— Григорий, как война, кризис и репрессии повлияли на благотворительный сектор в России?

— Я бы выделил несколько тенденций. Прежде всего, на основании того, что рассказывают мои коллеги, оставшиеся в России, могу сказать: безусловно, стало значительно сложнее привлекать финансирование от корпоративных жертвователей, то есть от юридических лиц. Это вполне объяснимо: многие иностранные компании покинули Россию, а ведь именно западные корпорации, где культура благотворительности была более развита, часто поддерживали российские проекты. Например, у крупных компаний вроде Unilever или General Electric были отдельные менеджеры по социальным вопросам, отвечавшие за взаимодействие с благотворительными инициативами.

Естественно, полностью этот источник пожертвований не исчез, некоторые компании продолжают поддерживать проекты, за что им огромная благодарность. Но сокращение объема корпоративных пожертвований было вполне предсказуемо.

Если три года назад, когда война только началась, подобный рост казался маловероятным, то сейчас мы видим противоположную картину: обычные люди продолжают поддерживать благотворительность, и это внушает оптимизм.

— Это люди внутри России или всё же уехавшие, которые хотят продолжать помогать?

— В основном это именно люди внутри России. И это действительно неожиданно, по крайней мере для меня. На мой взгляд, подобный рост частных пожертвований связан с тем, что в России по-прежнему много людей, не согласных с происходящим. Так они пытаются выразить свое несогласие, поддерживая общественные организации и участвуя в жизни гражданского общества хотя бы в такой форме.

— Я хотела уточнить: ведь с началом войны появилось довольно много организаций, которые помогают военным, например, отправляют подарки на фронт. Или вы говорите о социально ориентированных инициативах, не связанных с войной?

— Я имею в виду именно социально направленные организации. Мои коллеги в России рассказывают, что даже в их благотворительных инициативах, к их собственному удивлению, частные пожертвования выросли. Безусловно, существуют и те организации, о которых вы говорите, — провоенные и прогосударственные. Но у меня среди них нет знакомых, поэтому подробностей я не знаю. Конечно, есть часть общества, готовая и туда скидываться.

— Отражаются ли репрессивные законы на благотворительных фондах, которые не поддерживают официальную позицию государства?

— Безусловно, они оказывают влияние. Когда началась война и мобилизация, часть моих коллег из разных благотворительных организаций уехали из России. Это создало проблемы, так как ключевые люди выпали из процесса. Конечно, все заменимы, и кто-то уже смог это преодолеть, а кто-то еще справляется.

Особенно сильный удар по благотворительному сектору произошел, когда фонд «Нужна помощь» был признан иностранным агентом [в марте 2024 года. — Прим. ред.] и, по сути, закрылся. Этот фонд на протяжении более десяти лет собирал пожертвования для сотен благотворительных организаций по всей России. Его закрытие стало ощутимой потерей для сектора, и мне искренне жаль команду «Нужна помощь» — это был замечательный проект.

Кроме того, государство продолжает, пусть и довольно неуклюже, пытаться брать благотворительные проекты под контроль. Например, есть известные люди — актеры, актрисы, которые раньше активно ассоциировались с конкретными фондами, но сейчас вынуждены отойти в тень, так как им настоятельно рекомендовали не упоминать свои связи с благотворительными проектами.

— Из-за их антивоенной позиции?

— Это связано с их антивоенной позицией, с отъездом из России или с политическими высказываниями в целом. Причем это происходит не только по указке сверху, но и по просьбе самих благотворительных проектов, которые стараются, как могут, избежать удара. Например, они сами просят бывших попечителей больше не ассоциироваться с фондом, убирают их фотографии с сайтов. Это, конечно, трагедия.

особенно тех, которые остаются независимыми и позволяют себе иметь собственное мнение.

— Для людей, которые не понимают, как изнутри устроены благотворительные фонды: как именно работают репрессии? Что происходит с фондом, если среди попечителей кто-то ассоциируется с антивоенной позицией или если деятельность фонда каким-то образом неугодна власти? Как конкретно оказывается давление?

— Один из самых ярких примеров — опять же это случай с фондом «Нужна помощь», которому присвоили статус иностранного агента. Этот статус влечет за собой целый ряд правовых последствий. Например, фонд обязан каждый квартал сдавать огромное количество отчетов. Любая ошибка или неточность может привести к штрафу. Причем даже сотрудники Минюста порой не знают, как правильно составлять эти отчеты, поэтому всегда можно найти повод для наказания.

Кроме того, все материалы и интервью фонда должны сопровождаться пометкой о статусе иностранного агента. Это сразу же отпугивает многих партнеров, жертвователей и волонтеров. Даже коммерческие компании, которые могли бы поддержать фонд, часто не хотят иметь дело с организацией с таким статусом. Люди боятся: «А вдруг меня посадят, если я пожертвую иностранному агенту?» Хотя на самом деле такой риск отсутствует: статус иностранного агента вовсе не равен статусу нежелательной организации. Но чтобы это понять, нужно разбираться в теме, а большинство людей просто стараются избежать любых рисков.

Самый простой и часто используемый способ давления — это проверки. Например, фонд могут проверять каждый месяц на соответствие пожарным нормам или устроить внеплановую проверку Минюста с запросом множества документов. Известен случай, когда к фонду пришел отдел по борьбе с экономическими преступлениями, проверяя его на иностранное финансирование. Это было связано с введением закона об иностранных агентах.

Давление может проявляться через отказ в предоставлении грантов. Многие региональные благотворительные организации частично зависят от поддержки местных властей или президентских грантов.

которые не имеют тысячи постоянных жертвователей, как крупные столичные организации.

— Вы знаете конкретные случаи, когда фондам отказывали в поддержке после подписания антивоенных писем?

— Да, таких историй немало. Например, после того как в марте 2022 года 471 благотворительная организация подписала письмо против войны, для некоторых из них начались серьезные проблемы. Это письмо мы с коллегами составляли в первые дни войны, его подписали многие ведущие благотворительные организации России, в том числе региональные. Для части подписантов последствия не заставили себя ждать.

— Есть ли примеры успешной адаптации к сегодняшней реальности, когда некоторым не провоенным фондам удается выживать? Если да, то за счет чего это происходит?

— Ну, если посмотреть на первую десятку самых известных и крупных благотворительных фондов на момент начала войны и сейчас, то список примерно тот же самый. То есть все крупные фонды, кроме, пожалуй, «Нужна помощь», остались на плаву. Это заслуга их команды, волонтеров и жертвователей. Мне кажется, что в первую очередь так происходит благодаря естественному человеческому стремлению помогать ближним.

Это желание никуда не делось, и в этих фондах работают очень профессиональные и мотивированные люди. Плюс огромное количество неравнодушных россиян, которые готовы поддерживать такие организации волонтерской помощью или рублем. За счет этого они и выживают, хотя, конечно, это не значит, что им легко.

— Я понимаю, что вы уже давно не в России, но поскольку вы на связи с коллегами, хочу спросить: какие сейчас категории нуждающихся наиболее востребованы? Появились ли новые социальные проблемы, о которых раньше не задумывались?

— Хороший вопрос. Честно говоря, у меня нет точного ответа, но понятно, что появилась новая категория — люди, бежавшие из регионов боевых действий, то есть беженцы с российским и украинским гражданством, оказавшиеся на территории России. До войны этого не было. Появились и те, кто воевал, у кого ПТСР, кто оказался на улице — этим людям тоже придется помогать.

— А есть ли сейчас какое-то участие международного сообщества в помощи НКО в России? Или все каналы помощи полностью перекрыты?

— В целом можно сказать, что тот тренд, который начался с принятием закона об иностранных агентах, продолжился и сейчас. Тогда этот закон коснулся сначала некоммерческих организаций, потом СМИ и физлиц.

Раньше российская благотворительность во многом финансировалась из-за рубежа: в советские годы не было традиции жертвовать на благотворительность, и с 90-х годов международные фонды начали помогать российским НКО. Но с 2012 года эта помощь постепенно сходила на нет: российские организации боялись брать деньги из-за рубежа, а сами зарубежные фонды предпочитали помогать Африке или Азии, где к ним относятся с большей благосклонностью.

— Правильно ли я понимаю, что сейчас для того, чтобы выжить, благотворительному фонду в России необходимо либо поддерживать государство и получать помощь в ответ либо оставаться в нейтральной зоне без какой-либо поддержки? Или всё-таки есть возможность не касаться политики?

— Есть вариант не касаться политики. Многие организации так и делают, и я испытываю к ним огромное уважение. Пока еще поддержка «СВО» или Путина не является обязательным условием выживания, но представить себе сейчас что-то вроде антивоенного письма благотворительных организаций уже невозможно. Например, в 2021 году было письмо с требованием допустить врачей к Навальному, когда он голодал. Сейчас подобное просто немыслимо. Молчать еще можно, но открыто выражать несогласие, на мой взгляд, уже нельзя.

— Есть ли что-то, что вас особенно тревожит в теме благотворительности в России сегодня?

— Мне, конечно, очень жалко, что «Нужна помощь» закрылась. Это был колоссальный труд многих людей, они успели сделать много хорошего, но теперь этот фонд больше не сможет помочь тем, кому помогал раньше. Очевидно, что российским властям на это наплевать. Мне очень тревожно за коллег, и будет крайне печально, если из-за давления властей закроются и другие фонды.