Встречают по Галахе

Недалеко от Новых ворот, ведущих в Старый город Иерусалима, есть популярный у туристов и русскоязычных израильтян бар. Популярный не в последнюю очередь благодаря вывеске — Putin Pub. Заведение называлось так больше 20 лет, но после начала войны в Украине фамилию президента России хозяин с фасада снял.

Это классический паб: приглушенный свет, красные диваны, проверенные временем композиции вроде The Boys Are Back in Town или Personal Jesus. Владелец Леонид Тетерин сам стоит за стойкой и неохотно отвечает на мои вопросы, постоянно отвлекаясь на то, чтобы принять заказ или отнести клиенту пиво.

Кто-то из шумной интернациональной компании просит Тетерина включить русскую музыку.

— Ну, такое, — отвечает тот и, выдержав паузу, добавляет: — Нет, ну если совсем надо, то я могу.

— Оставьте лучше то, что есть, — предлагает по-русски девушка из той же компании и признается, что она из Украины.

Тетерин (много лет назад приехавший в Израиль из Сибири) переименовал бар в Generation Pub, но новое название можно узнать только из логотипа в меню.

— А почему новую вывеску не поставили, ведь видно же до сих пор, что было написано Putin?

— А зачем? В этом весь и прикол, ведь мы самый известный паб в Израиле, — хитро отвечает Тетерин.

Мы разговариваем за день до крупного протестного митинга (десятки, если не сотни тысяч израильтян с января регулярно выходят на улицы, недовольные судебной реформой, затеянной правительством Биньямина Нетаньяху), и бармен уверяет меня, что Нетаньяху не станет для Израиля своим Путиным, а реформа не пройдет.

— Если даже примут ее, то максимум на ближайшие три года, а потом отменят, когда уйдет Нетаньяху, — уверенно говорит он.

— Может, вы и когда война кончится, знаете? — удивляюсь я.

— Меня зовут Владимир Зеленский или Владимир Путин? Нет, я Леня, маленький человек. Откуда я знаю? По мне, она не должна была и начинаться. Я очень отрицательного мнения о войне, — отвечает он и несет пиво очередному посетителю.

Даже Тетерин, отвечая на мой дурацкий вопрос, сначала уточнил, о какой войне я спрашиваю — российско-украинской или арабо-израильской. Всё потому, что война в Украине не слишком сильно беспокоит израильтян.

— Мы с вами на Ближнем Востоке находимся, а война — в Европе. Тем более Израиль заточен очень сильно на свои внутренние проблемы, на безопасность. Кроме тех людей, кто родом [из России или Украины], у кого там живут родственники и друзья, очень небольшой процент израильтян следит за происходящим, — рассуждает экс-депутат Кнессета, журналист и эксперт по Ближнему Востоку Ксения Светлова.

Вот и израильские власти больше года продолжают балансировать, помогая Украине деньгами, но не оружием, чтобы не ссориться с Россией. Российский блогер и политик Максим Кац, который закончил в Израиле школу и вернулся обратно уже после начала войны в Украине, объясняет это миссией страны: дать возможность всем евреям жить в еврейском государстве:

— Во время войны в Украине Израиль должен спасать имеющихся в России, Украине и Беларуси евреев, и, если они попали в проблемы — всех надо забирать сюда. 

Именно поэтому, говорит он, Израиль сохранил прямое авиасообщение с Россией, а после начала мобилизации даже решил увеличить количество рейсов.

Нашествие гоев

Поэтому здесь, в отличие от Европы, мало кого беспокоит, что новоприбывшие из России недостаточно активно и массово протестуют против войны в Украине. В Израиле недовольны главным образом тем, что из России приезжает всё больше гоев (на иврите — неевреев).

В январе 2023 года новый министр по делам интеграции Израиля Офир Софер заявил, что около 40 000 из 55 000 новых иммигрантов из России и Украины не являются галахическими евреями (то есть их матери не были еврейками), и призвал сократить иммиграцию таковых в Израиль. В ноябре 2022 года Центральное статистическое бюро Израиля публиковало данные о том, что 72% приехавших в 2020 году из стран бывшего СССР репатриантов были неевреями.

Лидер ультраортодоксальной партии «Ноам» Ави Маоз заявил, что это «в очередной раз доказывает абсурдность «Закона о возвращении», который, на его взгляд, стал «инструментом сокращения доли евреев в общей численности населения страны». Не так давно (в 2020 году) премьер Биньямин Нетаньяху высказывался на эту тему и говорил, что «правительство продолжит работать на благо алии и абсорбции наших братьев и сестер, выходцев из стран бывшего Советского Союза», но это было еще при другом составе правящей коалиции.

Теперь Нетаньяху (не только его власть, но и его свобода) зависит от ортодоксальных партий, которые яростно настаивают на борьбе с репатриацией гоев. Они давно уже нашли решение проблемы и надеются, что именно сейчас, наконец, удастся претворить его в жизнь. 21 марта тот же самый Ави Маоз внес в Кнессет законопроект, отменяющий «пункт о внуках».

— Этот плач Ярославны звучит с 90-х годов, когда сюда хлынула массивная волна репатриантов из бывшего СССР. Какой процент из приехавшего миллиона человек были не галахическими евреями? Процентов 40, — рассуждает Светлова. — Но, как правило, внуки приезжают сюда несовершеннолетними, и если запретить им репатриацию, то это отсекает сразу и второе поколение: не поедут же отец или мать без детей.

Депутат Кнессета Евгений Сова из главной партии русскоязычных евреев «Наш дом Израиль» надеется, что закон принят не будет.

— Это создаст проблемы даже не с русскоязычными еврейством, а с американцами. Нетаньяху прекрасно понимает, что 85% всех евреев диаспоры сегодня проживают в Соединенных Штатах, а там смешанные браки так же распространены, как это было в Советском Союзе, и ассимиляция идет там в бешеных масштабах, — говорит он.

— Закон о возвращении был сформулирован в 40-е годы, и тогда мысль была вытащить своих. Если у своих есть родственники-неевреи, то, конечно, их тоже надо брать. Израиль же — это про человечность, — рассуждает ортодоксальный раввин из общины Jewish Point Иосиф Херсонский.

— А теперь Израиль не про человечность? — уточняю я.

— А теперь вопрос в том, что мы делаем, если «не своих» в три раза больше, чем своих? Мы продолжаем так же говорить или нет?

Увеличение числа гоев в Израиле приводит, по словам раввина, к тому, что, когда «хорошие люди» встречаются и дело доходит до женитьбы, внезапно выясняется, что один из них — гой, и семья еврея запрещает такой брак (его, кстати, и заключить можно только за пределами страны).

— Представьте себе израильтянина, который последний раз с иудаизмом сталкивался в детском саду. Но ведь он знает, что у нас еврейское государство и в нем все евреи. Тут бах — нате!

— А что делать? На первом свидании выяснять про еврейство?

— На первом свидании это нужно быть идиотом, чтобы об этом спрашивать. Я жил в Москве и, когда развелся и искал себе жену, естественно, знакомился с разными девушками, — рассказывает раввин. — Если я видел, что это куда-то идет, конечно, я спрашивал, потому что мне это важно. Так живут все евреи в мире, кто не в гетто.

Херсонский считает, что иудаизм переживал и более сложные проблемы, чем гражданство Израиля для внуков евреев, но закон всё-таки нужно менять:

— Тут или крестик, или трусы. Или перестать говорить, что Израиль — государство еврейского народа, и сделать концепцию государства всех граждан, или как-то фильтровать — например, давать гражданство по результатам теста на знание истории и базового иврита.

Он недоволен тем, что не все новые израильтяне учат иврит и понимают суть процессов в израильском государстве, но при этом начинают влиять на происходящее (приводит в пример авторов некоторых популярных телеграм-каналов).

— Я не сожалею о том, что спасли много народу, вытащив из России. Причина, по которой куча классных людей сейчас здесь, потому что вдруг оказалось, что в Париже, Лондоне и Берлине они на хер не нужны, а Тель-Авив, который они считали селом, их принимает и спасает. Я сожалею о том, что с ними здесь ничего не делают, — говорит Херсонский и предлагает сделать специальную образовательную систему для новых граждан.

— Это мизерная проблема для государства, население которого составляет 10 миллионов, — говорит он.

С ним согласен и реформистский раввин Григорий Котляр:

— Я вижу тех людей, у которых папа — еврей или даже дедушка — еврей, частью большого еврейского коллектива, поэтому они должны иметь право на репатриацию. Я понимаю, когда евреи переживают про ассимиляцию в диаспоре, но в Израиле евреи — в большинстве, поэтому постоянное опасение, что несколько тысяч негалахических евреев как-то повлияют на еврейский характер государства — это смешно.

Впрочем, за борьбой с негалахическими евреями скрывается и политика. Главный сефардский раввин Израиля Ицхак Йосеф еще в 2019 году говорил, что в Израиль зазывают гоев, чтобы «сбалансировать политическую силу ортодоксального населения». Сейчас, когда религиозные партии становятся всё сильнее, он хочет закрепить успех и тоже требует изменить «Закон о возвращении».

— В 90-х годах русскоговорящие приехали из СССР и начали голосовать здесь за правые партии, и тогда тоже была дискуссия, что они меняют внутренний баланс, — говорит Светлова. — Этот вопрос не только религиозный, это вопрос политический, ведь люди, которые будут приезжать из России или Украины, не будут голосовать за религиозные партии, да и за «Ликуд» — вряд ли.

Документы есть, работы нет

Кроме того, что Израиль наполняется гоями, многих израильтян раздражает, что выходцы из России и других стран бывшего СССР приезжают на историческую родину за паспортом и сразу уезжают (или чуть позже, когда заканчивается положенная господдержка). В 2022 году почти половина репатриантов из России, получив документы, вернулись на родину. В марте правительство объявило, что планирует выдавать даркон (загранпаспорт, дающий безвизовый въезд во все страны Европы) только тем, кто прожил в Израиле хотя бы год.

— Основная масса приезжающих людей хотят интегрироваться, хотят жить здесь. И я лично не вижу никакой проблемы, чтобы человек имел израильский даркон, даже если он через год вернется в Россию. Если завтра там опять что-то произойдет, он сразу приедет в Израиль. Почему нет? Это его дом, понимаете? — говорит Сова, который в Кнессете возглавляет лобби по связям с еврейской диаспорой. 

Ничего страшного в том, что люди уезжают, получив документы, не видит и раввин Котляр:

— Если будут люди, которые уедут с израильским паспортом, а через какое-то время их дети или они сами вернутся и будут жить в Израиле, никакого ущерба Израилю от этого не случится.

По мнению Совы, проблема скорее в том, что Израиль не использует потенциал новых репатриантов.

— Я знаю лично людей, которые приехали с потрясающими знаниями, и единственное, что их останавливает от интеграции — это иврит. Но если человек, например, специалист в области строительства метро, то зачем ему обязательно знать иврит? Дадим ему переводчика, и пусть работает, — говорит депутат.

Светлова напоминает, как расцвело израильское общество в 90-е годы, когда из стран бывшего Советского союза приехали десятки тысяч ценных специалистов.

— Многие из тех, кого я знаю, учат иврит, а это значит, что они связывают будущее со страной. Мне как израильтянину очень хочется, чтобы все особенные, талантливые люди, приехавшие сюда, остались. Но мне в голову не придет на них зло срывать, если они этого не делают. Кому-то хорошо в Тель-Авиве, кому-то — в Риге, — рассуждает давно переехавший в Израиль основатель независимого томского телевидения ТВ-2 Аркадий Майофис.

— А кому-то — в Москве… — замечаю я.

— Вот это мне понять уже сложнее, — усмехается Майофис.

Бизнесмен из Москвы Анатолий Колесников и его жена Анна Землянская собирались делать израильский паспорт когда-нибудь потом, но сентябрьская мобилизация, заставшая их в отпуске в Израиле, заставила поменять планы.

— Тогда мы приняли решение тут остаться. Аня поехала в Москву доделывать документы, продавать машину, распродавать все вещи, сдать квартиру, закрыть бизнес, а я тут два месяца один мытарствовал, — рассказывает Колесников, с которым мы разговорились на собрании реформистской общины в Рамат-Гане.

Колесников жалуется, что из-за большого наплыва новых репатриантов очередь на получение паспорта доходит до полугода, а риэлторы часто отказываются работать с теми, кто пока не получил документы.

В Израиле ему и супруге нравится, но, как и у большинства новых репатриантов, есть проблема с зарабатыванием денег. Здесь очень дорого, а на удаленную работу в России или сдачу в аренду обычной московской квартиры здесь не проживешь.

— У нас сейчас целая эпопея. У Ани есть специальность в индустрии красоты, нужна клиентская база, но, в общем, понятно, что делать, а я в России бизнесом занимался, да еще и с партнерами разругался, потому что они другую позицию [по войне] занимают, — рассказывает Колесников. — Это взрыв мозга, конечно: я в России руководил компанией в 100 человек, а тут мне на полном серьезе предлагают пойти на завод или курьером. Посмотрим. У меня есть идеи по бизнесу, но это сложно, потому что тут всё не так, как в России.

Бывший сотрудник ФБК жалуется, что с трудом нашел в Тель-Авиве позицию бизнес-аналитика, но каждый день тратит на дорогу три часа и почти не видит детей. Другие мои знакомые, получив паспорт, из Израиля уехали, потому что придумать, как содержать здесь семью, так и не смогли.

Крымская алия

Считается, что из приехавших в Израиль после 2014 года (из-за аннексии Крыма и последовательного усиления репрессий) мало кому удалось построить в Израиле бизнес. Исключение — Аркадий Майофис, который не стал создавать в новой стране новое СМИ (он говорит, что в русскоязычные СМИ не идет рекламодатель, потому что репатрианты из стран бывшего СССР «либо вообще не потребляют медиа, либо делают это на иврите»), а основал компанию Yoffi, которая производит дорогие израильские гастрономические подарки.

— Вы знаете эту расхожую шутку: как стать миллионером в Израиле? Надо приехать сюда миллиардером, — улыбается Майофис, когда мы садимся в кафе позавтракать. — Работы в Израиле полно, но не факт, что она тебе понравится. Если ты востребованный специалист в хайтеке — значит, тебе повезло. Если ты был лучшим пиарщиком Москвы, то тебе, скорее всего, придется менять профессию. Если ты был успешным риэлтором, то у меня большие сомнения, что успех можно повторить здесь.

По мнению Майофиса, основная причина неудач новых репатриантов в том, что они начинают создавать бизнес наподобие того, что у них был в России, не понимая, что Израиль — это другая страна.

— Человек приезжает, весь успешный, и начинает себя переоценивать в новых обстоятельствах. И недооценивает Израиль, считая, что есть ниша, он в нее зайдет и сделает, как надо. Но часто ниши нет, потому что она не нужна, — говорит Майофис и приводит пример из одной из русскоязычных групп в фейсбуке.

— Я как сибирский человек вам говорю, что мне в Израиле практически всего хватает, кроме бани. И вот один человек в этой группе пишет: «Давайте сообща скинемся и построим баню. Нормальный бизнес будет». Я задаю вопрос, на который так и не получил ответа: «В 90-е годы в Израиль приехал миллион человек, и почему нет бань?» 

Тем не менее он в своих социальных сетях активно помогает новым репатриантам, которые «не просто пребывают в депрессии, а пытаются выбраться из нее и открыть бизнес».

Впрочем, есть, конечно, и позитивные истории: например, совладелец культового бара Mizva в Москве Даниил Гольдман открыл в Израиле заведение Chaseria, а дизайнер Константин Коновалов нарисовал транспортную схему Тель-Авива.

Интеллигентский рай

По словам Майофиса, главный пример успеха репатриантов крымской волны — это не Yоffi, а книжный магазин «Бабель» в Тель-Авиве.

— Они создали его вопреки всему. Они никогда не занимались бизнесом и начали делать русский книжный на фоне упадка как этой отрасли, так и вообще всего русского в Израиле, — говорит бизнесмен.

Бывший журналист, писатель Евгений Коган переехал в Израиль осенью 2015 года. Их с супругой не преследовали, да и вообще репрессии тогда были, что называется, вегетарианские.

— Было понятно всё еще в 2014 году — Крым, Немцов, но мы держались. А 8 мая пошли погулять по славному городу-герою Москве и обнаружили, что на каждом углу продаются портреты Сталина. Я стал спрашивать, государственная это торговля или частная, в надежде на то, что частная, но оказалось, что государственная. Тогда мы решили, что это уже слишком, — рассказывает Коган, с которым мы сидим в его книжном в центре Тель-Авива.

Коган вспоминает, что на отъезде настояла жена, и после 24 февраля он каждый день благодарит ее за это, потому что им не пришлось спешно бежать с двумя чемоданами, как новым репатриантам.

Почти сразу после переезда супруги открыли книжный магазин — небольшой, но с широким ассортиментом качественной литературы. Бизнес получился: выстоял даже во время пандемии коронавируса. В 2022 году «Бабель», «когда в России всё начало схлопываться», запустил свое издательство.

— Мы начали с того, что в первые же дни войны издали сборник «Понятые и свидетели» — стихи, написанные в первые 50 дней войны. Сейчас уже несколько таких сборников и у нас, и не у нас.

Недавно Коганы опубликовали новую повесть Бориса Акунина (тиражи напечатали не только в Израиле, но также в Грузии и Латвии).

— Акунин написал в соцсетях, что у него есть новая повесть про сейчас, опубликовал первую главу и ищет издательство. И так получилось, что он выбрал нас. Эту вещь просто нельзя напечатать в России, потому что она начинается с того, что во время прямой линии президент падает замертво, — говорит он и, усмехаясь, тихо добавляет: — На что мы все рассчитываем.

— Может, из-за этого прямую линию и отменили?

— Когда должно было быть объявление о мобилизации, но его всё не было и не было, я сидел и думал: «Господи, неужели Акунин не просто выдающийся писатель, но и пророк». Но оказалось, что нет.

— Хотя огромное количество людей, за которых я боюсь, остаются в России, продолжают писать и говорить, магазины снимают с полок или оборачивают в непрозрачную пленку книги иноагентов, а читатели, огромное количество интеллигенции, уехали, — объясняет Коган.

Он рассказывает, что после сентября в Тель-Авиве появилось много молодежи, которая приходит в «Бабель» и спрашивает книги таких издательств, про которые «крымская алия» и не слышала.

В «Бабеле» почти ежедневно проходят лекции, хотя места в магазине немного — помещается здесь максимум 30 человек.

— Сейчас такие люди сюда приехали, что я и не мечтал. Мы делали большие лекции Колмановского или Севы Новгородцева, но есть и дикий кайф в камерности, — рассказывает Коган.

Я спрашиваю его, можно ли магазин «Бабель» назвать центром интеллигентской жизни Тель-Авива, и Коган смеется:

— Ну какой из нас центр с площадью 50 метров? Но когда мы приехали, в Израиле проходили иногда большие открытые лекции, но ежедневной лекционной программы не было нигде и никогда.

— Возможно ли переместить за рубеж всю русскую культуру? — спрашиваю я.

— С русской культурой ничего не будет, не первый раз же уже. 80 процентов великих классических произведений написано вне России. В ХХ веке всё повторилось. Я не думаю, что русскую культуру надо сосредоточить в Тель-Авиве, Берлине или Буэнос-Айресе. Главное, чтобы война закончилась. Пусть Украина победит, а с русской культурой мы разберемся как-нибудь, — отвечает Коган.

Тыквенная алия

В начале 90-х годов в Израиле жили 4,5 миллиона человек, а из стран бывшего СССР приехал миллион.

— Сейчас в Израиле 10 миллионов, а приехало 30 000. Израиль этого просто не заметил, — уверяет меня Майофис.

Кто-то, впрочем, обратил внимание, что приехавшие жалуются на отсутствие сервисов, к которым привыкли в Москве, Санкт-Петербурге и других крупных городах России. Символом этого недовольства стала Татьяна Шеремет, которая пожаловалась, что в Израиле не найти тыквенный латте.

— Говорят, в последние годы в Москве был какой-то невероятный сервис, но мы его не застали. Здесь кто-то говорит, что он и не нужен, а кто-то предлагает такой сервис создать. Если что-то понадобится этой стране, то оно останется, а если не понадобится, то уйдет. Я не вижу проблемы в наличии или отсутствии тыквенного латте, — рассуждает Коган.

По словам бизнесмена Майофиса, у некоторых приехавших москвичей, действительно, «есть совершенно очевидный апломб», но большая часть людей думает о том, как им детей прокормить, а не о том, что «Израиль — вонючая страна, в которой нет сервиса».

По словам раввина Херсонского, до 90-х волны эмиграции приезжали, чтобы в Израиле растворяться:

— Они считали, что возвращаются домой, в семью, и принимали новые правила, забывали русский или польский язык, потому что не видели в нем ценности для ассимиляции. 

У него (как и у реформистского коллеги Котляра) за последний год община выросла в два-три раза. Из небольшого уютного домика в модном квартале Sarona они переезжают в помещение в шесть раз больше.

— Мы открываем детский сад с «Яндексом», у нас куча программ для взрослых, подростковый клуб. У нас половина преподов из 57-й и 91-й школы, для которых эта штука — счастье, ведь что делать [в эмиграции] классному преподу русского языка, а тут вот тебе дети — преподавай, — с гордостью рассказывает Херсонский.

— Вы же говорили сами, что надо, чтобы репатрианты обязательно погружались в иврит? — недоумеваю я.

— Мы никогда не были гетто, но у нас было мало мультиязычности, и в этом году мы в Jewish Point хотим начать изменения. Учителя пока другого языка не знают, но мы для них делаем курсы иврита. Учителям мы дадим три-пять лет, чтобы понять, готовы ли они выучить иврит и переквалифицироваться. Если нет, то у меня перед глазами пример моего папы, который частным образом преподает русский язык и литературу. Счастлив и зарабатывает нормально, — отвечает Херсонский.

Творческий дауншифтинг

После начала войны в Израиль переехал и русский писатель, известный своими зарисовками из жизни российской интеллигенции Слава Сергеев. Мы сидим в его съемной квартире в пригороде Иерусалима и пьем вино.

— Не происходит ничего нового! У меня дома в Москве несколько полок с эмигрантской литературой — Ходасевич, Адамович, Бунин, Набоков, Газданов, Алданов. Для русской литературы, для думающего русского человека ничего нового в эмиграции нет, — объясняет он мне, не понимающему, зачем уезжать из России, если тебе ничего не угрожает.

Сергеев признается, что очень любит Москву, но настаивает, что об отъезде не жалеет.

— В середине нулевых я брал интервью у [философа] Александра Моисеевича Пятигорского, — рассказывает писатель и передает их разговор: — Я его спросил: «Почему вы уехали? Вас, наверное, преследовали?» Он ответил, что нет. «Вас не печатали?» — «Нет, меня печатали». — «Вы не могли, наверное, работать?» — «Да нет, я работал, у меня всё было нормально, мне просто на-до-ело. Вы понимаете, что это значит? Надоело!» Вот и я так скажу: я уехал, потому что просто надоело.

Сергеев несколько раз повторяет, что устал в России от постоянных разговоров о Путине и о том, плохой Сталин или хороший.

— Сколько можно говорить о Сталине! Это убийца. А мы что обсуждаем? Как можно рассуждать об «эффективности» такого человека? Мне это надоело. Я всё для себя решил, написал на эту тему несколько книг и уехал. Для меня эмиграция — это возможность что-то понять о себе, о мире, о себе в мире, — говорит писатель.

Окончательно Сергеев решил уехать после одного из последних разрешенных митингов на проспекте Сахарова, где «ментов было столько же, сколько протестующих».

— Я ушел оттуда с отвратительным настроением, с ощущением полной безнадеги. Это ощущение отчасти вынужденное, отчасти давно созревшее, ну а с началом этой спецоперации несогласие стало вопиющим. Слова «русско-украинская война» до сих пор, когда я их слышу, вызывают у меня внутренний ступор и шок. Настолько это абсурдно, — говорит Сергеев.

Он уверен, что уехать из России — это «гораздо более рациональная история, чем сидеть в Москве и дрожать о том, стукач твой сосед или нет, о том, можно ли эту статью напечатать или нельзя». Бороться же с режимом Сергеев смысла не видит:

— У меня на это нет эмоциональных сил. Человек искусства мало что может сделать, пока говорят пушки. Я художник, понимаешь? Я должен размышлять над тем, что я вижу, и по мере своих сил рассказывать об этом читателям. В какой-то момент в Москве я почувствовал, что стал унывать всё больше и больше, а это грех и очень вредно для психологического здоровья и для писательства, ведь слова становятся вялыми, в них нет энергии.

В Иерусалиме Сергеев не унывает, он много гуляет по Старому городу:

— Мне интересно здесь. У меня частично написана книга, и, возможно, она будет называться «Путешествие с Дон Кихотом». Я рассматриваю эту эмиграцию, тем более в Израиль, отчасти как некий дауншифтинг, отчасти как странствие. 

Правда, и пишется здесь, признается мне Сергеев, пока не очень. Пока он не оставил надежды найти в Израиле работу, связанную с литературой, но если не найдет, то готов поехать туда, где она есть.

— Моя главная родина — это искусство. Я художник. Но мне, конечно, тут необыкновенно интересно: я, когда первый раз после долгого перерыва подошел к Стене плача, у меня слезы навернулись от понимания, что мои дальние предки когда-то молились в этом храме, от которого теперь осталась только стена, — говорит Сергеев.

Либеральный плацдарм

Максим Кац и из Израиля продолжает развивать свой именной ютуб-канал, который стал набирать популярность еще после протестов в Беларуси в 2020 году. Над ним кроме Каца работает команда из 25 человек.

— Я вещаю на большую аудиторию — пять миллионов человек в месяц заходят хоть раз. Мы иногда программу «Время» обгоняем! — хвастается Кац. — Люди — половина зрителей из России — пишут, что я им помогаю пережить происходящее. Кто-то пишет, что помогает переубедить родителей. Я считаю, что моя общественно-политическая задача сейчас — сделать канал, где российский политик и российский гражданин объясняет, что происходит, и говорит адекватные вещи на русском.

На вопрос, надолго ли он приехал в Израиль, Кац отвечает так:

— Уехал на «ППЖ» (пока Путин жив. — Прим. авт.). — После падения режима в России он рассчитывает вернуться в Россию и строить там либеральную партию: — Она будет отстаивать либеральные ценности и следить за тем, чтобы то, что произошло, больше никогда не произошло. Я хочу сделать ее такой, чтобы она интегрировалась в российское общество как институция, чтобы были две большие партии американского типа, с отделениями в каждом городе с населением более 50 тысяч человек, — мечтает Кац.

— Ты уверен, что есть такой запрос?

— Во-первых, если аудитория канала сделает партию, то это будет третья партия по размеру в России, а то, может быть, и больше КПРФ. И это сейчас, когда «Единая Россия» — искусственная, а потом может самой большой стать. А во-вторых, любая социология показывает, что либеральные ценности близки минимум процентам 40 россиян, — говорит Кац.

Не конец книги

Хотя ультраортодоксы опасаются, что русскоязычные репатрианты уменьшают их электоральную базу, те, по словам Майофиса, голосуют обычно за правых. Вот и на митингах, которые не первый месяц продолжаются в Израиле, бросается в глаза небольшое число русскоязычных. Не ходили они и на выборы, жалуется депутат Сова:

— К сожалению, многие [новые] репатрианты просто не голосовали. Они получили гражданство, но у них еще ментальность той страны, где, как известно, голосуй не голосуй — всё сверху решили.

Сторонится политики и писатель Сергеев: не ходит на митинги и не погружается в местную политику. Он объясняет:

— Всё, что мы делаем сейчас, направлено в будущее. Все войны заканчиваются, и когда весь этот ужас закончится, людям очень понадобится то, что мы сочинили — спектакли, музыка, книги, — потому что они очутятся среди пустого поля, и им надо будет на что-то опереться.

Сергеев рассказывает мне, что весной бродил в переулках Иерусалима около улицы Яффо и увидел синагогу.

— У входа сидел какой-то человек, маленький, худенький, с такой очень характерной еврейской мимикой. «Хочешь селедки, — вдруг спросил он по-русски. — А водки дать?» Я говорю: «Ну так, немножко, 50 грамм», — вспоминает Сергеев. Потом к писателю вышел «очень симпатичный раввин, пожилой, с большой бородой» (это оказался раввин русскоязычной общины Иерусалима Ишайя Гиссер). — Я стал уходить, а он говорит: «Ты выпил, зайди в дом молитвы для радости». Важная черта иудаизма, что это очень радостная религия. Это как у Бабеля в одном рассказе: «У каждого глупца хватает глупости для уныния, и только мудрец раздирает смехом завесу бытия», — рассказывает Сергеев.

На прощание раввин сказал писателю: «Не грустите, не переживайте, не цепляйтесь за то, что происходит дома, в России. Это конец главы, но не конец книги».

— Это замечательная метафора. Многие понимают, что это конец главы. Важно, что будет дальше, — говорит писатель и отпивает из бокала еще немного вина.