Украина

— По заявлению официального Киева, ущерб природе страны от боевых действий уже в апреле исчислялся сотнями миллиардов гривен. Как вообще этот ущерб считают?

Алексей Василюк: Есть методики, утвержденные кабинетом министров. Допустим, по лесу: считается диаметр ствола, учитывается вид дерева, учитывается, росло ли оно на заповедной территории или на территории промышленного лесхоза. Все это по определённым формулам перемножается, и получается сумма. Или методика подсчёта ущерба почвам: количество гектаров, тип загрязнения, количество загрязнителей.

Но это очень поверхностные расчеты. Никто, например, не считает, сколько в этих почвах и лесах было живых организмов! И все равно, даже по этим методикам, цифры получаются очень большими — намного больше, чем ущерб от уничтожения промышленности или жилого фонда. Никогда в истории Украины не наносился такой урон окружающей среде.

— Самая острая в психологическом плане проблема — ядерная безопасность. В начале войны активно шли бои за объекты атомной энергетики. Потом начались пожары в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС. Понятно ли уже сейчас, какие у этого последствия?

Там шесть энергоблоков, и мы знаем, что бывает, если взорвется один. Конечно, нужно постараться, чтобы устроить взрыв. Но МАГАТЭ называет в качестве угрозы даже пролет ракет над энергоблоками.

Я думаю, что Россия рассматривает ситуацию на Запорожской АЭС как предмет шантажа. Потому что, во-первых, станция подает электроэнергию исключительно в систему энергоснабжения Украины: ее нельзя просто взять и переключить, чтобы электроэнергия потекла в Россию. Так не выйдет. Ну и плюс, конечно, это ядерная угроза. И именно поэтому я считаю, что стоит называть сам захват Запорожской АЭС ядерным терроризмом.

Тем не менее, никаких экологических проблем на данном этапе вследствие захвата Запорожской АЭС не произошло.

— А вследствие захвата Чернобыльской АЭС?

— А с Чернобыльской картина совсем другая. Она состоит из трёх частей.

Во-первых, в Чернобыльскую зону заехало от семи до десяти тысяч единиц военной техники. Российские военные забазировались на территории зоны, устроили там полевые лагеря, окопы. Последние 30 лет зараженная земля в зоне покрывалась слоями опавших листьев, хвои, и там можно было спокойно ходить. Но не копать! Не копать вручную этот заражённый песок и не складывать его в мешки в качестве заграждений.

Конечно, вся эта зараженная почва наматывалась на гусеницы техники и разносилась дальше по территории Украины, а, может, и в Россию, и в Беларусь. К сожалению, у нас нет данных, сколько веществ и куда разошлось, но, по крайне мере, датчики автоматического мониторинга фона в зоне показывали увеличение уровня радиации. И мы понимаем, что техника, которая находилась там, была облучена, люди, которые находились там, были облучены.

Вторая часть проблемы — это то, что в зоне отчуждения горели леса, до 15 тысяч гектаров между Киевом и Чернобылем. В это время дым шёл в сторону Киева. И у нас есть сведения от сотрудников станции, что, по крайней мере, в районе 12-14 марта леса поджигала, именно поджигала российская сторона: это не был результат боев, это были просто обстрелы лесов артиллерией для того, чтобы они загорелись. И я тоже считаю, что это ядерный терроризм. Это было запугивание людей тем, что горят леса, и с дым с радиоактивными веществами движется в сторону Киева.

Ну и, наконец, третья, очень неприятная вещь. В Чернобыле есть хранилище отработанного ядерного топлива. В него вложены миллиарды, его планировали очень долго, и оно зависит от электроэнергии, потому что отходам с АЭС нужно охлаждение. Если отключить электроэнергию, все это начнёт кипеть, и подойти к хранилищу будет не менее сложно, чем локализировать аварию в Чернобыле и Фукусиме.

И в течение войны было несколько дней, когда из-за разрушения ЛЭП электроэнергия на ЧАЭС не подавалась. Мы все, конечно, жутко боялись. Но, слава богу, хранилище все-таки запитали: захватчики, видимо, тоже иногда чем-то думают. Скорей всего, белорусская сторона боялась, она же там рядом, «через дорогу». И катастрофы все-таки удалось избежать.

Есть, правда, и еще одно неприятное последствие:

Куда-то в северо-восточном направлении.

— Не меньшая проблема — это вода. Насколько сейчас в результате войны загрязнены водоемы, в том числе являющиеся питьевыми источниками?

— Вообще, нужно сказать, что ООН считает Украину самой вододефицитной страной Европы. У нас значительная часть территории — это искусственно орошаемые земли. И это одна часть проблемы.

Вторая — в том, что весь Донбасс — это концентрированно густонаселённый регион: север Луганской области малонаселен, там прекрасная природа, юг Донецкой области, кроме Мариуполя, тоже почти не населён. Но есть индустриальная зона, где живут миллионы людей. И значительная ее часть зависит от канала Северский Донец — Донбасс. Этот канал направляет воду Северского Донца прямо на юг, аж до Мариуполя. Без него воду в эти края можно доставлять только цистернами.

Но в начале войны была подорвана дамба Оскольского водохранилища. Теперь наступает лето, воды в Северском Донце, очевидно, станет меньше, и она больше не будет течь по каналу. И спустить ее из водохранилища теперь тоже нельзя. Все.

Кроме того, поскольку разрушена инфраструктура вообще всех городов между самопровозглашенной ДНР и нынешней линией фронта, разрушены и очистные сооружения. И совершенно понятно, что отходы идут в Северский Донец, оттуда — в Дон, а дальше — в Азовское море. И речь не только об отходах жизнедеятельности: разрушены и очистные сооружения предприятий. А мы знаем, что в хранилищах предприятий есть отходы, которые не поддаются переработке.

Подытоживая:

• Воды на востоке Украины будет гораздо меньше.
• Имеющаяся вода уже загрязнена разрушением всех систем очистки. И это значит, что люди в Донбассе, которые не захотели стать беженцами войны, скорее всего, станут экологическими беженцами.
• Разрушение систем орошения приведёт к тому, что будет меньше воды в Херсонской и Запорожской областях.

— Вы сказали про Азовское море. Ещё до войны возникла угроза его радиоактивного загрязнения из-за затопления шахты «Юнком», где в советские годы был произведен экспериментальный ядерный взрыв. А сейчас глава так называемой «ДНР» говорит, что «Азовсталь» очень загрязняла море в мирное время. Но после того как по территории предприятия прошлись «Градом», я так понимаю, негативное воздействие усилилось. Какие вообще последствия для Азовского моря сейчас?

— Скорее всего, загрязнение, которое произошло в Мариуполе в результате бомбардировок, нанесло окружающей среде гораздо больший урон, чем работа «Азовстали». Завод просто перестал работать, все выбросы, которые он делал, прекратились. Но вот эти тысячи бомб, которые сбросили за два месяца на «Азовсталь», в том числе фосфорные бомбы — оно же все в окружающую среду попало. Каждый взрыв боеприпаса — это огромное количество серы, которая просто рассыпается по территории. Даже если ее просто смоет дождем, то она все равно попадёт в почву и затем в море.

Мы не знаем, сколько там загрязняющих веществ в тоннах, но такое количество бомб на такое маленькое пространство прямо на берегу моря — подобного не было никогда в истории человечества.

Но более интересная тема с шахтой «Юнком». В Украине есть гидролог Евгений Яковлев, который изучал шахты Донбасса. Мы с ним общались в 2015 году. Тогда он отмечал, что все шахты концентрированы от Донецка до Стаханова. И все время добычи угля в этой зоне откачивалась вода. Но в 2014-м, когда только начались бои на востоке, перебили линию электропередач. Насосы перестали работать, и вода с нижних горизонтов начала подниматься. Она затопила нижние насосы, все это коротнуло, и в значительной части шахт вода откачиваться перестала. Яковлев говорил, что в течение семи лет, а седьмой год идет сейчас, вода может выйти на поверхность. Более того, она затопит все шахты потому что они связаны дренажными конструкциями. И когда завершится затопление шахт, Донбасс превратится в токсичное болото.

Мы точно не знаем, когда эти шахтные воды выйдут на поверхность: может, это уже где-то случилось. Но мы знаем, что эти воды будут нечистыми, мягко говоря. Они могут быть радиоактивными. И они точно потекут в реку Кальмиус, которая течет в центре Донецка, и прямо до Мариуполя в Азовское море. Других вариантов нет. И вот это вот самое плохое. Это хуже, чем все разрушения на войне, вместе взятые, потому что нет ни малейшего представления, как это остановить.

— Экс глава банка Англии Марк Карни отмечал, что война усложняет борьбу с изменением климата, заставляя государства вкладываться в ископаемое топливо. Изменила ли она климатические программы Украины?

— Каких-то действий на государственном уровне Украина на этот счет не предпринимала. Как и вообще специальных действий в области экополитики. Был поиск рабочих групп, планирование сценария восстановления, подсчёт убытков. Пока всех больше убытки интересуют.

Но точно можно сказать, что у нас разрушены все большие нефтевырабатывающие заводы, все большие нефтебазы.

Вместе с пожарами в лесах и обстрелами предприятий это — самый большой выброс в истории Украины. И он продолжается: предприятия продолжают бомбить, леса продолжают гореть.

Я думаю, говорить о климате будет правильнее на следующий день после окончания войны, когда мы будем понимать, что ситуация перестала резко ухудшаться.

— Война просто не могла не сказаться на диких животных. Как они живут в зоне боевых действий, с какими угрозами сталкиваются?

— Для крупных животных влияние войны такое же, как и для людей. Они пугаются, детёнышей бросают, у них могут случаться преждевременные роды. Нужно понимать, что запах дыма и огонь животными воспринимается как серьезная угроза, можно сказать — как смерть. И потому они бегут, забегают на минные поля, взрываются. Для них это даже большая катастрофа, чем для людей, потому что человек может сам решить: остаться ему в зоне боевых действий, спрятаться или бежать, — а у животных такого выбора нет. И бежать им при этом на самом деле некуда.

Но это крупные животные. А если просто в ладонь взять какое-то количество земли, то там будут десятки тысяч маленьких живых организмов. И они от попадания снаряда просто сгорают. Мало того, что обидно за их жизнь, но они больше не будут восстанавливать саму почву, она станет мертвой.

Сгорают насекомые, которые опыляют почти все, что мы видим. Даже летающие насекомые абсолютно не в состоянии улететь от лесного пожара, которые движется со скоростью ветра. Возле моего города был пожар на нефтебазе, сгорело две пожарных машины. Какой шанс у насекомого спастись от такого? Там, где были пожары, конечно, ничего живого не остается.

Очень важный момент, что взрывы любого боеприспаса — это химическая реакция, прореагировшая часть переходит в атмосферу, и поскольку у нас атмосфера одна на всех, — это все выпадет кислотными дождями. А вторая часть, которая не прореагировала, она осталась в воронке и в радиусе до 35 метров от нее. И там большое количество серы. Малейший туман, дождь — а все это уже произошло — и содержимое воронок превращается в серную кислоту.

В Украине сейчас десятки квадратных километров усеяны воронками. Я смотрю видео с Харьковской области, и там просто до горизонта везде воронки. Я не представляю, сколько сотен тысяч снарядов… Не думал, что в войне используется такой порядок, такое количество боеприпасов.

Конечно, все эти усеянные воронками поля должны быть выведены из сельскохозяйственного оборота. Потому что это жутко загрязнённая территория, что на ней вырастет? А с другой стороны — у нас угроза продовольственного кризиса. Ситуация тупиковая.

— В 2014-2015 годах особо охраняемые природные территории стали военными полигонами. На заповедных землях, например, в «Меловой флоре», куда вообще нога человека ступать не должна, сепаратисты из «ЛНР» и «ДНР» отрабатывали свои боевые задачи, и из-за этого там даже исчезли краснокнижные птицы. Сейчас какова ситуация на ООПТ, они также пройдены войной?

— 44% всех природоохранных территорий Украины попали в зону войны. Это и то, что освобождено в Киевской и Черниговской областях, и то, что захвачено в остальных регионах. На самом деле, для природоохранной работы разницы сейчас нет: мы не можем попасть в заповедники и национальные парки ни на оккупированных территориях, ни на освобожденных. Ничего нельзя сделать, потому что все заминировано.

Причём какие сумасшедшие площади надо разминировать в населенных пунктах! Люди до сих пор возвращаются домой, открывают холодильник, а там — растяжка. И взрываются у себя дома. Фермеры выезжают на поле, а оно заминировано. Человек пять фермеров вместе с тракторами подорвались. Растяжки были на лестничных клетках, на дверях. Самое жуткое из того, что известно, это граната в детском пианино. Слава Богу, в том случае родители вспомнили, что, когда они покидали дом, пианино было открыто, а теперь оно почему-то закрыто. И вызвали саперов.

Разминирование населенных пунктов займёт большое количество времени. И когда смогут разминировать ООПТ, я не представляю. Тем более, там сейчас поднялась трава, поднялся подлесок. Потом наступит осень, это все засыплет листьями. Как эти мины искать? Как найти проводки растяжек, когда они все в траве? Поэтому я думаю, что все может затянуться на десятилетия. Ещё, наверное, погибнет куча людей, которые пойдут искать грибы. Что-то «разминируют» животные.

Отдельная проблема — пожары. В Донецкой области сейчас активно горит национальный парк Святые горы. Были пожары в Черноморском заповеднике в Херсонской области. И оккупационные власти просто не позволяют тушить эти территории, мол, «негде будет прятаться партизанам». А о природе никто не думает.

Я отдам должное украинским властям: они оказались способны в ситуации боевых действий принимать правильные оперативные решения. Но все-таки есть масса субъектов, которые пытаются протолкнуть сейчас под шумок свои интересы. И наши аграрии смогли провести в законодательство нормы, разрешающие распахивать заповедные земли. Проскочила норма о том, что можно в заповедниках строить речные порты. И поэтому мы, как экологи, считаем, что восстановление Украины должно обязательно предусматривать пересмотр принятых в военное время законодательных актов. Потому что они не все, по крайнее мере для природы, идеальны.

Беларусь

— Беларусь сейчас выглядит наименее вовлеченной в войну стороной. Есть ли уже какие-то последствия для экосистем этого государства?

Алексей Овчинников: Последствия есть, но их достаточно сложно представить. Дело в том, что Беларусь сегодня закрыта для независимого гражданского мониторинга. Связано это с тем, что в 2021 году в стране были ликвидированы практически все экологические и природоохранные организации. В частности, такие старейшие и фундаментальные как Экодом, Ахова Птушак Бацькаўшчыны, Центр экологических решений.

Все это привело к тому, что многие международные проекты оказались закрыты, проводить полноценный гражданский мониторинг стало практически невозможно. Участие в нем может привести к административному или уголовному преследованию. Государство же не предоставляет информацию в виде открытых данных и не способствует независимому мониторингу. Так, например, весь юг Беларуси сегодня практически закрыт для посещения, доступ в леса для гражданских лиц запрещен. Поэтому мы можем только предполагать, что там происходит.

Из непосредственного влияния можно отметить высокую вероятность попадания ракетного топлива в грунтовые воды, значительный удар по экосистемам юга Беларуси, вызванный активными военными маневрами в этом регионе. Также не стоит забывать, что на юге Беларуси находится Полесский радиационный заповедник, доступ к которому и раньше был ограничен. Что там происходит сегодня — загадка.

Очевидно, что антропогенная нагрузка на юг Беларуси в результате войны уже увеличилась в разы и, скорее всего, будет возрастать. Это крайне негативно влияет на уникальные заповедные территории Полесья, которые также пострадают из-за завершения работы международных природоохранных проектов, из-за прекращения деятельности экологических организаций.

А именно юг Беларуси сильнее всего ощущает на себе последствия изменения климата. Тут не только происходит смена климатических поясов, изменение экосистем и биоценозов, но также наблюдаются активные процессы опустынивания, чаще всего по стране фиксируются аномальные погодные явления, такие, например, как температурные максимумы. Эти территории стоит переводить в природоохранное пользование, развивать тут туризм, зоны рекреации. Они не должны использоваться как военный полигон и плацдарм для вторжения на территорию соседнего государства.

Россия, далее везде…

— Я начну с военного вопроса. Бомбардировки затронули не только Украину, но и российские города. Были, например, разбомблены нефтебазы в Белогороде и Брянске, пострадало больше ста домов. Известно уже, какие у этого экологические последствия?

Евгений Симонов: Нет. Можно судить по аналогии с тем, какие воздействия фиксируются в Украине: используется одна и та же военная техника, с гораздо меньшей интенсивностью, но все же поражаются примерно одни и те же типы объектов. Можно с уверенностью сказать, что масштаб этого экологического ущерба пока в целом несоизмеримо меньше наносимого войной на территории Украины. Рискну предположить, что основную порцию прямого экологического ущерба от войны Россия получит через воздействие войны в Украине на трансграничные экосистемы: загрязнение рек бассейна Дона, ущерб экосистемам Черного и Азовского морей, трансграничный перенос загрязняющих веществ по воздуху.

И я боюсь, что если кто-нибудь начнёт собирать, у него, возможно, будут проблемы. Может быть, эти данные собирает министерство обороны, но не публикует.

— Кажется, что сильнее, чем бомбардировки, по российской природе решили ударить наши законодатели. Я насчитал 13 внесённых за время войны инициатив, которые так или иначе ослабляют экологический контроль. И хотел бы поговорить о самых вопиющих. Например, все то же Минобороны просит наделить военных правом рубить лес в любой части страны без разрешения от гражданских органов власти. Зачем?

— Ой, мы вот тоже гадаем, зачем им это нужно. Понимаете, это настолько загадочная история, что, когда это обнаружилось в первый раз и было опубликовано, вообще говоря, украинской разведкой, то все это приняли за утку. Какие еще нормативные акты, позволяющие неконтролируемо рубить лес для строительства деревянных фортификационных сооружений?

Украинские власти, конечно, решили, что оккупационные войска будут вырубать лес на захваченных территориях. И колоссально ошиблись. Рубить намерены на российской территории и строить фортификации — тоже на ней.

Начинаем думать, что такое фортификации: с одной стороны, это деревянные устройства, для окопов, блиндажей и так далее. Но сейчас каким-то образом военные решают этот вопрос: у них, видимо, есть разрешения на вырубку. Тогда остаётся думать, что российское министерство собирается возводить монументальные оборонительные сооружения на территории РФ. Первое, что приходит в голову, это возрождение засечных лесов, с помощью которых древние русские препятствовали проникновению врага на свою территорию. Но там совсем другая технология, там лес не надо вывозить. Там просто рубишь и кладёшь вершинами в сторону врага в навалку, и лес становится сложнопроходим. Едва ли министерство обороны это имело в виду.

Значит, кто-то под предлогом чрезвычайной ситуации пытается получить разрешение где угодно рубить и безнадзорно, без документов вывозить и продавать. Это, по всей видимости, идея чисто коммерческая, предполагающая, что лес, который очень сильно подорожал за 2021 год, будет иметь большую ценность, и было бы хорошо иметь эксклюзивное право, никого не спрашивая, им поживиться. Потому что у него сейчас хорошая цена. И бесплатные рабочие руки в армии обычно есть.

— Но будет ли спрос на такую древесину, которая вырублена военными по каким-то непонятным правилам? Есть же международные нормы, есть сертификация древесины по стандартам FSC.

— Я к этому вопросу и подхожу. Письмо Минобороны было написано на вторую неделю войны. В этот момент российские лесные товары не были включены в санкционные списки. Соответственно, у них была высокая цена, обусловленная зарубежным спросом. Но уже в апреле они были включены в списки санкций. И теперь поставки леса затруднены на целый ряд европейских рынков.

Кроме того, из России ушли сертификаторы FSC, удостоверяющие, что лес заготовлен в соответствии с экологическими стандартами. И они отказались сертифицировать и цепочки поставок. А это ещё ряд рынков, которые теперь не будет закупать российскую древесину. Так что, я думаю, авторы этого законопроекта просчитались. В ближайшее время, пока действуют санкции, а в России не работает сертификация, выгодно продать лес за рубеж за большую цену будет очень сложно. Потому что открытый для этого китайский рынок цену очень сильно занижает.

—- То есть можно сказать, что сейчас эта идея Минобороны гораздо менее актуальна, чем на момент, когда ее предлагали?

— Если видеть эту ситуацию так, как ее вижу я, то она выглядит значительно менее кормной. А видеть ее как-то по-другому не получается, я десяток экспертов расспросил, и у нас консенсус.

Тут вот еще что важно заметить. То, что военные, получив огромную значимость в государстве, пытаются себе что-то такое безнадзорное урвать, — это не новое в российской истории. Беда в том, что по этому лекалу могут разрешить заготавливать безнадзорно лес, даже на ценных природных территориях, для нужд местных поселений, на нужды обнищавшего бизнеса, на нужды партии «Единая Россия». Понимаете, да? Что дальше им фантазии хватит, главное — начать. Вот будет первый нормативный акт, который разрешит лес воровать безнадзорно, и дальше все захотят себе тоже такую индульгенцию. Вот это будет опасно. А административный ресурс в нашей стране имеют многие.

— Хорошо. От лесов и военных к гражданским. Минприроды, тоже под шумок войны, просит разрешить сливать неочищенные стоки в Байкал и питающие его реки. Кому это выгодно? И что будет с озером?

— Это давно тянется. Вообще, надо заметить, что во время войны обострилась масса споров, которые идут давно. Большинство заготовок, которые вытащены из сундуков, имеют многолетнюю историю, но сейчас, под предлогом войны, легко обосновать самые сомнительные схемы.

В случае с Байкалом все понятно: есть необходимость максимально очищать стоки, перед тем как они попадут в бассейн озера. Это необходимость продиктована абсолютно уникальными особенностями Байкала и печальным опытом других столь же чистых древних озер, которые фактически деградировали из-за того, что в них стали сливать «нормативно очищенные» стоки, то есть очищенные так, как нужно очищать их по всей стране.

Байкал же уже десять лет переживает кризис из-за того, что попадающие в него стоки недостаточно очищаются. Прибрежные экосистемы очень серьезно деградируют и загрязняются.

В 2010 году были приняты нормы допустимого воздействия, которые специально разработаны для Байкала. Из-за них создание нового бизнеса и муниципальной инфраструктуры вокруг озера стало сложнее и существенно дороже. В последние годы в рамках национального проекта «Экология» было запланировано построить много очистных сооружений для развития туристического бизнеса на Байкале. Нездоровая идея власть предержащих понятна: «Нужно по-максимуму осваивать Байкал под туризм». Для этого нужно, чтоб номинально чистились стоки от населенных пунктов, где развивается туризм. Есть типовые очистные сооружения, которые для Байкала совершенно не годятся. Модернизировать их никто не хочет или не может, поэтому в 2019 году попытались изменить нормативы допустимых сбросов. Сибирское отделение РАН встало на дыбы, экологи тоже, общественные организации тоже. И из-за большого общественного резонанса была создана согласительная комиссия, в которую вошли лучшие специалисты России, составившие новую систему требований к допустимым сбросам загрязнителей в Байкал. Она предусматривала использование лучших технологий для очистки стоков, чтобы не допустить, насколько это возможно, загрязнение Байкала.

Новую систему нормативов допустимых воздействий на Байкал приняли в 2020 г., но ни одного очистного сооружения, отвечающего этим требованиям, по моим сведениям, так и не запустили. Может быть, запустили одно опытное. Потом начали возникать проблемы у подрядчиков, которые взялись якобы «очистить территорию бывшего Байкальского целлюлозно-бумажного комбината». А там подрядчики блатные и очень влиятельные — Росатом, а у Росатома, вы понимаете, неограниченный административный ресурс.

И Росатом вскоре выяснил, что наложенные ограничения ему очень мешают освоить госсредства. Сначала они ухитрились уничтожить систему конкурсного проектирования, ранее для этого предусмотренную. То есть, условно говоря, выйти из-под контроля относительно независимых экспертов, в частности, Сибирского отделения РАН, а также избежать публичного представления проектов на рассмотрение общественности. А потом они ухитрились добиться объявления «чрезвычайной ситуации» и некоторое время сливать стоки с неподобающим содержанием загрязняющих веществ в Байкал через очистные сооружения города Байкальска, вообще не предназначенные для очистки промышленных стоков. И за это их партнеры, операторы очистных сооружений, попали под суд и получили миллионные штрафы.

А когда в Росатоме окончательно поняли, что спрятать то, что они так и не спроектировали и не запустили «правильные» технологии, не удастся, они стали активно лоббировать снижение правил требований предъявленных в Байкальских нормативах к промышленным стокам, которые попадают в Байкал и его бассейн. Потому что иначе они не могут освоить государственные деньги. И вот, сейчас, собственно, у инициативы Минприроды есть конкретный интересант первой волны — это Росатом.

А второй эшелон интересантов остался прежним — это те, кто будут строить другие очистные сооружения в Байкальском бассейне, для туристов и жаждут дальнейшего снижения требований к муниципальным стокам.

— Чем это все грозит самому Байкалу?
— Это грозит усугублением той ситуации, которая у нас есть сейчас. Прибрежные воды будут хронически загрязняться стоками, будут массово размножаться всякие неприятные, а местами и опасные организмы, от водорослей спирогиры до цианобактерий, выпускающих определённого рода токсины в больших количествах, будет регулярно наблюдаться массовое цветение вод, как это было в прошлом году. Продолжится вытеснение уникальной эндемичной байкальской фауны обычными для всей Сибири водными организмами способными переносить большие загрязнения. Экологический кризис будет хронически усугубляться, и в конечном счете очень сложно сказать, за какой промежуток времени большая часть прибрежных экосистем Байкала придет в состояние деградации. И это все, кстати, снижает привлекательность Байкала — в первую очередь, для туризма.

— Правительство России 16 мая приняло постановление, которое де-факто разрешает предприятиям сбрасывать отходы в водные объекты, цитирую: «при невозможности соблюдения нормативов допустимых сбросов». Что это значит?

— Подход к экологическим воздействиям по принципу «если очень хочется, то можно» тянется еще с советских времен и усугубился в последние годы. Разрешения на сверхнормативные сбросы в РФ — не новость: в прошлом году приняли аналогичное постановление о выбросах в воздушную среду.

В целом,

Под удар попадут прежде всего водоемы, на которых много промышленности, например, реки волжского бассейна.

— Хорошо. Депутат Коган предлагает законопроект, согласно которому любое превращение отходов в топливо будет считаться утилизацией. Правильно ли я понимаю, что нас теперь ждёт рост числа мусоросжигательных заводов, а о массовой переработке можно будет забыть?

— Да, в известной степени. Правда, опять же: насколько я слышал от коллег, которые этим занимаются, отечественное производство мусоросжигательной техники пока достаточно ограничено. И то, что собирались строить, зависело от кооперации с западными производителями. То есть, насколько я знаю, есть и свои отечественные разработки, они ужасны с точки зрения промышленных экологов. Но они не рассчитаны на большие объемы.

Без наличия технологии сжигания мусора это все равно не остановит его накопления и не позволит забыть про остальные способы обращения с мусором. Но вот такая очень грязная опция теперь действительно может быть законодательно закреплена.

— Ещё один вопрос про автомобили класса «Евро 0», которые теперь разрешили в России. Правильно ли я понимаю, что те 300 млрд рублей, которые предприятия и государство уже потратили на модернизацию в рамках нацпроекта «Чистый воздух», сейчас будут спускаться в трубу?
— Не в трубу, а в выхлопные трубы многих-многих автомобилей. Это важно. Те, кто застал Советский Союз, помнят, что выходить к проезжей части было мучительно больно, потому вылетающие из выхлопных труб вещества имели отвратительный запах. А машин было очень мало тогда, понимаете? А сейчас транспорт стабильно называется если не основным, то вторым по размерам источником выбросов. И это при том, что у нас действующий стандарт — «Евро-5».

Словом, возврат на очень старый стандарт повлечет катастрофическое ухудшение среды обитания людей. Бог с ними, с трехстами миллиардами в трубу, но ведь у нас была идея создания комфортной городской среды. А теперь она абсолютно недостижима. Про реконструкцию отдельных заводов, розу ветров и всякие прочие изыски можно много рассуждать, но если каждый автомобиль превратится в тот ужасный источник выбросов, которым он был всего лишь 25 лет назад, то ни в одном городе России комфортной среды не будет.

Проект «Чистый воздух», если я правильно помню, фокусируется на ряде отдельных крупных населенных пунктов, где проблемы экологии стоят очень серьезно. При отмене стандартов очистки выхлопных газов автомобилей она будет плохая во всех населенных пунктах, где появятся «евро-обнуленные» автомобили в достаточном количестве.

— Во всей этой истории меня больше всего удивляет, что в ослаблении экологического законодательства у нас активно участвует Минприроды, а если не участвует, то как минимум не препятствует. Ни министерство, ни Росприроднадзор не бьют в набат и не кричат: так нельзя, ребята, остановитесь. Нет, Минприроды само предлагает стоки в Байкал пускать. Почему так вышло?

— Это закономерно. У нас же нет органа власти, который бы целенаправленно занимался защитой природы. Росприроднадзор занимается контролем в этой области над уже существующими предприятиями, уже существующими объектами или уже существующими видами деятельности. При этом его глава на днях заявила, что у него слишком много функций. А подчиняется он, если вы вспомните, все тому же Минприроды.

А Минприроды — это организация, обеспечивающая природопользование. Она вообще слово «экология» приобрела как фиговый листок в пору своей зрелости. С тех пор как в 2000 году по указанию Владимира Путина была ликвидирована Госкомэкология, в системе перестали работать тормоза. И проблема в том, что она долго шла вдоль по склону и в разнос, а сейчас, в связи с наличием разных факторов давления, начала ускоряться.

Минприроды должно обеспечить оптимальную для государства систему природопользования. А что: министерство точно также отвечает за всю горную добычу, и её подопечная организация Роснедра отдает на заклание все российские реки под россыпную добычу. Этим неэффективным способом добывается менее 20% золота, но наносится более 90% ущерба экосистемам рек которые буквально «гибнут за металл». И подобное отношение к природе почти во всех отраслях природопользования бытует с начала столетия. Так почему они, вдруг сейчас должны ложиться под этот танк?

— Потому что это министерство природных ресурсов и экологии, а кто, если не они?

— Так оно «и экологии», понимаете? «И экологии». У него основные задачи другие. В принципе, тут нет противоречий: ведомство должно обеспечить более-менее рациональное, с точки зрения государства, поедание природы. Сейчас государство считает, что в связи с возникновением ряда кризисных явлений в экономике и обществе, природу надо есть быстрее и безогляднее. Вот и все. Это линия партии, Минприроды ее выполняет.

Я хотел бы заметить, что в связи с войной такие антиэкологические тенденции появились не только в России. Оказалось, что к такого рода кризисам не устойчива мировая система в целом и многие страны в по отдельности. Вплоть до Бразилии, где президент Жаир Болсонару под сурдинку начавшихся в Украине военных действий и санкций, возможно налагаемых на экспорт удобрений, на полном серьезе пытался в марте в порядке «импортзамещения» провести закон о горной добыче на племенных землях Амазонии. Это священная корова мировой охраной природы — самый ценный лес планеты, охраняемый его аборигенами. И чуть было не провёл. Но после того, как парламент и экологи не дали ему выпендриться, он в мае закупил у России удобрения.

И Евросоюз туда же. Они в марте уже под предлогом войны, для борьбы с продовольственным кризисом, разрешили распашку ценных для биоразнообразия лугов, которую запретили в рамках «Зелёной сделки» (Green Deal) два года назад. Это при том, что сами выпустили доклад о достижении целей и устойчивого развития, в котором четко написано, что к 2022 году из 17 целей Евросоюз точно провалил одну — охрану наземных экосистем. А провалил в связи с тем, что слишком интенсивное сельское хозяйство не даёт восстановиться популяциям птиц и бабочек. И вот на этом фоне они разрешают распашку тех лугов, где эти самые птицы и бабочки живут.

Причём в большинстве случаев это либо чистое жульничество, как в случае с товарищем Болсонару (потому что 97% запасов сырья для удобрений в Бразилии находятся вне Амазонии), либо решение, которое имело более эффективные альтернативные решения, не требующие приносить в жертву какие-то экологические цели. К сожалению, Российская Федерация впереди планеты всей по количеству таких инициатив, но она вовсе не является исключением. Кризисы, вызванные или усугубленные этой войной, способны затормозить и подорвать глобальные и национальные усилия по охране природы и борьбе с изменениями климата, в этом, пожалуй, за пределами угрозы ядерного конфликта, главная опасность происходящего для человечества в целом.