Гробовая тишина

Перед Рождеством на Волге ударил мороз под тридцать. После предновогодней оттепели Самара превратилась в сплошной кусок льда. Лед игриво отражал огоньки гирлянд, от этого город выглядел очень празднично. Музыка звенела, народ спешил повеселиться напоследок в оставшиеся дни каникул. Под эти огоньки, эту музыку и это веселье в ночь на Рождество в Самару привезли гробы. В окаменелой земле надо было срочно выдолбить могилы для погибших в украинской Макеевке. Сколько могил? А сколько погибло в апреле вместе с крейсером «Москва»? Никто точно не знает.

В ночь на 1 января в городе Макеевке под Донецком удары украинских «Хаймарсов» уничтожили ПТУ № 19, превращенное в казарму российских войск. Трехэтажное здание просто втерли в асфальт. По информации «Новой-Европа», с 17 декабря там был расквартирован один из батальонов 44-го полка 2-й гвардейской общевойсковой армии. К этому полку приписывали мобилизованных в Самарской области. Точного числа погибших никто не называет. Военком Самарской области с говорящей фамилией Вдовин объявил, что и не назовут: никаких списков публиковать не будут, чтобы секрет не выведала украинская разведка. Люди в Самаре сами пытаются собрать хоть какую-то информацию и сделать свои подсчеты.

— В декабре туда уехали три батальона, — шептала мне на ухо женщина на похоронах мобилизованного в Новокуйбышевске. — Первый и второй отправили на передовую еще 28 декабря, это я точно знаю, у соседки туда обоих сыновей забрали. А третий батальон оставался в казарме, вроде они там ждали, пока техника подойдет. Они и повоевать-то не успели.

По информации, которую пересказывают друг другу самарцы, техника в Макеевку понемногу прибывала, ее ставили рядом со зданием ПТУ, чтобы идти «бить врага сразу после праздников». Внутри казармы складировали боеприпасы. От ракетных ударов боеприпасы сдетонировали, техника загорелась. От трехэтажного здания не осталось даже руин.

Еще один полк, составленный из мобилизованных в Самарской области — 43-й — остается (по состоянию на 12 января) на учебной базе в поселке Рощинском в 20 километрах от Самары. Численность одного из его батальонов — 580 человек. По этим данным можно оценить, что в здании ПТУ в момент удара находилось примерно столько же людей. Украинская разведка утверждает, что там располагались еще отряд спецназа, связисты, артиллеристы и подразделения Росгвардии, но кадровые военные могли проводить новогоднюю ночь где-то в других местах. Есть еще слух, что какие-то мобилизованные ушли в самоволку, и это спасло им жизнь.

В украинских источниках появились данные о шести сотнях тел, вывезенных из-под завалов на двенадцати грузовиках. В Самаре этому не верят. Информация, появившаяся в первые дни после удара, пока не меняется: опознано 89 тел. 

Минобороны обвинило в гибели мобилизованных их самих: болтали по телефонам и вызвали тем самым огонь противника на себя. Позже в Сети появилось видео: крупный и явно не очень молодой человек с изуродованным лицом представляется как Антон Головинский и рассказывает, что погубил всех полковник Еникеев, собравший батальон в одном зале, чтобы слушали Путина. К видео есть постскриптум: Антон Головинский умер от ожогов вскоре после записи видео.

Если позвонить в квартиру, где жил Антон Головинский, домофон выдает ошибку. Там с сентября никого не было. Соседка Люба, знавшая Антона с детства, уверенно сказала: на видео — не он. Реальный Головинский, по ее словам, человек молодой, худосочный и нездоровый. Его действительно мобилизовали в сентябре, хотя соседка до сих пор понять не может, как это получилось.

— Он ведь в психбольнице вроде как лежал, наркоманил, — поделилась она. — Потом вроде нормально было, женился, двоих детей нарожал. А в 2019 году что-то с ним произошло — никто не знает. Выскочил из дома, голый по улице бегал, всего себя порезал… Как его взяли сейчас — не знаю.

Где сейчас настоящий Антон Головинский, жив ли он, неизвестно. А вот полковник Еникеев, видимо, при атаке на казарму не пострадал. До сентября Роман Еникеев работал в областном Минтрансе, оттуда был мобилизован, получил командование 44-м полком и объяснял новобранцам, что «каждый мужчина в России — это воин». Родные мобилизованных, попавших в подчинение к Еникееву, говорят, что в ночь на 1 января его в казарме не было.

«Я такой же»

Никто в Самаре не знал, когда и куда повезут тела. Полицейская машина с мигалкой дежурила у морга на Тухачевского, потом выяснилось, что один гроб надо ждать на Дзержинского. А позже оказалось, что одни тела повезли в Самару, другие — в Новокуйбышевск, в Мирный, в Тольятти, в Сызрань и другие города и деревни, откуда забирали мобилизованных. Это логично: с одной стороны, хоронить героев и надо на родине, с другой — не соберется слишком много скорбящих людей сразу. Общего прощания с героями никто не собирался устраивать.

Александр (имя изменено) ездил по военкоматам, чтобы выяснить, где его друг. Тот был мобилизован в сентябре, а с декабря о нем ничего не слышно. Но военкоматы дают информацию только о родственниках, а у друга никого из родни нет.

— Другу 42 года, — рассказывает Александр. — Его, скажем так, подставил работодатель, повесил на него долг в два с половиной миллиона. Долг этот уже лет пять висит. Я говорил ему: оформи банкротство. А тут — мобилизация. Он и пошел на войну, чтобы денег заработать. Сказал, что столько обещают за ранение. Типа он потеряет ногу, а за это дадут три ляма.

В клубе «Нефтяник» поселка Мирный отменили рождественский концерт 7 января, но праздничное убранство на улице снять не рискнули. И под отблесками новогодних гирлянд в фойе стояли два гроба. Женщины в черном с почерневшими лицами сидели рядом на стульях. Односельчане шли с соболезнованиями, склонялись над окошками в крышках гробов, смотрели на восковые маски под стеклами, клали гвоздики, уходили. В воздухе висел запах корвалола. На одном из венков над первым гробом я прочитала, что погибшего звали Дмитрий Александрович Ромаданов. Над вторым гробом венки были развернуты так, что имени я рассмотреть не смогла.

Рядом с залом прощаний метался щуплый пьяный мужичок в стоптанных кроссовках. Он плакал, но не по убитым. Его зовут Андрей, он такой же мобилизованный, как они, только еще не уехал воевать. На следующий день после похорон Андрею нужно было возвращаться в учебку в Рощинском, новогоднее увольнение кончается. Сотрудница клуба «Нефтяник», миловидная блондинка, пыталась вывести его плакать на улицу, но необходимость сохранять выражение скорби на лице мешала ей действовать решительно. Поэтому мужичок, услышав, что здесь пресса, вырвался.

— Я такой же, как они, — он вцепился в мою руку и стал быстро-быстро рассказывать. — Мне 50 лет, и вот так вот беззаконно меня забрали. Я к военкому подошел, посмотрел в глаза, а он на меня так смотрит — ни стыда, ни совести…

— Мобилизация до 50 лет, — не разжимая губ повторяла блондинка и тянула вторую руку бедняги к выходу.

— Я работал водителем, — продолжал Андрей. — Мне говорят: пулеметчиком будешь. А у меня уже возраст такой, что я не вижу ничего. И вот завтра уже еду.

Он опять вырвался из рук блондинки. Упал на кресло в фойе, высоко закатал треники и показал мне худые голени, покрытые язвами. Потом вскочил, поднял свитер и показал пупочную грыжу. Я подумала, что навоюет этот вояка, видимо, и вправду немного.

— Они такие же были, я их знал обоих, — тыкал он пальцем в сторону гробов. — Медкомиссия была — ничего они не увидели. У меня в ноге штырь железный. На них, говорят, мины в первую очередь реагируют. Никого не брали, у кого импланты. Только меня забрали. Не могу я ехать туда! То есть я-то поеду, мне деваться некуда. Но вы вот мне ответьте: почему?! Военком мне вопрос задал: хочешь служить? Я отвечаю: нет, я по здоровью уже не могу. А он мне — всё равно будешь…

Рождественский концерт

8 января хоронили во многих городах и селах области. В Самаре неизвестные заявили о митинге на площади Славы. От властей требовали объявить траур, а землякам, которые рискнут прийти на акцию, обещали бесплатную раздачу водки. Через 40 минут после заявленного начала митинга на площади громко играла музыка, создавая новогоднее настроение сотрудникам полиции. Их было с полтора десятка, а кроме них — продавщица шаурмы вышла из ларька, да я достала из сумки камеру. И меня тут же забрали за участие в незаконном массовом мероприятии. Следующие два часа я провела в отделе полиции, поэтому так и не узнала, насколько массово смогли жители Самары требовать траура.

В Марьевке в это время хоронили мобилизованного Александра Андросова. Ему было 38 лет. В деревне осталась его мама. Сам он жил в Самаре с женой и дочкой и работал водителем в продуктовом магазине. Как-то попался на пьяном вождении. Потом его имя мелькало в полицейских сводках в связи с кражей аккумулятора, запасного колеса и бензина у односельчанина. Рассказать о нем подробнее согласился его одноклассник Вячеслав.

— Саша был человек тихий, спокойный, активный, общительный, позитивный — описывает он друга детства. — Почти каждую неделю приезжал помочь маме. А так — работа, семья, хобби. Любил рыбалку. Хорошо зарабатывал, вел здоровый образ жизни, не пил, не курил.

Виделись друзья «каждые пять лет» на школьных вечерах встреч. Последняя встреча произошла как раз в июне этого года. Война шла четвертый месяц, на празднике о ней не говорили.

— Даже темы такой не возникало, — удивляется моему вопросу Вячеслав. — Есть же военные, они и воюют.

В сентябре, когда началась частичная мобилизация, Андросов получил повестку. Ее принесли из военкомата к маме в Марьевку. Мама сообщила сыну, тот поехал в военкомат, а уже через несколько дней семья провожала его «в расположение» — как раньше провожала на рыбалку. На войне Андросов собирался заниматься тем же, чем в мирной жизни: водить машину и ремонтировать технику.

— Сашу больше всего волновало, возьмут ли его обратно на работу, когда вернется со спецоперации, — вспоминает Вячеслав. — Ему пообещали, что машина останется за ним, может спокойно возвращаться.

В этот же день в городском морге Новокуйбышевска, в прощальном зале, шла панихида по прапорщику Георгию Ложкину. Справа от гроба плакала женщина. У нее за спиной с неподвижными лицами стояли в ряд немолодые мужчины в костюмах ветеранов Великой Отечественной, их кители были покрыты орденами и медалями, как панцирями. Когда один из них вышел курить, я спросила, знал ли он покойного.

— Нет, что вы, — улыбнулся ветеран. — Мы из Союза офицеров запаса, нас всегда зовут, когда провожают воинов.

Конца фразы я не расслышала. Женщина, плакавшая возле гроба, вдруг громко закричала, я разобрала слово «отнял». Крик сменился сдавленными рыданиями, а в зале на секунду повисла тишина. Появился батюшка. Две женщины в платках, с трудом протискиваясь в тесноте, раздали всем по свечке, люди зажигали свечки одну от другой, батюшка отпевал покойного, и истинным чудом было то, что в морге не случилось пожара.

Георгию Ложкину было 46 лет. Его старший сын работает врачом здесь же, в Новокуйбышевске. Младшему исполнилось девятнадцать. Сам Ложкин служил охранником на нефтеперерабатывающем заводе. Заработки имел невеликие. Когда началась мобилизация, он пошел в военкомат добровольцем.

— Светлый был человек, — вспоминает соседка Ложкиных, Марина. — Я сама только на днях узнала, что он жену обманул: сказал ей, что повестка пришла. У нас сыновья учились в одном классе, и вот ребятишки говорили друг дружке — так мы и узнали, что он, оказывается, добровольно ушел. 

— У вас есть семья? — перебиваю я Марину.

— Да, у меня муж есть, сын есть.

— Вы бы хотели, чтобы они тоже пошли «отстоять за нашу страну»?

— Не хотелось бы, конечно…

Днем позже в Новокуйбышевске хоронили еще троих погибших в Макеевке, а вечером в городском ДК шел рождественский концерт.

— А зачем отменять? — удивились в один голос сотрудница ДК и охранница.

Всего в их маленьком городе, как они рассказали, известно о десятерых погибших.

— Но мы вообще-то толком не знаем, сколько наших привезли, никто ничего не говорит, — уточнила сотрудница ДК. — Там же под завалами еще много людей остается.

Едва я вышла из здания, как выяснилось, что именно я на общей парковке возле ДК поставила прокатную машину неправильно. Соблюдение ПДД в этом городе обеспечивал подполковник полиции. Но вместо водительских прав он почему-то потребовал паспорт и редакционное удостоверение. И нарушение ПДД плавно перетекло в «незаконное интервьюирование граждан», в итоге я провела в отделе полиции еще два часа.

«Это был его шанс вернуться в армию»

Утром 9 января в Доме офицеров Самары торжественно прощались с подполковником, замкомандира 44-го полка Алексеем Бачуриным. Панихида проходила в том же зале, где вчера дети плясали вокруг елки. Внутри приметы праздника убрать догадались. Со стен вновь смотрели портреты Сталина и других «великих маршалов». Стенд «Вооруженные силы Российской Федерации» с портретом Сергея Шойгу открывала цитата из министра обороны: «Сильная, профессиональная и хорошо вооруженная армия нужна нам для благополучного и мирного развития страны». Когда гроб вынесли на улицу, чтобы везти на кладбище, процессию встретило новогоднее убранство площади перед зданием Театра оперы и балета. И катафалк поехал по городу, продолжавшему веселиться, несмотря на первый рабочий день.

— Мы с Алексеем служили вместе, я был его командиром, — рассказывает друг подполковника Бачурина, тоже Вячеслав. — Потом наши пути чуть разошлись. Я ушел на пенсию, а он пошел дальше служить, поступил в Академию. Но вскоре ему пришлось уволиться. Были там свои передряги… Не очень хорошие обстоятельства. Наиграно всё было… В общем, подставили его товарищи полицейские, пришлось уйти. И на гражданке он себя не мог найти. И там пытался работать, и сям. Со мной работал, в моем бизнесе. Куда потом пошел — не знаю. Но маму привез в Самару из Благовещенска. Она там всё продала, здесь ей дом купили. Собирался достроить.

— Лёха был очень счастлив, когда его призвали, — уверен Вячеслав. — Армия — это была его жизнь, это было для него всё. Деньги за службу — это ему было побоку, ему важна была просто служба. Я-то уходил — зарплаты в армии были копеечные, — а он остался служить. Мобилизация — это для него была возможность вернуться [в ту жизнь]. Он был уверен, что после этого уже в армии останется. У нас все знали, что там будут разворачивать пять дивизий ВДВ, что сейчас еще полмиллиона человек будет мобилизовано. И Лёха понимал, что после этого он в армии точно останется.

В Украину 44-й полк прибыл 17 декабря. Замкомандира Бачурин отвечал за боевую подготовку мобилизованных. Может быть, даже успел их подготовить, только проверить этого не пришлось.

— Когда пришли туда, у них из вооружения были только автоматы, а с автоматами не побежишь же на танки, — продолжает Вячеслав. — Я его спрашивал: Лёш, у тебя что-то есть из тяжелого? Вообще, говорит, ничего нет. Ни танков, ни БМП, ни ПТУРов. Их батальон ждал, к кому прикрепят.

Гроб с телом Бачурина опустили в могилу под салют и гимн. Рядом еще две ямы ждали еще двоих погибших в Макеевке. С ними не было такого прощания, их разнесли по времени, только бы не показать: только на одном кладбище в один день и только в Самаре хоронят сразу троих. Второе имя я прочитала на кресте, прислоненном к оградке возле второй свежей ямы: Анатолий Починяев, 48 лет.

Если пройтись по Рубежному кладбищу, то по свежим крестам можно читать историю этой войны. В конце июня и в июле российские войска завоевывали Северодонецк и Лисичанск. В сентябре ВСУ перешли в контрнаступление под Харьковом, освободили Балаклею и Изюм. В России началась «частичная мобилизация». Российским войскам пришлось уйти из Херсона… Каждый такой этап — новые кресты с новыми датами с разницей в день-два. И это на одном только кладбище в одной только Самаре, а мы ведь до сих пор и о нем не знали. Сколько по всей стране таких кладбищ, где никто не считал новых могил?

При участии Виктора Иванова