Настя стоит у военной части

В начале марта 21-летняя Настя Колотушкина оставила шестимесячную дочку на бабушку с дедушкой в Кыштыме и прилетела в Москву. Она стояла у ворот 2-й Гвардейской Таманской мотострелковой дивизии в поселке Калининец в Подмосковье десять дней.

За это время мимо нее ходило множество военных. Настю они игнорировали. Дежурные на проходной десять дней подряд говорили, что начальник дивизии полковник Медведев занят. Она просила, чтобы вышел хоть кто-нибудь из начальства. Не вышел никто. Настя волновалась за малышку, мерзла, да и денег было в обрез — но уходить она не собиралась.

За эти десять дней поговорил с ней один мужчина. Настя не знает, как его зовут и в каком он звании.

— Ну, что вы так переживаете? Признают вашего мужа погибшим, тогда получите компенсацию [от государства], — сказал и снова спрятался за железной дверью военной части.

20 августа пропавшему во время спецоперации в Украине мужу Насти — контрактнику российской армии Максиму Колотушкину — исполнилось 26 лет.

Если он еще жив.

Настя пишет письма

Все письма Насти Колотушкиной начинаются одинаково. Она написала их уже десятки: в Министерство обороны, омбудсменам всех уровней, в российский Красный Крест, в прокуратуру, руководству самопровозглашенной ЛДНР, во все СИЗО ЛДНР, Крыма, Ростовской области, в десятки больниц на Юге России и Донбассе.

— Я уже веду перечень писем, настолько много приходится их отправлять, — рассказывает Настя Колотушкина. Она раскладывает на столе папку с копиями своих обращений и ответами чиновников. — В ответ мне приходят в основном стандартные отписки. Условно их можно разделить на два типа: «не ведитесь на провокации Украины» и «мы ничего сообщить не можем, всё переслали в Министерство Обороны РФ». Кстати, в начале спецоперации органы власти ЛДНР еще более-менее добросовестно отвечали на мои письма. Например, написали, что в местных СИЗО и колониях моего мужа нет. Но теперь и они всё стали на Минобороны переводить. Иногда отвечают больницы, что такого пациента в их заведениях нет. На этом, пожалуй, всё.

Настя получает сообщения

— Когда я разговаривала с мужем 26 февраля в последний раз, у него был такой голос, словно он сильно напуган или увидел что-то ужасное, — вспоминает Настя. — При этом он задавал стандартные вопросы: как я, как ребенок? Я до сих пор не понимаю, что с ним происходило в тот день.

Больше муж ей не звонил. Настя рассказывает, что 5 марта ей начали писать с украинских номеров (есть в распоряжении редакции — прим. ред.). Ей писали, что ее муж приехал убивать детей и женщин (Мы нашли владельца одного из номеров и написали ему. Он прочитал сообщение и не ответил — прим. ред.). Позже прислали фотографию мужчины, лежащего на земле. Его лицо и голова были в крови. Это фото часами изучали Настя, родители Максима и его сестра. Сошлись на том, что сходство сильное, но это не Максим. Настя улетела в Москву искать ответа в воинской части.

10 марта одной из родственниц пропавшего военного прислали фото военного билета, водительского удостоверения и нашивок на форму Максима: «В бою под Сумами был подбит танк армии РФ. Местными жителями был захоронен танкист, в кармане был телефон с номерами и переписка с женой. Фото было сделано [3 марта] председателем сельсовета перед тем, как захоронить [тело]… Захоронен в кавычках… Закопали в овраге на окраине села в пакете черном… Тело достали из танка, их было двое, но второй труп обгоревший полностью». Автор сообщения предлагал родственникам Максима заехать в Украину со стороны Польши и забрать тело. О выкупе речи не было.

— «Уполномоченные» (силовики — прим. ред.) знакомые в Кыштыме нам сказали, что в Украину лучше не соваться, — говорит Анастасия Колотушкина, старшая сестра Максима и полная тезка его жены. — Что тела там отдают только за деньги, это и на канале Владимира Золкина (блогер, организовавший проект «Ищи своих» — прим. авт.) говорили. А еще нам сказали, что как только мы границу пересечем, нас украинцы сразу в тюрьму посадят.

Настя смотрит телевизор

16 апреля Настя Колотушкина смотрела новости на телеканале «Россия 24». В репортаже показывали, как 1026 украинских морских пехотинцев выходили с завода им. Ильича в Мариуполе — они сдались в плен.

— Среди выходящих я увидела человека, очень сильно похожего на моего мужа, — рассказывает Настя Колотушкина. — Я уверена, что это был он. Максим смотрел прямо в камеру, и его взгляд невозможно было не узнать. Также один из сдавшихся мужчин говорил, что в подвале на заводе был организован лазарет, где были раненые и украинцы, и пленные русские.

Настя обзвонила родных, и все стали ждать повтора новостей. Но в следующем выпуске сюжет не показали. Настя говорит, что удалось найти только такой видеоролик (сюжет от 13.04.2022, третья минута — прим. авт.) из другой новостной программы. В нем тоже был человек, очень похожий на ее мужа, но его показали только боком и в капюшоне.

— Я уверена, что это мой муж, — повторяет Настя. — Лицо достаточно открыто, чтобы его разглядеть. Я сразу сообщила об этом в Министерство обороны, но на мое обращение ответили, что не может быть такого, чтобы русские солдаты находились вместе с украинскими солдатами. После чего я начала искать людей из ДНР и ЛНР. На мои сообщения в соцсетях и мессенджерах в различных группах по поиску пропавших без вести военнослужащих откликнулись люди и сказали, что на заводе им. Ильича было много пленных солдат РФ, среди которых часть были ранены. Местные жители сказали, что при сдаче в плен выходили все вместе: и пленные армии РФ, и солдаты ВСУ. Мол, все эти люди находятся в колониях ДНР и ЛНР до выяснения обстоятельств.

Настя хотела отправиться в ЛДНР, но местная жительница отговорила. Она рассказала, что въезд на территорию самопровозглашенной республики для обычных граждан России закрыт. Настя ей поверила.

26 мая прапорщика Колотушкина признали без вести пропавшим. 

— Я выложила фото мужа и скриншот из телерепортажа в «Одноклассниках», люди стали писать в комментариях, что это, возможно, и не он, бывает, что в природе встречаются полные двойники, — говорит супруга пропавшего без вести контрактника. —Та сторона [украинцы] начала писать, мол, вам [за военную операцию] такие деньги платят, сидите на жопе ровно. На самом деле, это неправда, зарплата (40–50 тысяч рублей в месяц за службу по контракту в Московском регионе — прим. авт.) моего мужа с началом его участия в боевых действиях не изменилась, даже стала меньше. Друг его оттуда вернулся, в госпитале лежал, я спросила, что-то доплатили? Говорит, вообще ничего.

Настя строит семью

Максим в жизни Насти появился три года назад, и отношения их развивались стремительно. Познакомились будущие супруги в интернете, в соцсети ВКонтакте. Они оба родом из Кыштыма, но Максим уже жил в Подмосковье — служил по контракту в армии. Настя слетала к нему в Москву, потом он приехал в отпуск к маме в Кыштым. Довольно скоро сыграли свадьбу, Настя переехала к Максиму в Подмосковье, где и родилась дочь Милана.

— Макс всегда был спортивным и целеустремленным, занимался борьбой, долгое время ходил в секцию в Кыштыме, — рассказывает сестра Анастасия. — Он хотел в армию, поэтому к моменту призыва был и физически, и морально готов служить. После срочной службы остался на контрактную.

— Он живет армией, — говорит жена. — Мы его дома почти не видели, только ночевать приходил. Я его просила уволиться из армии, но он наотрез отказался. Даже когда он пересек границу с Украиной, когда увидел, что там происходит, всё равно сказал, что ни за что не уйдет из армии.

До службы в вооруженных силах он успел получить профессию автомеханика в Кыштымском техникуме. В армии попал в танковые войска. После срочной он отслужил один срок контракта и сразу заключил второй.

— Я хочу его найти, он нам нужен, мне и ребенку, — почти плачет Настя. — Я чувствую, что он живой. Один раз мне снилось, что мы шашлыки жарим в Подмосковье. Понимаете? Обычная семейная жизнь снилась. Да, иногда с ним было трудно общаться — характер тяжелый. До свадьбы всё было хорошо, а после — ругались часто, но мы всё равно любили и приспосабливались друг другу, учились быть семьей.

Третьего февраля Максим уехал из Подмосковья на учения в Воронежскую область на месяц. Жену с дочерью он отправил к родителям в Кыштым, потому что в Подмосковье у них никого нет, а с шестимесячным ребенком одной Насте было сложно. И Настя была спокойна. Она думала, что в случае начала спецоперации ее мужа в Украину не отправят, ведь у него нет боевого опыта.

Настя получает дурные вести

Наш разговор снова и снова возвращается к февральским событиям. Обе Насти говорят, что вечером 24 февраля им пришла одна общая смс от Максима, что они с сослуживцами едут на Киев. 25 февраля Максим звонил сестре, голос был нормальный, они были в пути. Потом он позвонил 26 февраля жене с украинского номера, голос был изменившимся, а разговор — быстрым. Объяснил, что не может долго говорить, где он — говорить тоже нельзя, по возможности наберет позже. И всё, пропал.

В ночь с 27 на 28 февраля супруге перезвонили с этого же украинского номера и сказали, что блокпост, где был Максим, расстреляли. Часа через два раздался еще один звонок, сказали, что погибший только один, и это не прапорщик Колотушкин, видимо, муж Насти с сослуживцами отступили в сторону России. Они сказали, что блокпост был в поселке Лыдный Краснопольского района Сумской области, но такого поселка на карте нет.

— Но я подозреваю, что они [украинцы] тоже могут правды не сказать, — говорит Настя. — Дождавшись утра 28 февраля, я стала звонить сослуживцам: где мой муж? Они были на границе. Один мне говорил, что якобы они жили у местных в доме два дня после этого обстрела [блокпоста], что местные их кормили и принимали нормально. Я подумала, слава богу, что жив.

Днем 3 марта Насте написал бывший командир роты Ширин Расоян. По словам Насти, командира Максиму сменили уже на границе. По какой причине, она не знает. Но в документах, которые выложили в свободный доступ украинские спецслужбы, командиром четвертой танковой роты по-прежнему является старший лейтенант Расоян. 

— В последний раз я видел Максима 16 февраля, — рассказал Ширин Расоян. — Я действовал отдельно от Макса с другим подразделением по решению командира полка. Сержант Тимохин, который был вместе с Максом, рассказал мне 2–3 марта, что Максим погиб 25–26 февраля. Вроде как он не стал надевать бронежилет, хотя тот у него был. Пуля в ключицу прилетела и в сердце — навылет. Их машины сожгли, они [оставшиеся в живых] пешком шли по полям неделю. Его [прапорщика Колотушкина] тело и тела других военнослужащих оставили там [возле Краснополья Сумской обл.]. Мы сами еле вышли в Россию 1–3 марта. Не все смогли, кого-то потеряли по дороге. [Украинцы] стреляли по нам всем, что у них есть.

По словам старшего лейтенанта Расояна, он не знает, каким образом родные забирают погибших в первые дни спецоперации. Он слышал, что их тела находят по ДНК, потом признают погибшими и официально хоронят. Он уверен, что те, кто погиб, сами недостаточно хорошо береглись, его же парни «с самого начала вцепились в жизнь руками, ногами и зубами, потому и живы, но это может в любую минуту измениться».

Настя собирает мозаику

— Я снова начала всем звонить, мне никто ничего внятного сказать не мог, у каждого своя версия, как его убили, — вспоминает супруга контрактника. — То танк разорвало, то на блокпосту расстреляли — всё на свете собрали. Некоторые из собеседников были на территории Украины, некоторые в воинской части в Подмосковье. У них нет единой версии, при каких обстоятельствах его убили.

Среди тех, кто заходил со стороны Белгорода в Сумскую область в составе 2-й гвардейской мотострелковой Таманской дивизии (7-я танковая рота) был и лейтенант Гришаенков Максим. Он попал в плен. С пленным военнослужащим украинские журналисты записали видеоинтервью.

— Мы выехали колонной в десять танков, восемь из которых не доехали [до места назначения], — рассказывает в интервью пленный Максим Гришаенков. — Основная причина — сход с трассы и застревание. [Бросали технику] и ехали вперед. Вместе с техникой оставались экипажи. Они должны были охранять технику, сами устранить неисправность или ждать эвакуации. [В течение трех дней шел в сопровождении колонны], чтобы не тормозить колонну, танки и людей оставляли. Шли медленно, кружили по полям, потому что командиры, по моему мнению, не понимали задач и не знали маршрутов.

По словам пленного Гришаенкова, после трех дней пути колонна попала под обстрел, произошло это предположительно 26–27 февраля. Технику бросили, солдат, по его утверждению, увезли сослуживцы на других машинах. Но были и отставшие, в том числе и сам Гришаенков. После трех суток блуждания по лесу он вышел к селу и сдался.

Расоян знает Гришаенкова лично, так как тот действовал в его роте, и упомянутое интервью тоже смотрел.

— Гришаенков — придурок, потому что у танка бывает такое, что топливо подвисает, не поступает, — с досадой прокомментировал интервью Расоян. — Надо просто прокачать топливо вручную, и танк снова на ходу. Он там много приврал. Столько танков не терял никто, эта цифра из воздуха взята. И про потери [личного состава] вранье — не было столько потерь в полку. Они в плену много неправды говорят, не стоит этому верить.

— Мы с Настей [старшей сестрой мужа] постоянно мозаику собираем, пытаясь восстановить события этих февральских дней, — говорит Настя Колотушкина. — 26 февраля муж позвонил, а 27-го мне уже сообщили, что он погиб. Друг был с ним в начале спецоперации, а 27-го они разъехались в разные места. Знаете, его друг вернулся оттуда [из Украины] контуженным, раненым, я не знаю, насколько можно доверять его словам. Он говорил, что они были вместе, у Максима заглох танк. Вроде они ехали в сторону Киева, но он не уверен, потому что они не ориентировались на местности. Потом они остановились, и какой-то мужчина отправил их обратно сжигать сломавшиеся танки, чтобы враг не мог их отремонтировать и использовать. Максим был из тех, кто возвращался, больше друг его не видел.

— Мы нашли списки в интернете, потери нашей армии, — говорит Анастасия, сестра Максима. — Мы так поняли, что это выложили из нашей части документ, потому что в конце фамилия нашего начальника штаба стоит, но подписи и печати нет. И Максим числится в этом списке как погибший. Я тоже везде писала как сестра военнослужащего, мне никто не отвечает. Что интересно, уведомление о признании Макса пропавшим без вести пришло только родителям, жену по-прежнему игнорируют. И это странно.

— Может, они обозлились на меня за количество запросов и писем? — предполагает жена Максима. — Еще была мысль, что по месту прописки в Подмосковье ответы приходят, но соседи проверяли почту — ничего нет. Я не знаю, что делать. Вот обратилась уже в Красный Крест, хотя меня многие отговаривали, мол, «они работают и на тех, и на других — вы сделаете только хуже». Хотя что уже может быть хуже? Я звонила им и отправила фотографии на электронную почту. Очень ждала ответ, но они тоже мне не ответили.

Девушки говорят, что мама Максима полностью доверилась в поиске сына дочери и невестке.

— Мы думаем, может, от имени мамы начать все эти запросы писать? — предполагает сестра. — Может, хоть на нее как-то начнут реагировать? Мама говорит: «Я чувствую, что сынок живой». У нас были истерики, особенно в первое время после этих фотографий, а мама — нет, держится молодцом.

Настя чувствует, что Максим жив

— Сейчас я живу на деньги мужа, — говорит Настя Колотушкина. — Мне приходит его зарплата, но подозреваю, что не вся. У меня не было карты мужа, все карты были при нем. Я добилась того, чтобы его зарплату стали платить на мою карточку начиная с марта (Настя сделала это письменно, через казначейство, письмо есть в распоряжении редакции — прим. ред.). Меня «услышали» после того, как я обратилась в Министерство обороны и к Президенту РФ. Написала, что у нас маленький ребенок, а я в отпуске по уходу. Мне без этих денег элементарно не на что жить, нечем платить кредит. В апреле в войсковой части Максима признали временно отсутствующим (пленным), а в мае — пропавшим без вести. Сказали, что зарплату будут платить дальше, пока он находится в этом статусе. Но это мне сказали просто люди, официально я никакого ответа не добилась, в его воинской части просто трубки не берут.

Настя состоит в разных группах родственников военных. Она говорит, что общение дает ей надежду. Одна из участниц группы недавно написала, что ее муж пропал в марте, ей также прислали фото окровавленного тела, а потом оказалось, что ее муж был ранен и без сознания. Эта женщина, по словам Насти, тоже звонила всем, «стучала во все двери» — и нашла мужа пленным, а это дает шанс на то, что он попадет в списки на обмен.

— У нас нет родственников в Украине, — говорит Настя, — но то, что сейчас там происходит, — это ужас. Как я к ним [украинцам] отношусь? Ну, люди как люди. То, что про них говорят, что они нацисты, так они про наших точно так же говорят. Вот наши пишут, что украинцы взорвали какую-то школу, украинцы пишут, что это русские сделали… Так кто взорвал-то? Война фейков. Жаль только, что люди реальные гибнут.

Сестра Максима называет всё происходящее политикой. Считает: если в Украине и были проблемы, то это их проблемы, пусть бы сами разбирались. «И вообще другая тактика должна была быть, если уж решились на спецоперацию. Посылали бы профессиональных военных, а не молодых неопытных парней загоняли», — уверена она.

— Если Максим действительно погиб, я должна увидеть его тело, — говорит супруга контрактника. — У меня как-то знакомый пропал без вести, и я была уверена, что он уже мертв. Так действительно и было, это выяснилось спустя время. А здесь я не чувствую, что мой муж мертв. Наоборот, у меня ощущение, что он жив, только не помнит, кто он и откуда. Возможно, у него такая травма, что он потерял память.

О том, сколько сегодня в украинском плену находится российских военнослужащих, официальной информации нет. Российское военное руководство не отчитывается ни о количестве безвозвратных потерь, ни о раненых, ни о пленных. Третьего августа на брифинге для иностранных военных атташе замминистра обороны РФ Александр Фомин заявил, что между Москвой и Киевом при участии Международного Красного Креста состоялось 27 обменов военнопленными и телами погибших военнослужащих. Самый крупный обмен военнопленными прошел 29 июня — 144 россиянина на 144 украинца. Пленные российские военнослужащие — Вадим Шишимарин, Александр Бобыкин и Александр Иванов — в Украине были осуждены за совершение преступлений и приговорены к длительным срокам заключения. По данным украинской прокуратуры, к рассмотрению готовятся еще тысячи подобных дел.

… Мы заканчиваем наш разговор на улице. Настя привела нас к местной достопримечательности Кыштыма: мостику, на перилах которого молодожены вешают свадебные замочки как символ скрепления уз брака. Она долго ищет их с Максимом замочек среди других и не находит. «Я, наверное, поеду все-таки по моргам, только страшно очень», — на прощание говорит она.