сделать кофе. Несу две чашки в спальню, слышу шум со стороны гостиной, и… в этот момент раздается мощнейший взрыв. Вылетают все окна на балконе, их просто разрывает в клочья. 

Мы схватили тревожный чемоданчик, спустились в подъезд — он тоже в осколках, а куда дальше — не знаем. Приоткрыли металлическую дверь, насквозь прошитую осколком снаряда, а во дворе творится невообразимое: поваленные деревья, разбитые стекла, на земле валяется обшивка балконов. К счастью, метрах в двадцати оказался открытый подвал — не оборудованный, заваленный строительным мусором, но большой.

За нами забежала соседка с детьми и мужем, а минут через 15 ребята-военные занесли на руках лежачую пенсионерку. Так началась наша подвальная жизнь на земляном полу с цементной пылью — до 17 марта мы оттуда практически не выходили.

Раза три удалось подняться в квартиру, а с 7 на 8 марта остались переночевать, почему-то решили, что не будут бомбить в Женский день. Но окна выбиты, заснуть при минусовой температуре тяжело даже в пуховиках, а в два ночи начался обстрел из тяжелого вооружения, и мы опять бегом в подвал.

Две недели практически не раздевались, из подручных материалов стеллажи какие-то соорудили, устроили лежанки, одеяла принесли старые.

Питались консервами — костры, в отличие от многих, не разводили. Во-первых, дрова отсырели, а, во-вторых, только выйдешь на улицу — через пять минут налет… Когда чуть потеплело, обстрелы ненадолго прекратились, и соседка вышла из другого подвала, присела на лавочку. Сидит, наслаждается солнцем, и вдруг снова началось. Мы ей кричим: уходи, прячься! Она не реагирует, возможно, решила покончить со всем этим. Когда через час всё стихло, вышли на улицу — тело этой женщины в неестественной позе лежало на лавочке.

Справа и слева от нашего дома было два оборудованных подвала. В одном из них от разрыва сердца умер 40-летний мужчина — просто от канонады. В другой многоэтажке отец с сыном вышли подышать воздухом, тяжело это говорить… в общем, мальчику голову оторвало, а у мужчины разрыв сердца. Люди за водой ходили в частный сектор — пара километров от нас, одну семью там накрыло — оба погибли.

В наш подвал к лежачей бабушке приходил иногда племянник, рассказывал, что всё усеяно трупами, — центральные улицы, магазины. На глазах одной из знакомых, она сейчас в Израиле, мать разорвало снарядом.

Постоянно ходили слухи о том, что наш район будут накрывать мощным огнем и стирать с лица земли. Это окончательно заставило нас уйти. 17 марта через весь город прошли, фактически по линии разграничения, будто в ад попали. Изувеченные трупы, разбитые легковушки, сожженные дома, зияющие квартиры, столбы электропередач, разбитые витрины, постоянная канонада. Однажды напоролись на российский танк, повернувший дуло в нашу сторону. А из-за него выглядывали вооруженные автоматчики — целая танковая колонна пряталась между домами. Но нас никто не остановил, мы баклажки пустые показывали, будто по воду идем.