В четверг, 2 июня, на линии фронта в Запорожской области прошел обмен телами погибших украинских и российских военных. Спустя двое суток о нем официально сообщило министерство по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий Украины: «В результате переговоров Уполномоченного по правам лиц, пропавших без вести при особых обстоятельствах, была достигнута договоренность об обмене телами по формуле «160 на 160».

В операции участвовали Главное управление разведки министерства обороны Украины, Генштаб ВСУ и другие силовые структуры», — написали на сайте без лишних подробностей. И были правы. Во-первых, событие высокой степени травматичности. Во-вторых, как известно с 2014 года, подготовка к обменам, будь то обмен пленными, заложниками либо телами погибших людей требует длительной и непубличной подготовительной работы, уступок, даже шантажа или давления, и так далее. Любой «выброс» информации способен «обнулить» процесс. Участники операции предпочитают держать язык за зубами перед медиа. Их задача продолжать начатое, а не уничтожить контакт с противоположной стороной. Эмоции выплеснут после войны.

Пока обратим внимание на должность Уполномоченного. Должность не просто новая: решение о ее учреждении Кабинет министров принял совсем недавно, 20 мая, что дает основания думать — человек занимался этой работой и прежде, но без соответствующей полноты мандата. Ведь за несколько дней результата в таком деле не достичь. В случае с Олегом Котенко утверждение верно на все сто. С декабря 2020-го Котенко входил в состав созданной правительством комиссии, которая разыскивала пропавших без вести в период АТО-ООС в Донецкой и Луганской областях. А до того, с 2014-го, возглавлял «Группу «Патриот», волонтерскую организацию, родившуюся в Славянске Донецкой области. «Патриотам» удалось вытащить из плена больше 300 человек. Но и подозрений в их адрес хватало, вплоть до обвинений в коррупции, а иных членов группы так и вовсе называли двойными агентами.

В марте 2015-го в российской «Новой газете» вышло мое интервью с Олегом Котенко, которое называлось «Бизнес на жизнях и противостояние ему». Мы разговаривали в одном из кабинетов Славянского горисполкома, где на двери висела самодельная табличка «Центр по обмену и освобождению военнопленных». Табличка отражала суть происходящего, хотя вступала в некий конфликт с законом: тогда война в Украине формально не шла, военнопленные тоже отсутствовали. 

Во время оккупации Славянска боевиками Гиркина-Стрелкова он остался в городе, организовал здесь подполье и разведсеть. За голову Патриота — такой псевдоним Олег взял себе еще во времена Майдана — давали около 100 тысяч долларов. Однако Патриота никто не выдал: «Я имею авторитет в определенных кругах…» Из скупых признаний следовало: не вполне удавшаяся в свое время карьера российского военного и «неофициальное» участие в первой чеченской войне (не состоял в каком-то конкретном подразделении, просто был добровольцем, «краповым беретом») обеспечили Котенко уважение на малой родине, на Донбассе, где таких селфмейдменов всегда считали реальной силой. Потому родители двух бойцов, что попали в плен к сепаратистам (в 2015-м в Украине не имели сомнений в том, что под флагом и в форме «ДНР-овцев» воюют много россиян, но мир предпочитал обтекаемые формулировки) обратились к Олегу, а не в Киев. Так начались спецоперации «Патриота».

— Мы нашли полевых командиров на «той» стороне и вступили с ними в переговоры. Помогли, как и в чеченскую войну, слова, похожие на пароль: «Матери просят…» — рассказывал мне Котенко о тонкостях работы. Скорее всего, нынешний обмен телами павших тоже опирался на ключевую фразу о матерях, а предшествовал ему процесс идентификации останков.

За восемь лет необъявленной войны обменные процессы в большинстве случаев касались тех, кто томился в плену на неподконтрольных частях Донецкой, Луганской областей, в Крыму и на территории Российской Федерации. Возвращение тел погибших не носило массового характера и, как правило, достигалось сторонами на месте, на поле боя. Украина долго не могла выработать однозначное определение, как правильно называть своих граждан, попавших в беду — пленные или заложники. 24 февраля внесло в происходящее страшную определенность и добавило формулировку «лица, пропавшие без вести при особых обстоятельствах».

Украинская сторона не раз уже напоминала о том, что российские оккупанты не только не замечают своих погибших, но даже рефрижераторы-холодильники за ними присылать не хотят. Генштаб Украины включил «счетчик». По его данным, за сто дней большой войны российская армия потеряла убитыми почти 31 тысячу человек. 

К началу лета стало известно, как минимум, о шести состоявшихся обменах, а еще о том, что Ирина Верещук, вице-премьер, министр по делам реинтеграции временно оккупированных территорий, передает свои функции по обмену Главному управлению разведки (ГУР) министерства обороны Украины и СБУ. На странице в Фейсбуке чиновница написала: уже созданы соответствующие реестры военнопленных и налажены каналы коммуникации с российской стороной. Журналисты сделали вывод: теперь информацию засекретят еще сильней — например, резонансную тему, насколько успешны переговоры об обмене украинских бойцов с «Азовстали». В то же время российский министр обороны Сергей Шойгу сказал на днях о 6489 украинских военных, которые якобы попали в плен за три месяца «спецоперации».

«Очень устали от безысходности и безнадежности»

— Обмен телами погибших подобного масштаба — 160 на 160 — за время боевых действий в Украине произошел впервые?

— Я не владею информацией о том, что были обмены такого масштаба. Если и были, то мне о них неизвестно.

— А владеете ли данными, сколько украинских бойцов находится сейчас в российском плену?

— Последнюю официальную цифру от Ирины Верещук я слышала еще полтора месяца назад. На тот момент она говорила о 1500 человек. Единственно, министр не уточнила, сколько из них военных, а сколько гражданских заложников, поскольку это разные категории в соответствии с международным гуманитарным правом. «Евромайдан SOS» ведет две отдельные базы. Одна база — участники, в широком смысле слова, вооруженных сил Украины, которые попали в плен, имеют статус комбатантов и находятся под защитой третьей Женевской конвенции. И отдельная база — гражданские заложники. То есть люди, незаконно арестованные или похищенные либо российскими военными, либо спецслужбами, невзирая на то, что они находятся под защитой четвертой Женевской конвенции.

Очевидно, мы знаем только о верхушке айсберга. Но готова поделиться данными из наших баз. В базе военнопленных мы зафиксировали 324 случая, из них 319 лиц до сих пор находятся в плену. Не претендую на абсолютную точность: мы не ставили цель собрать информацию обо всех и не имели такой возможности, собрали лишь те кейсы, по которым были обращения от родных. 

Мы работаем с родными гражданских заложников, с нашими международными партнерами. Обращаемся с жалобами в рабочую группу ООН по насильственным исчезновениям, в Европейский суд по правам человека. И если семьи готовы открывать уголовное производство в национальной, украинской юрисдикции, то регистрируем через Офис генпрокурора соответствующее производство по факту незаконного ареста или похищения человека.

— На что рассчитывать украинским гражданам, военным и гражданским, которые попали в плен к россиянам не после 24 февраля нынешнего года, а находятся там с 2014 года? Тут ведь «живая очередь» не действует?

— Часть этих граждан имела возможность нелегально контактировать со своими родственниками, передавать информацию о себе с определенной периодичностью. В начале вторжения от них пошли очень пессимистичные новости. Они поняли: теперь вопрос их освобождения вообще «подвис»… Хоть и до того гражданские заложники на оккупированной части Донецкой и Луганской областей, как и политические узники в тюрьмах оккупированного Крыма и Российской Федерации, просто оставались там два года без обменов.

Мы знаем, что у тех, у кого были запланированы судебные производства, все суды прекратились — в Донецке и Луганске сейчас не хватает конвоиров, чтобы водить их на заседания. Оккупанты забрали на фронт практически всех. Вот что пишут оттуда, из мест лишения свободы: «Очень устали от безысходности и безнадежности…» И очень ухудшились условия содержания. Если раньше хоть какие-то посылки можно было передать, то сейчас даже предметы гигиены недоступны, закончились запасы лекарств. Ситуация стала еще более сложной. И Международный Комитет Красного Креста как раньше, так и теперь, не имеет никакого доступа к этим узникам.

Еще раз подчеркну: реальные цифры незаконно удерживаемых в разы превышают наши данные. Ведь в наших базах сведения только о тех людях, родные которых сами к нам обратились за помощью. Мы не знаем, к сожалению, сотен имен.

Киев