В начале нулевых я интервьюировала одну петербургскую старушку, на которую напал молодой хулиган: выследил ее от почты до подъезда, стукнул чем-то по голове, отобрал пенсию. Она рассказывала об этом спокойно, не злилась на него. Я всё пыталась понять, отчего так. Старушка была одинокая и, видимо, не привыкла, что кто-то интересуется ее жизнью, — она рассказала мне всю ее.

Во время войны немцы угнали ее с сестрой и матерью из-под Ленинграда в Германию, там они были остарбайтерами — жили в лагере и работали на заводе. А потом, на родине, всю жизнь ее за это упрекали. И она привыкла к мысли, что в чем-то и правда виновата. Про май 1945-го она вспоминала так: «Знаешь, мы были в таком состоянии в лагере, уже в полуживотном, что мы просто не поняли про победу, ничего не почувствовали». День Победы и потом так и не стал ее праздником. А чьим праздником он стал?

Всё, что возникало человеческого вокруг 9 мая, в буквальном смысле экспроприировали и переворачивали с ног на голову.

повязанных этими самыми лентами серийного производства…

Умные мои старшие друзья уже давно заранее продумывали, где будут прятаться от 9 мая. Уезжали в лес, в деревню, в глушь — чтобы не видеть и не слышать этого безумного ликования не имеющих отношения к той Победе людей. Иные искали еще незапятнанные фальшивым «героизмом» памятники. Но даже у трафаретной памятной надписи «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна» (такие наносились на дома во время блокады Ленинграда) можно было встретить официальные делегации и гигантские казенные букеты.

В конце концов я выбрала для себя посеченный осколками гранит набережной у моего дома. Пристраивала туда цветочек. Смысл был понятен только мне, и этот мой майский ритуал грел душу. Пока коммунальные службы символично не замазали гранитные раны 40-х бетоном…

Дед мой ничего не рассказывал о войне и умер рано, задолго до моего рождения. Бабушка всю жизнь прожила, захлебываясь от чувства несправедливости за деда, который чуть не погиб в немецком лагере для военнопленных (весил 38 килограммов, когда его освободили англичане) и в этом-то — что не погиб — был перед советскими властями виноват. А единственный «фронтовик» во дворе моего детства, которого мы, дети, поздравляли с Днем Победы, оказался ненастоящим — всю войну служил в тылу, в охране. Он много чего рассказывал о войне.

Настоящие уходили молча. Правды внуки не знали. И эта пустота заполнилась в их головах искусственным — тем, что транслировалось. И прилипло, приросло к коже народа — теперь не отодрать.

Принято считать, что фронтовики ничего не рассказывали, потому что видели ад и не хотели посвящать в это тех, кому посчастливилось не иметь такого личного опыта. Отчасти, может, и так. Но, думаю, главной причиной было то, что в советское время правда оставалась под запретом. А потом, когда стало можно, — и фронтовиков было уже мало, и ощущали они, что правда уже никому не нужна. Прежде всего потому, что она неприятна. И дается тяжелой ценой.

Главный свой роман — «Прокляты и убиты» — фронтовик Виктор Петрович Астафьев начал писать лишь в 1990-м. Эта страшная и великая книга так и осталась неоконченной. В 2000-м (символичное совпадение с приходом к власти бывшего гэбэшника Путина!) Астафьев объявил, что дописывать роман не будет, а на следующий год умер.

«Воспоминания о войне» искусствоведа Николая Николаевича Никулина пролежали в столе 32 года. Директор Эрмитажа Михаил Пиотровский еле уговорил его опубликовать их в 2007-м хотя бы крошечным тиражом. Один из той тысячи экземпляров достался мне и взорвал мой мир. Я хотела, чтобы эту книгу прочли все. Николай Николаевич был еще жив. Я позвонила ему и попросила разрешения опубликовать отрывки из его «Воспоминаний» в «Новой газете». Но он сказал горькое: «Дайте мне спокойно дожить».

Слово я свое сдержала. Публикацию мы сделали только после его смерти. Потом книга много раз переиздавалась и стала бестселлером, но уже ничего не могла изменить. Сколько таких книг могло бы быть, если бы воевавшим позволено было вспоминать. Фронтовик Василь Быков, прочитав воспоминания фронтовика Никулина, писал ему:

Правда ушла. Война вернулась. Всё как предсказал другой фронтовик Булат Шалвович Окуджава:

Спите себе, братцы, — всё придет опять:
Новые родятся командиры,
Новые солдаты будут получать
Вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, — всё начнется вновь,
Все должно в природе повториться:
И слова, и пули, и любовь, и кровь…
Времени не будет помириться.

Знакомая украинская журналистка, деда которой ребенком вывезли из блокадного Ленинграда по Дороге жизни, оказалась в нынешнем мае в Берлине. Говорит, что никак не может осознать эту новую реальность: Россия бомбит Украину, а у ее немецкого коллеги, который очень помог ей и помогает другим украинцам, на стене висит портрет деда в эсэсовской форме. Все перевернулось.

Мои соотечественники, накрученные враньем, продолжают воевать. Теперь не только ленточками и наклейками на машинах, а «шахедами» и «Кинжалами». Дед же отвоевал. Слава богу, дед отвоевал. И как хорошо, что он лежит на давно закрытом и забытом кладбище, и сегодня моя мама, когда принесет деду цветы, не увидит могил погибших в Украине. Хотя бы там эта страшная трагедия 40-х и чудовищный позор 20-х не пересекутся.