«Диктаторы по всему миру следят за этой войной»

Спектр диктатуры

— В недавно опубликованной книге «Спин-диктаторы», которую вы написали совместно с Сергеем Гуриевым, вы утверждаете, что современные авторитарные лидеры — гораздо более гибкие и сообразительные, чем их предшественники XX века. Однако вряд ли решение Путина вторгнуться в Украину можно назвать дальновидным. Так ли умны современные диктаторы?

— В книге мы говорим о двух типах диктаторов — конечно, это довольно упрощенный подход. Мы выделяем так называемых диктаторов страха — таковыми являлись, например, авторитарные лидеры XX века. Они часто прибегали к жестким репрессиям. Сталин, Гитлер, Мао Цзэдун сажали за решетку миллионы людей, убивали политических оппонентов или просто невинных людей. Или же такие авторитарные лидеры, как Пиночет или аргентинские генералы, Мобуту в Африке, Иди Амин в Уганде. Они не были тоталитарными лидерами в той же степени, что Мао и Сталин, но они также прибегали к жестким репрессиям. Их целью было внушить населению страх и таким образом управлять своими гражданами.

Мы заметили, что в последние десятилетия на первый план вышел новый тип диктаторов: мы называем их «спин-диктаторами».

Спин-диктатор — это авторитарный лидер, который гораздо реже прибегает к открытому насилию и репрессиям. Как и диктатор страха, он стремится удержать контроль и консолидировать власть, но у спин-диктатора другие методы: он манипулирует информацией, подчиняет себе СМИ, создает себе образ демократического и компетентного лидера.

Конечно же, и сейчас есть «традиционные» диктаторы страха, например, Башар Асад в Сирии и Ким Чен Ын в Северной Корее. Мы не утверждаем, что модель страха исчезла полностью. Но сейчас баланс сместился в сторону спин-диктатур. В то же время поддерживать спин-диктатуру и манипулировать населением через контроль информации становится всё сложнее по мере того, как страны модернизируются и люди получают доступ к разным видам коммуникации. Есть такая тенденция: спин-диктаторы, которые ранее могли манипулировать населением более изощренными методами, в какой-то момент понимают, что такая модель перестает работать. Когда это происходит, они часто возвращаются к традиционным методам открытых репрессий.

Мы видели подобную ситуацию в Венесуэле, когда власть перешла от Уго Чавеса к Николасу Мадуро. В какой-то степени мы наблюдаем это и в Турции под властью Реджепа Эрдогана. Раннего Эрдогана вполне можно было назвать спин-диктатором: он действовал довольно изощренно, пользовался уважением на международном уровне и старался скрыть любое применение насилия. Но после провальной попытки государственного переворота в 2016 году Эрдоган изменился и перешел к запугиванию несогласных.

То же самое мы видим и в России. В первые годы своего правления Путина тоже можно было назвать спин-диктатором. Но в последние 5–10 лет, особенно после [аннексии] Крыма, мы видим, что Путин открыто пытается запугать оппозицию, повышает уровень тревожности в обществе, использует риторику страха и усиливает репрессии, полностью избавляясь от независимых СМИ. Путин настолько централизует контроль, что не остается никаких иллюзий относительно того, что это за режим.

— Где на спектре от спин-диктаторов до диктаторов страха вы бы расположили авторитарных лидеров современности? Бывали ли случаи резких переходов из крайности в крайность? Какие факторы на это влияют?

— Нам знакомы очевидные примеры диктатур страха. В ХХ веке таких примеров много. Сталин явно относится к диктаторам страха: при нём были массовые репрессии, массовые аресты политических оппонентов. [Диктатуры страха подразумевают] массовое убийство собственных граждан и использование риторики, которая запугивает людей. Диктатор не притворяется либерально-демократическим лидером.

С другой стороны шкалы находятся спин-диктаторы. Среди них в какой-то момент мы могли выделить Виктора Орбана в Венгрии: до недавнего времени многие на Западе считали его демократическим лидером. Однако со временем Орбан консолидировал власть настолько, что стало крайне сложно оспорить его доминирующую позицию. Он установил контроль над бюрократией, политизировал суды и усилил власть над ними, скрытыми и открытыми методами контролирует СМИ, часто используя дружеские связи. В каком-то смысле он создал политическую обстановку, которая может казаться демократической для людей за рубежом и даже для некоторых граждан внутри страны. Но на самом деле его система маргинализирует оппозицию и ставит в невыгодное положение любых потенциальных противников Орбана на выборах.

Не так много примеров диктаторов, которые возвращаются от диктатур страха обратно к спин-методам.

С другой стороны, можно представить, что режим спин-диктатуры будет процветать или даже совершит «перезагрузку» со сменой лидера. Спин-диктатора, перешедшего к открытым репрессиям, может заменить новый, более современный лидер, который будет готов начать всё с чистого листа.

Что касается России, в 2000-х Путин всё еще вел себя как спин-диктатор. Политзаключенных было сравнительно немного. Государство контролировало СМИ более скрытыми методами. Выдвижение Дмитрия Медведева [на президентские выборы 2008 года] было частью спин-стратегии в попытке привлечь более разнообразные сегменты общества.

Этим ходом Путин надеялся привлечь на свою сторону либеральную интеллигенцию, тех, кто часто критиковал его действия. Но эта попытка провалилась, и поэтому Путин встал на путь постепенного усиления и ужесточения контроля.

— Если диктатор затеял войну, насколько вероятно, что он победит? И если он проиграет, значит ли это, что диктатор потеряет власть? Что об этом говорит история?

— Исследования показывают, что диктатор, затеявший войну, чаще всего удерживает власть, пока война продолжается. А что происходит, когда война заканчивается? Зависит от ее исхода. Если диктатор выигрывает войну, то он в большей безопасности, чем когда-либо. Если же он проигрывает или война оканчивается ничьей, некой стабилизацией ситуации, при которой непонятно, кто победил, то шансы удержать власть снижаются. Но не до нуля.

Шансы диктатора, проигравшего войну, остаться у власти в следующие несколько лет — где-то 50%. Бывают случаи, когда диктаторы начинают войну, она заканчивается плохо, и их очень быстро свергают. Например, генерал [Леопольдо] Галтиери в Аргентине или греческие генералы, которые спровоцировали конфликт с Турцией в 1974 году и очень быстро потеряли власть.

Но есть и пример Саддама Хусейна, который начал войну с Кувейтом в 1991 году. Он потерпел серьезное поражение, но сумел остаться у власти еще на несколько лет. Есть и другие похожие примеры на Ближнем Востоке: многие арабские лидеры шли войной против Израиля, терпели поражение, но всё равно продолжали руководить своими странами.

Если Путин продержится первый год, то шансы [потерять власть] снова снижаются.

Афтершоки распада СССР

— В нашумевшей статье, которую вы написали в соавторстве с Андреем Шлейфером в 2004 году, вы утверждаете, что после развала Советского Союза Россия превратилась в «нормальную» страну со средним уровнем дохода. Тогда вы говорили, что такие страны «редко совершают разворот от демократии к полноценному авторитаризму». Но сейчас именно это и происходит. Когда это произошло и почему? Значит ли это, что исследования, которыми вы руководствовались, были неполноценны? Обновились ли данные с тех пор?

— Данные не изменились. Если взглянуть на целый ряд переменных факторов и других показателей, Россия была куда больше похожа на другие страны со средним уровнем дохода, чем думали в то время, — в экономическом, политическом и социальном плане. Мы писали, что немногие страны возвращаются от демократии к полноценному авторитаризму. К сожалению, Россия оказалась одной из таких стран. Я не думаю, что это было предрешено. У России было много шансов пойти другим путем. Но мы оказались в одном из самых экстремальных сценариев — такой ход событий был возможен и в 2004 году, но крайне маловероятен.

Почему это произошло? Отчасти из-за того, что Путин оставался у власти всё это время. Также определенную роль сыграло то, как Путин менялся с годами. В начале 2000-х годов он был довольно прагматичен. Он подозрительно относился к Западу, но был открыт к сотрудничеству. В 2000–2001 годы он даже был более открыт к кооперации, чем Запад. Со временем Путин изменился.

Ранний Путин был неоднозначен. Отчасти он верил в макроэкономическую ортодоксию (набор мер денежно-кредитной и фискальной политики, которые считаются мейнстримом в развитых экономиках. — Прим. ред.) и базовые принципы экономики. Его сторонники, такие как Алексей Кудрин, Герман Греф и другие, объяснили Путину, как эти принципы работают. И он стал отчасти их применять.

Также у него была команда политтехнологов — циничные, но профессиональные политические эксперты, такие как Глеб Павловский и Владислав Сурков, которым отлично удавалось управлять несовершенной демократической системой с целью консолидации контроля в Кремле.

Еще на стороне Путина были спецслужбы, а также его друзья и коллеги. Некоторые из них поверили в конспирологическую теорию, согласно которой любой вред, причиненный Советскому Союзу, а затем и России, был результатом целенаправленных действий Запада, в особенности западных спецслужб.

И вот что случилось: со временем Путин вытеснил из своего окружения экономических либералов, политтехнологов и даже менее радикальных силовиков. Вокруг него оказались только люди из группы «конспирологов», которые усилили эти инстинкты, — и эти мысли завладели его сознанием.

Это личная история. Вся трагедия заключается в том, что целая страна пошла по исторически неправильному пути из-за психологической эволюции одного человека. Какие из этого можно извлечь уроки?

Кроме того, важно не игнорировать роль личности. Нельзя надеяться на то, что глубинные характеристики стран являются определяющими, особенно в случае централизованных диктатур.

— Сейчас кажется довольно очевидным, что империалистический ресентимент внутри российских элит сыграл большую роль в постсоветской трансформации России. Некоторые даже полагают, что война в Украине — это долгосрочное последствие развала СССР. Согласны ли вы с этим мнением? Возможно ли было этого избежать, или же все империи разрушаются похожим образом?

— Всегда есть часть общества, которая сожалеет о конце империи. И всегда есть люди, которые хотят пересмотреть границы, хотят реванша. В некоторых случаях они составляют довольно небольшую и не самую влиятельную часть общества или политического режима, но иногда они играют более значительную роль. Такие голоса всегда существовали, но они не были многочисленными в России до недавних пор. В начале 90-х было много разговоров об исторической несправедливости [в ситуации] Крыма. Но Ельцин не реагировал на эти разговоры, и его режим смог с этим справиться, подписав договор с Украиной.

Британия тоже потеряла статус империи, и это привело к вооруженному столкновению в 1956 году — Суэцкому кризису. Но этот конфликт был коротким и не самым масштабным. Были и другие военные последствия. Можно сказать, что Фолклендская война была афтершоком развала Британской империи. Но ничто из этого не привело к десяткам тысяч смертей, которые мы сейчас видим в Украине.

Первичный развал Советского Союза был на удивление мирным, учитывая, что дезинтеграция многонациональных империй часто идет рука об руку с насилием. И это происходило в то же время, что и войны в Югославии. Контраст между относительно мирным развалом Советского Союза и кровавыми событиями в Югославии поразителен. Но сейчас у нас перед глазами отдаленный афтершок распада СССР.

Но это не было неизбежно. Совершенно неправда, что конец любой империи приводит к военной агрессии со стороны бывшей метрополии. После развала Британской империи событий такого масштаба не происходило. Да, были кровавые события в Индии в 1947–1948 годах. Дезинтеграция империй редко происходит абсолютно мирно. Но я не думаю, что то, что происходит в Украине, — это неизбежное последствие российской истории.

Что случится с Россией

— Война в Украине может закончиться по-разному: возможно, стороны подпишут мирный договор, или же война перейдет в стадию замороженного конфликта. Какие сценарии вы видите для России в обоих случаях? Какой исход наиболее вероятен, по вашему мнению?

— Со стороны Украины есть четкое понимание того, что любое прекращение огня, любой переход к замороженному конфликту не приведет к миру. Это будет лишь возможностью для России перевооружиться и начать заново. Так что для Украины единственная надежда на длящийся мир — это одержать победу над Россией, установить контроль над своей территорией. И конечно, это произойдет только с поддержкой Запада и при условии, что поставки западных вооружений продолжатся. Только так Украина сможет отбить будущие попытки наступления на границе.

Что станет с Россией? В таких случаях очень сложно делать конкретные предсказания. Сейчас многие обсуждают, что случится, если путинский режим падет. Как это может произойти? Часто говорят о вероятности переворота против Путина или же восстания, которое приведет к падению режима. Но большинство сходится на том, что оба этих варианта маловероятны по ряду причин.

Крайне сложно организовать восстание против лидера, когда несколько военных и военизированных структур управляются разными командирами, каждый из которых подчиняется непосредственно Путину. Путин создал такую структуру, в которой людям из его ближайшего окружения крайне опасно идти на сговор против него. Так что это снижает вероятность переворота, по крайней мере, в ближайшем будущем.

Наиболее правдоподобный сценарий того, как режим Путина может прекратить существование, — это полный крах управляющих структур. Режим гиперцентрализован: когда один человек принимает все важные решения, или, по крайней мере, должен давать отмашку на все важные решения, очень легко совершить ошибку.

Возможно, что под давлением санкций и войны небольшие кризисы в разных местах могут соединиться в один и усугубиться из-за недальновидных действий Кремля. В свою очередь, это может привести к ослаблению поддержки Путина, к ощущению среди широких слоев населения, что люди у власти больше не держат ситуацию под контролем, что они проигрывают. А это уже может привести к расколу внутри режима и попыткам найти альтернативный путь.

— Вполне возможно, что Россия останется под санкциями на десятки лет, как и Иран. Это неизбежно приведет к медленному ухудшению качества жизни россиян, включая снижение доходов. Снижает ли это шансы России на демократизацию в долгосрочной перспективе?

— Сложно загадывать на десятки лет вперед, но мы знаем, что экономическая и социальная модернизация в странах по всему миру со временем способствует переходу к демократии и улучшению качества жизни.

Путин понимает, что модернизация ему не на руку. Ему необходимы лишь некоторые специфические виды модернизации для поддержания макроэкономической стабильности и, возможно, для производства современного оружия.

Но социальная модернизация, расширение взглядов, рост либеральных ценностей, развитие образования в области гуманитарных наук ему совсем не нужны. Путин пытается заморозить социальную модернизацию или даже повернуть ее вспять. Он хочет вернуться во времена с простыми консервативными ценностями и системой образования, которая поддерживает эти ценности, а не учит людей задавать вопросы и сомневаться в текущем положении вещей.

Конечно, Путин не может остановить развитие России. Он задержал его на 10–20 лет с точки зрения инноваций и технологического уровня экономики. Но может ли он запретить людям думать самостоятельно? Может ли он снизить уровень образования? Мы всё еще видим, что огромное число людей получает высшее образование. Может ли Кремль в самом деле контролировать программу обучения до такой степени, что студенты окажутся неспособны думать самостоятельно и будут слепо верить Кремлю? Я в этом не уверен.

Может ли он контролировать интернет, социальные сети, это гражданское онлайн-общество, которое сейчас набирает обороты? Опять же, возможно, что да. Китай именно этим и занимается. Но сработает ли это? Не знаю. Путину необходимо предотвратить рост гражданского общества, которое могло бы создать почву для давления на режим, заставить страну двигаться в демократическом направлении. Но в то же время мне кажется маловероятным, что он останется у власти с такой политикой в течение следующих 20 или даже 10 лет.

Что случится с миром

— В 2018 году вы опубликовали статью, в которой вы утверждали, что несмотря на распространенные опасения, в мире не наблюдается упадка демократии. В то же время НГО и аналитические центры, такие как Freedom House, заявляли об обратном: согласно им, число демократий в мире падает. Почему вы пришли к таким разным выводам? Как война, развязанная Путиным, может повлиять на распределение демократий по всему миру?

— Сейчас я бы сказал, что в демократическом лагере произошел небольшой откат. Я думаю, что это в определенном смысле следствие резкого роста числа демократий в мире в предыдущие десятилетия. В период так называемой третьей волны демократии — с 1974 по примерно 2015 год — число демократий в мире резко возросло. По данным V-Dem, доля демократических режимов в мире выросла с 23 до 54%. По их же данным, с 2015 года доля демократий снизилась с 54 до 50%.

Да, ограниченное снижение есть, но только до уровня 1990-х годов: а в то время речь шла о победе либеральной демократии, о «конце истории», об исчезновении альтернативных политических моделей в обществе.

Нужно трезво оценивать ситуацию: да, спад есть. Но не нужно забывать, что он последовал за резким ростом. Кроме того, не все, но большинство стран, которые являются частью этого спада, до этого были менее экономически развиты, чем среднестатистические демократические государства.

Демократию стабилизирует и консолидирует, во-первых, относительно высокий уровень экономической и социальной модернизации, а во-вторых — длительный опыт существования в качестве демократического государства. Демократии обычно укрепляются со временем. И неудивительно, что мы наблюдаем небольшой откат назад после огромного шага вперед.

— Какие уроки диктаторы и автократы могут извлечь из этой войны? Приведет ли она к новым конфликтам, например, между Китаем и Тайванем?

— Всё зависит от того, чем закончится война. Диктаторы по всему миру следят за этой войной. От ее исхода зависит то, какой путь развития Си Цзиньпин выберет для Китая на ближайшие десять лет. Если война закончится очевидным поражением для Путина, мировые лидеры придут к выводу, что Запад может действовать сообща и давать отпор лидерам-агрессорам, которые пытаются отобрать часть территории у своих соседей.

С другой стороны, если война перейдет в стадию замороженного конфликта или даже закончится явной победой для России в том смысле, что она сможет усилить контроль над захваченными территориями, это лишь обнадежит автократов по всему миру — и они захотят провернуть нечто подобное.

Западу нужно иметь это в виду и сделать необходимый вклад в победу Украины. Если Киев потерпит поражение, западным странам придется потратить куда больше ресурсов на оборону и восстановление международного правового порядка.