– Ой, что это на вас, Анна Ивановна?
Она ждала, приоткрыв дверь больничной палаты, в окружении торб разной величины (самая большая — на тележке, такие в Украине именуют «кравчучками»), предвкушая, как навестит свою хату, откуда ее забрали, от смерти подальше, после разрыва российской мины прямо под окнами.
Анна Ивановна не без кокетства поправила на груди ремешок сумки. Сбоку выглядывал бант, по-модному вывязанный из двух шелковых лент, синей и желтой.
– Это, да? На коробке было. Мне угощение на Пасху приносили. Как наш флаг… Красиво!
И обратилась к супругу, что в куртке и картузе прилег на койку и не особо, судя по всему, жаждал покидать место с врачами, уколами и горячей, трехразовой, хотя по-военному небогатой кормежкой:
– Поднимайся, Алексеич. Пора.
Тот самый разрыв мины во дворе его оглушил. Но жену свою Иван Алексеич Иванов, седовласый, одышливый, с кучей болячек, с трудом передвигающий ноги, слышал и слушал беспрекословно. Тем более, сейчас, когда Анна Ивановна проживала — прости, Господи, такое предположение, — один из самых ярких периодов своей 69-летней биографии.
Волонтеры подогнали машину прямо под ступени больницы, погрузили торбы. После поездки, куда решено было включить и осмотр Северной Салтовки, самого пострадавшего от бомбежек района Харькова, супругов брало на постой соседнее лечебное учреждение, уже им знакомое. Анна Ивановна заняла место на заднем сиденье, рядом с Иваном Алексеевичем, и они вместе зашептали молитву, поминутно крестясь…