Шах пушками 

— США пообещали комплексы Patriot Украине и готовы поставить такие же ЗРК Польше, чтобы укрепить польско-украинскую границу. Означает ли это, что НАТО больше не боится вступить в прямую военную конфронтацию с Россией?

— Само по себе это означает только укрепление противовоздушной обороны Североатлантического альянса. При этом действительно появляется теоретическая возможность того, что «Пэтриоты» будут сбивать российские самолеты или ракеты, летящие на Запад, в сторону Польши. Будут ли они это делать — сказать трудно, но такая техническая возможность есть. В Украине могут надеяться, что это приведет к закрытию неба над западной частью страны. Не очень большой, на расстоянии нескольких десятков километров от западной границы Украины, но тем не менее.

— Раньше НАТО отказывалось доводить ситуацию до этого.

— Да, на Западе и теперь размышляют об этом без энтузиазма. Но если российская крылатая ракета движется над территорией Украины в сторону Польши, и траектория ее полета свидетельствует о том, что она может пересечь польскую границу, то ее могут сбить над Украиной.

— А могут — и над территорией Польши? Может же, наверное, произойти и такая ошибка?

— Если это произойдет над территорией Польши, то для России возникнет большая проблема. Польша и ее союзники могут предъявить Москве очень серьезные претензии. Если российская ракета входит в воздушное пространство Польши или стран Балтии, это может рассматриваться как попытка нападения на страну НАТО, и тогда допустимо применение пятой статьи Североатлантического договора, тогда НАТО включает механизмы коллективной обороны.

— В перспективе Patriot может оказаться у Украины. Может ли Россия трактовать как нападение со стороны НАТО, если американская ракета сбивает, например, российский самолет над территорией Украины?

— Я бы не сказал, что это нападение на Россию. В правовом отношении это сложная ситуация, потому что российский самолет находится вне воздушного пространства России, выполняет военную миссию над территорией Украины. Возможны разные интерпретации, но, конечно, это может стать источником конфликта.

— Вопрос в том, как захочет интерпретировать это Россия. А она, видимо, будет исходить при этом из своего желания — или нежелания — повоевать с НАТО?

— Вспомните, как Турция сбила российский истребитель, залетевший на ее территорию. Он, правда, углубился не очень далеко, но турки сбили его без всякого стеснения. И чем могла ответить Россия? 

— Угрозой, что «помидорами не отделаются».

— Да, только угрозами. Но Украина может сбивать вражеские самолеты, находящиеся над ее территорией, сколько ей вздумается. И сбивает. А разобраться в том, кто конкретно сбил: Польша, Украина или кто-то еще, — не так просто.

— Получается, десять месяцев Запад боялся дать Украине нормальную ПВО, а соглашается теперь, когда в стране уничтожена половина энергетики, когда она осталась без тепла и света, когда экономисты говорят об ущербе уже в триллион долларов?

Никто пока не сказал: да, мы будем закрывать небо над Украиной. Этого пока нет, возможно, не будет вообще. Ни польское руководство, ни немецкое об этом не говорили. Да, техническая возможность закрытия неба над частью территории Украины существует, но будет ли она реализована — этого мы не знаем.

— Нельзя ли, извините за дилетантский вопрос, закрыть небо над Украиной, не провозглашая это открыто? Мало ли, какой ракетой что сбили, поди докажи?

— Это серьезный вопрос. Те комплексы ПВО, которые пока поставляются в Украину, американские, немецкие, в перспективе, возможно, франко-итальянские, — это комплексы тактические. С их помощью можно закрыть небо над Киевом или над другим крупным городом. Или над каким-то важным объектом, например, над плотиной на Днепре. Да, это можно сделать. Обещанная передача Украине одной батареи «Пэтриотов» — сигнал, означающий, что западная позиция по этой проблеме меняется. Но количество средств ПВО, поставленных до сих пор Украине и даже обещанных ей, недостаточно для того, чтобы закрыть всю территорию страны. Это серьезная проблема. Их слишком мало.

Есть, видимо, какая-то договоренность, какое-то, как говорят дипломаты, «понимание» между Москвой и столицами некоторых западных государств о том, что можно поставлять в Украину, а что нельзя. Точнее, вопрос не ставится так: «можно» и «нельзя». Он может быть поставлен иначе: если Украина получит от вас такие-то и такие-то системы оружия, мы будем делать то-то и то-то. Что именно — сказать трудно, потому что такие договоренности обычно держат в секрете. Тем не менее, определенные договоренности или «понимания», судя по всему, существуют.

— Страны НАТО пообещали Украине помочь с восстановлением гражданской инфраструктуры. Но чем дольше они просто смотрят, как Россия ее разрушает, тем дороже обойдется «план Маршалла».

— Конечно, это так. Могу только повторить: главное, что беспокоит страны G7 и НАТО, — возможность перерастания войны в Украине в третью мировую. А этого они никоим образом не хотят. В итоге западные лидеры осторожно подходят к военному сотрудничеству с Украиной, к поставке ей вооружений. Такова, к сожалению, реальная ситуация.

— Как вы считаете, они правы, боясь этого перерастания? Может быть, рациональнее вооружать — так вооружать? 

— Непростой вопрос. Если говорить о морально-этической стороне проблемы, то позиция Запада, я считаю, аморальна. Потому что 

Некоторых видов вооружения западным странам самим не хватает. Но главная причина сдержанности США и некоторых других западных стран, я считаю, в том, о чем я уже сказал. С моральной точки зрения это очень скверно. А с политической… Политика вообще аморальное занятие.

— Пресса на Западе рассказывает: дескать, оружие у самих кончилось, поставить нечего, мы совершенно к этому не готовились, склады опустошены, новое производить не успеваем. В какой степени это правда? Как бы вы оценили возможности этих стран восполнять свои арсеналы?

— Частично это правда. На протяжении тридцати лет после окончания холодной войны и распада СССР в Европе целенаправленно сокращали вооруженные силы, военные бюджеты и так далее. К США это не относится, там военное строительство велось довольно интенсивно, но несколько иначе, чем во время «холодной войны», с прицелом на контртеррористические операции и конфликты в «третьем мире». В целом Запад исходил из того, что война с Россией невозможна. Просто по определению невозможна. «Этого не может быть, потому что не может быть никогда», — уверяли коллеги из западных институтов. Попытки доказать, что это возможно, наталкивались на тотальное непонимание. Не всех, конечно, но большинства. В результате

Скажем, в 1989 году Соединенные Штаты имели в Германии около 5000 танков. 18 марта 2013 года последний американский танк из порта Бремерхафен был отправлен в Южную Каролину. США выводили из Европы вооружения, думая, что они там не нужны. И вообще считалось, что иметь такое количество танков, как во время «холодной войны», не нужно, бессмысленно и слишком дорого. В 1980-е годы полумиллионный немецкий бундесвер был сильнейшей европейской армией, насчитывавшей, помимо всего прочего, 7 тысяч танков и различных боевых бронированных машин. К началу этого десятилетия численность его личного состава не превышала 170 тысяч человек, количество бронетехники было сокращено в три раза, и далеко не вся она, как сейчас выясняется, находится в надлежащем состоянии.

В результате к началу 2022 года Запад оказался не готов к конфликту с Россией не только в политическом, но и в военном плане. Кстати говоря, это было одной из причин удивительно наглой позиции Москвы перед войной в Украине, когда от НАТО требовали «собирать манатки и убираться к линии 1997 года». Однако и правящие элиты, и общества «коллективного Запада» нашли в себе силы противостоять давлению Кремля. Сегодня Запад пересматривает прежние стратегические установки и доктрины, но этот пересмотр происходит медленно и болезненно.

— Насколько быстро западные страны могут воспроизводить оружие, переданное Украине, или просто производить новое?

— А вот тут надо сказать, что военно-промышленный комплекс и в США, и в Европе достаточно мощный. Поэтому в течение полугода-года военный потенциал НАТО заметно возрастет. Сейчас очень трудно сказать, сколько будет произведено танков и прочего вооружения, но станет больше точно. И, конечно, усилятся возможности снабжения Украины вооружениями. Но это в перспективе. Резко увеличить производство оружия невозможно технически.

— Война идет десять месяцев. Когда западные политики поняли, что надо наращивать потенциал, и начали это делать? На какой стадии войны пришло это осознание?

— В США это произошло в конце апреля — начале мая, когда был принят и подписан закон о ленд-лизе, по которому Белый дом получил возможности поставлять вооружения в Украину без длительной и громоздкой бюрократической процедуры согласования поставок с Конгрессом. Если говорить о «коллективном Западе», то точку в процессе переосмысления стратегии в отношении России поставил Мадридский саммит НАТО в конце мая: члены альянса пришли к пониманию, что Украине необходима действенная помощь.

— Пришли к пониманию — это только начало. Известно ли, когда пошли первые заказы их оборонным предприятиям с расчетом на помощь Украине?

— Думаю, что такие данные есть, но мне они неизвестны. Положение начало меняться, повторю, в конце весны — начале лета.

— Из истории Второй мировой войны мы знаем, что военные заводы США заработали на полную катушку сразу после подписания ленд-лиза для помощи Великобритании. Произошло это очень быстро, а американский ВПК сильно профитировал за счет таких госзаказов. Сейчас такая оперативность невозможна?

— Сегодня оружие гораздо более сложное, чем во время Второй мировой войны.

— Но и производства тоже другие.

— Конечно, и тем не менее история показывает, что быстрое, в течение нескольких недель, существенное наращивание производства вооружений невозможно. После того как в марте 1941 года в США был принят закон о ленд-лизе, американское военное производство стало расти быстрыми темпами, но достигло максимума только в 1943 году. В 1941 году было произведено чуть более 4 тысяч танков, в 1943 году — более 37 тысяч. В экономике чудес не бывает. Иными словами, пройдет несколько месяцев, может быть, год до тех пор, пока западный ВПК сможет удовлетворить и свои, и украинские потребности.

— Как, по-вашему, должно выглядеть перевооружение стран Запада, чтобы они уже были способны и себя защитить, и Украине помочь?

— Хотел бы я знать… Пока происходит укрепление восточного фланга НАТО. В Польше, странах Балтии, в Румынии, Болгарии, Венгрии, Словакии разворачиваются дополнительные вооруженные силы — или на постоянной основе, или на ротационной. Наращиваются силы и средства передового базирования, в том числе заблаговременно размещаются военная техника и вооружения, необходимые для быстрого развертывания войск, которые в случае необходимости будут переброшены из США. 

Что касается будущего — 

Непосредственной угрозы военного вторжения России в страны-члены НАТО, пока идет война в Украине и в первый период после ее окончания, нет. Просто у России нет для этого сил. И это дает возможность усиливать военное присутствие на востоке зоны НАТО планомерно, расчетливо, с учетом складывающейся обстановки. 

— Ничего так Владимир Владимирович отодвинул НАТО… Но Россия же может тоже сделать какие-то выводы и в будущем начать со страшной силой вооружаться для «можем повторить»?

— Тут всё гораздо сложнее. На вопрос, что делать с Россией после окончания войны в Украине, ясного ответа на Западе пока нет. Точнее, ответы есть, но разные. Одни считают, что нужно договариваться с Россией о некотором ограничении вооружений непосредственно в зоне соприкосновения. Другие считают, что такие договоренности бессмысленны, и нужно создавать потенциал сдерживания. То есть такой военный потенциал, который в случае войны может нанести гарантированное и быстрое поражение российским войскам. Единого ответа пока нет. Речь сегодня идет только об укреплении военного потенциала на восточном фланге. Но пока это укрепление, честно говоря, выглядит не слишком впечатляюще.

— Вы какую точку зрения поддерживаете? С Россией надо договариваться или ее надо сдерживать?

— С моей точки зрения, исторический опыт показывает, что договоренности с Россией… Как бы это сказать…

— Бесполезны?

— Да. Работающих, эффективных договоренностей с Россией достичь невозможно. Значит, остается сдерживание. Есть, правда, и другие варианты. Например — не противодействовать распаду России. Такой вариант возможен, и он тоже обсуждается. Подталкивать распад России — таких возможностей у Запада нет, а вот не противодействовать этому возможно. При этом некоторые эксперты говорят, что распад России может привести к гражданской войне, что ядерное оружие попадет в руки совершенно непредсказуемых личностей, и это крайне опасно. Такого рода дискуссии идут. Моя точка зрения: как минимум, необходимо создание серьезного потенциала сдерживания — как конвенционального, так и ядерного. Если же распад России начнется, то остановить его Запад не сможет. Ну разве что решится оккупировать всю Россию, что невозможно ни с технической точки зрения — просто не хватит сил, — ни с политической.

— Это же всё было уже. И гонка вооружений, которая добила Советский Союз. И страх Запада перед распадом СССР, и попытки США противодействовать этому — как раз из тех соображений, что ядерное оружие расползется. Об этом опыте они вспоминают?

— Конечно. Но многие говорят, и не без оснований, что если бы у Украины сохранилось ядерное оружие, то нападение на нее было бы невозможно. И это правда. Другие отвечают: Украина не могла бы содержать и поддерживать этот потенциал. Но это спорно. В Украине к концу советского периода были мощные предприятия ВПК и научно-технический потенциал. Во многом они сохранились до сих пор.

— Кроме того, помогли бы содержать и поддерживать. Как США сделали это, когда встал вопрос о перепрофилировании советских лабораторий, работавших с химическим оружием.

— Могли бы помочь. Но возобладала точка зрения, прежде всего в Соединенных Штатах, что ядерное оружие из стран бывшего СССР может попасть в руки террористов, в руки непредсказуемых режимов, вроде иранского или северокорейского. Сейчас, на мой взгляд, становится понятно, что это была ошибка. И вообще вопрос о будущем ядерного оружия может возникнуть в новой плоскости уже в ближайшее время. Страны, считающие себя возможными жертвами агрессии, будут стремиться получить ядерное оружие как гарантию своей безопасности.

— Это тоже — результат нападения России на Украину?

— Конечно. 

— В этом смысле как вы оцениваете военно-техническое сотрудничество России с Ираном? На Западе есть опасения, что в обмен на дроны-камикадзе Россия помогает Ирану в создании ядерного оружия.

— Это вполне возможно. За тем, что происходит в Иране, очень пристально следят израильтяне, и, по последним сообщениям в израильской прессе, Россия поставляет или собирается поставить в Иран современные истребители Су-35, современные системы ПВО, видимо, комплексы С-400. Хотя откуда их взять России — не знаю. Кроме того, Россия поставляет или собирается поставить в Иран двигатели для ракет большой дальности. У России есть хорошие технологии производства ракетных двигателей, оставшиеся еще с советского времени. Что касается С-400 и Су-35 — пока это разговоры, реально ничего из этого в Иране не появилось. Если же в Иран попадут российские ядерные технологии и он продвинется к созданию ядерного оружия, Израиль уничтожит иранские ядерные центры. «Ядерного холокоста» Израиль не допустит никогда и ни за что. 

— Как Россия может поставлять в Иран ракеты ПВО и истребители, если она в этом смысле находится в положении «самой бы кто подал»? 

— Как я понимаю, какие-то возможности у России всё же есть. Она действительно очень экономно использует боевую авиацию в войне против Украины, старается действовать крылатыми ракетами, а не самолетами. Хотя потери самолетов для России действительно большие. Но определенные технологии у России есть. Есть ядерные технологии — вполне продвинутые. Есть ракетные технологии, например, производство жидкостных ракетных двигателей. Их Россия, видимо, может поставить в Иран.

— То есть не готовые двигатели, а именно технологии?

— Думаю, готовых двигателей, лежащих на складах, нет. Но возможности их производства у России есть.

— Как вы оцениваете в этом смысле состояние России после десяти месяцев войны? Сколько ракет израсходовано, какие есть возможности по восполнению запаса? Я спрашиваю о том, чем Россия сейчас разрушает Украину.

— Тут можно ссылаться только на данные украинской разведки. Министр обороны Украины Алексей Резников 22 ноября представил таблицу, где были указаны типы ракет, использованные Россией против Украины, данные о том, сколько ракет каждого типа имелось на 23 февраля, сколько выпущено по целям и сколько произведено. Если не брать в расчет зенитные ракеты С-300, которые используются для стрельбы по наземным целям (но дальность их при такой стрельбе мала), то на середину ноября Россия израсходовала 2375 ракет, осталось у нее около полутора тысяч. Из них примерно половина — противокорабельные ракеты. Ими тоже стреляют по наземным целям в Украине из Крыма. Но это, как я понимаю, достаточно бесперспективное дело. У половины таких ракет, Х-35, дальность небольшая, порядка 300 километров максимум. Из Крыма до границ не оккупированной части Украины примерно 100–150 километров, то есть зона поражения невелика.

Таким образом, на середину ноября у России оставалось около семисот ракет — крылатых ракет, морского и воздушного базирования, и баллистических ракет наземного базирования «Искандер». К середине декабря 150–200 ракет были использованы в нескольких массированных налетах. Поэтому неслучайно руководители военной разведки Украины говорят, что у России в декабре оставалось ракет на три-четыре массированных атаки.

— Это много.

— Конечно. Это немало.

— При этом Россия для атак на Украину использует ракеты С-300, которые вообще-то нужны для ПВО. Что это означает? Российское командование так уверено, что самим ПВО не потребуется? 

— Нет, это означает, что других ракет уже не хватает. Они кончаются. А что касается ракет С-300, как я уже говорил, их дальность в стрельбе по наземным целям — несколько десятков километров. Для ударов по всей территории Украины они не годятся.

— И всё-таки: для ПВО, для защиты собственных баз от таких происшествий, какие случились в Энгельсе и в Дягилеве, у России хватит ракет?

— После ударов по авиабазам, находящимся на расстоянии 600–700 километров от Украины, в Москве не могут не понимать, что необходимо восстанавливать комплексы ПВО С-300 для обеспечения противовоздушной обороны. По крайней мере, европейской территории России. Их нужно ставить на дежурство вокруг крупных городов и стратегических объектов, а не тратить ракеты на обстрелы наземных целей в Украине.

— Может быть, тактика налетов на российские военные базы и направлена на то, чтобы заставить Россию поменьше ракет бросать на украинские электростанции?

— В том числе и для этого, конечно. Это была демонстрация: смотрите, мы можем нанести удары и по очень болезненным для вашей обороны точкам.

— Насколько болезненны были удары по Энгельсу и Дягилеву?

— База в Энгельсе — уникальная, она единственная, где могут обслуживаться относительно современные российские бомбардировщики — Ту-160. Больше нигде они обслуживаться не могут. И именно по этой базе был нанесен удар беспилотниками.

— И посмотрите, как Россия отвечает, если судить по словам Путина о том, что бомбардировки украинской энергетики — это в отместку за крымский мост. Видимо, на любые атаки Россия захочет ответить еще болезненнее для Украины?

— Захотеть-то Россия, наверное, захочет, но вопрос в том, что она может. Удары по энергетической инфраструктуре — это не удары мести. Это один из элементов российской стратегии, направленной на то, чтобы заставить Украину капитулировать. Это не месть.

— Получается: ракет мало, ракеты самим нужны для ПВО. Но российские войска всё равно будут и дальше долбить по гражданским объектам в Украине?

— Будут — до тех пор, пока у них будет такая возможность. А вот насчет возможности — тут вопрос сложный. Я привел оценки командования военной разведки Украины. Они считают, повторю, что ракет хватит на 3–4 массированных атаки. Что будет потом — не знаю. Это вопрос к военному руководству России.

— Много ли в ракетах, которые России нужно произвести, комплектующих, которые попали под санкции? В состоянии ли российский ВПК воспроизводить эти запасы?

— В них есть импортные комплектующие, без которых эти ракеты сделать невозможно. Много их или мало? Важно, что даже без одной какой-нибудь детали ракета может не полететь. 

— Да, но если их не очень много, то могли накопить запасы?

— Это правда. Российский ВПК мог сделать определенные запасы перед войной или в начале войны, пока не были введены ограничения и запреты на поставки продукции двойного назначения. Есть также разного рода «серые» схемы, контрабанда микроэлектронных компонентов и других импортных комплектующих. Причем этих комплектующих нужно не очень много. Если производство ракет составляет примерно 40 штук в месяц, то комплектующие надо завозить не тоннами, а десятками килограммов. А это не такие большие партии, их можно спрятать в разного рода контрабандных потоках.

— Много ли сейчас требуется российской армии людей, живой силы? Вот они занялись разгромом гражданской инфраструктуры. Для этого ведь не нужна армия? Зачем им сейчас мобилизованные в таком количестве?

— Воюют не ракеты, которыми стреляют по гражданской инфраструктуре, воюют люди — сухопутные войска. Это они занимают территории, удерживают их и контролируют. Потребности в живой силе грубо оценить можно. Российская группировка на начало войны насчитывала около 200 тысяч человек. Сейчас численность, скорее всего, такая же или чуть больше

— Даже при всём количестве убитых и раненых?

— Да, были понесены тяжелые потери. Но если верить Путину, около 77 тысяч мобилизованных находятся в боевых частях на линии фронта. Еще столько же примерно — во вторых и третьих эшелонах. В целом в Украину направлено около 150 тысяч из трехсот тысяч мобилизованных. Это означает, что Россия восполнила потери, которые она понесла 

во время войны, насчитывающие, с учетом пропавших без вести и демобилизованных по ранению, около 100–120 тысяч человек, и несколько нарастила численность группировки. Плюс еще 150 тысяч мобилизованных находятся в резерве, их пытаются учить военному делу. По данным главнокомандующего ВСУ генерала Валерия Залужного, в резерве у России имеется 200 тысяч человек.

— Разве 300 тысяч мобилизованных могут восполнить потери первых месяцев войны? Ведь один погибший профессиональный военный совсем не равен мобилизованному?

— Абсолютно справедливо. Да, 

Те 77 тысяч человек, о которых говорил Путин, предназначены для восполнения потерь. Но их только что призвали. Воевать они не умеют. Какое-то количество научится на собственном опыте и выживет. Они несут и будут нести очень большие потери, но выжившие — это будут обстрелянные боевые части.

— Нужны ведь не просто обстрелянные. Для них где-то надо найти офицеров, а их готовят в военных вузах пять лет. России офицеров хватит на всех мобилизованных?

— Нет, конечно. Это самая больная проблема российских вооруженных сил: нехватка офицеров. Если предположить, что 60–70% профессионально подготовленных военнослужащих сухопутных сил и ВДВ выведены из строя, то такая же доля выведена из строя и в офицерском корпусе. Их нужно восполнять. Да, есть военные училища. Но кого они выпускают? Это молодые лейтенанты, часто недоучившиеся. Просто потому, что им не дают закончить полностью курс обучения. Им 19–20 лет. Командовать они не умеют. Чему-то их учили, но командирский навык приобретается с опытом. Призывают какое-то количество офицеров запаса. В большинстве это выпускники вузов, где была военная кафедра. Никакого понимания и представления о военной службе у них нет. Да, нехватка офицерского корпуса сильно снижает боеспособность российских войск.

— В Костроме мне говорили, что у них из Академии химзащиты на войну отправляют третьекурсников.

— Вот и считайте: третий курс вуза — это 20–21 год максимум.

— Что умеют эти дети в смысле войны?

— Не знаю, но думаю, что очень мало. Воевать они точно не умеют.

— И в большинстве эти молодые люди ведь шли в военный вуз вовсе не для того, чтобы когда-то воевать?

— И это действительно очень важный вопрос — кто идет в военные вузы. Процентов восемьдесят — это те, кто не может поступить в гражданский вуз. По разным причинам, прежде всего — в результате плохого образования. Это в большинстве своем молодые люди, выросшие в небольших городах или сельской местности. Как правило, в семьях с невысоким, если можно так выразиться, социальным статусом. При этом они достаточно амбициозны для того, чтобы не спиться, чтобы к чему-то стремиться. Вот вам социальный портрет слушателя военных вузов: низкий уровень культуры, невысокий уровень образования, неспособность поступить в гражданский вуз и социальные амбиции. Они хотят вырваться из среды, в которой находятся, и армия — институт, который должен позволить им это сделать. По крайней мере, в теории. 

— Согласитесь, что само по себе это вызывает уважение.

— Да, но социальные амбиции не отменяют низкое качество, в том числе профессиональное, офицерского корпуса в целом.

— И тут им — пожалуйте «родину защищать», «есть такая профессия». Есть ли данные о том, как воюют совсем молодые офицеры?

— Могу только предполагать, конкретных данных нет. Они попали в ситуацию, в которой вынуждены воевать, хочется им этого или нет. Это как шарик в желобе: катится вниз, следуя изгибам своего канала, и выскочить оттуда не может. Так и они: оказались в ситуации, когда протесты бессмысленны, изменить свое положение они не могут. Кто-то может попытаться избежать отправки на фронт, но это единицы. В массе своей эти люди послушно выполняют приказы руководства.

— Есть еще одна категория воюющих в российской армии — добровольцы. Кто-то шел в военкомат за деньгами, но ведь были и такие, кто с горящими глазами мчался воевать с «укронацистами». Как они воюют? В какой момент у них заканчивается запал?

— Данных у меня нет. Что касается добровольцев, то единственное, что известно, — это «группа Вагнера». Фактически это те же добровольцы, только лучше подготовленные. И это — наиболее боеспособная часть российской армии. 

— Что здесь важнее — мотивация или подготовка?

— И то, и другое. Но мотивация там простая: наемники, на Западе их называют «псы войны» или еще как-то в этом духе, это люди, для которых война — профессия. Это прирожденные военные, так воспитавшие себя. Война — и образ жизни, который им нравится, и возможность заработать. Мотивация — это ведь не обязательно «родину защищать». Это тоже какая-то попытка самореализации, хоть и извращенная.

— Тем более что применительно к действиям российской армии в Украине вопрос о том, кто там «родину защищает», очень спорный.

— Естественно.

— В начале войны были данные о том, что соотношение погибших и раненых в российской армии аномальное, то есть погибших больше, чем должно быть. Улучшилась ли ситуация, когда начали мобилизовывать гражданских медиков?

— Стандартное соотношение — трое раненых на одного убитого при нормально поставленной медицинской службе. При этом 10% раненых умирают на поле боя, потому что их вовремя не подобрали, еще 10% — в дороге, еще 10% — в госпиталях. Нестандартное соотношение убитых и раненых в российской армии связано с тем, что очень многие раненые, которых можно было бы спасти, умирают. Либо их не успевают подобрать на поле боя, либо они умирают по дороге в госпиталь, либо уже в госпитале. И это — провал российской военно-медицинской службы. В результате мобилизации врачей можно снизить количество умерших в госпиталях. Но врач не подбирает раненых с поля боя и не везет их в госпиталь. Если раненых не подбирают, если у них нет средств для остановки кровотечений, они погибают.