Всего в 1941–1945 годы в Красную армию были мобилизованы 34,5 млн человек. 11 млн человек составили безвозвратные потери, а 3,8 млн стали инвалидами. К концу войны в действующей армии непосредственно служили 12,8 млн человек.

Как подчеркивает историк Марк Эделе в своей книге «Советские ветераны Второй мировой войны», хотя лейтенантская проза утвердила образ молодого солдата, в действительности 40% демобилизованных были старше 40 лет. Он выделяет три поколения: молодые люди, которые уходили со школьной скамьи и формировались в годы войны (22,9%); среднее поколение, которое успело уже встать на ноги до 1941 года (49,6%); и дважды ветераны, имевшие опыт Гражданской или Первой мировой (27,5%). Только к концу 1980-х годов ввиду естественных причин «ветераны» стали пенсионерами, а официально государство причислило к ним и «ветеранов тыла».

Демобилизация армии проводилась в несколько этапов с июня 1945 года до весны 1948-го. Общее число демобилизованных оценивается в 8,5 млн, из них где-то 2–3% — женщины. К ним надо добавить 1,8 млн репатриированных военнопленных, а также партизан и служивших в различных тыловых подразделениях. Если учесть и миллионы эвакуированных (всего в эвакуации побывало 25 млн человек), то на первые несколько лет после Победы Советский Союз превратился в пространство активного передвижения масс.

Демобилизация

Для людей возвращение домой становилось праздником, а долгожданные встречи с родственниками — трогательными историями. Поиск родственников особенно затруднительным оказался для тех, кто был вынужден возвращаться в ранее оккупированные города и деревни.

Государственная пропаганда представляла возвращение в качестве праздника. Например, в ноябре 1946 года «Вечерняя Москва» писала о демобилизации чинов Московского военного округа: «Демобилизованные… заполнили залы агитпункта, читальни, комнаты ожидания. К услугам воинов открыты книжные киоски, продовольственные ларьки, стол справок. Для демобилизованных проводятся лекции и беседы о пятилетнем плане, о Дне Сталинской Конституции. В читальном зале дежурят юрист и врач. Днем войны посмотрели кинофильм «Суд народов» (документальный фильм о Нюрнбергском процессе. — Прим. ред.), прослушали концерт ансамбля песни и пляски MBO… На вагонах кумачовые лозунги: "Привет демобилизованным воинам, возвращающимся к мирному труду!"».

Общий радужный настрой отрицать невозможно. Но нельзя закрыть глаза и на многочисленные сложности, сопровождавшие путь домой, особенно в 1945 году: переполненные вагоны, задержки движения поездов, недостаток мест. Кто-то штурмовал вагоны, другим оставалось ехать домой в тамбурах и даже на крышах. Случаи буйства выпивших офицеров и солдат были распространены, хотя после всего пережитого вряд ли можно за это корить возвращающихся победителей. Во избежание потасовок приходилось усиливать охрану станций, через которые следовали эшелоны.

Еще сложнее обстояло с теми, кому приходилось добираться до удаленных городков и деревень: у местных властей не хватало выделяемых перевозочных средств, а потому нередко приходилось идти пешком или платить большие деньги. В конце 1945 года в Тюмени даже открыли авиационное сообщение, и демобилизованных перебрасывали на полученных от США «Дугласах» и трофейных «Юнкерсах».

Изначально поход за трофеями не поощрялся, а на границе солдат и офицеров ждали досмотры. Однако ввиду массовости случаев, когда трофейные вещи попросту сбывали в приграничных польских городах, 14 июня 1945 года таможенный досмотр демобилизованных был отменен. Более того, действовала полевая почта, позволявшая солдатам и офицерам отправлять довольно увесистые посылки. После чудовищной войны система содействовала подобным практикам самовознаграждения, хотя и сопротивлялась откровенному мародерству.

Естественно, офицеры и генералы находились в более привилегированном положении с точки зрения вывоза трофеев. Несмотря на слухи, что имущество вывозили чуть ли не вагонами, меры контроля существовали. Как пишет Эделе, к 1946 году 85 генерала были подвернуты дисциплинарным наказаниям за «моральную неустойчивость», незаконные трофеи и злоупотребления.

После войны Советский Союз был наводнен предметами быта из зарубежной Европы. Писатель-фронтовик Юрий Бондарев в романе «Тишина», например, описывал Тишинский рынок в Москве:

«Горькое порождение войны, с ее нехватками, дороговизной, бедностью, продуктовой неустроенностью. Здесь шла своя особая жизнь. Разбитные, небритые, ловкие парни, носившие солдатские шинели с чужого плеча, могли сбыть и перепродать что угодно. Здесь из-под полы торговали хлебом и водкой, полученными по норме в магазине, ворованным на базах пенициллином и отрезами, американскими пиджаками и презервативами, трофейными велосипедами и мотоциклами, привезенными из Германии. Здесь торговали модными макинтошами, зажигалками иностранных марок, лавровым листом, кустарными на каучуковой подошве полуботинками, немецким средством для ращения волос, часами и поддельными бриллиантами, старыми мехами и фальшивыми справками и дипломами об окончании института любого профиля».

Самые почетные люди

Советская печать всячески стремилась подчеркнуть всемерную заботу социалистического отечества о своих защитниках. Как писала в июле 1945-го «Красная звезда»: «Защитник Родины — самый почетный человек в советской стране. Он отстоял нашу вольную, счастливую жизнь и ему всенародная благодарность и уважение. О них, воинах-богатырях, заботится каждый советский человек, о них всегда помнят партия и правительство, наш Верховный Главнокомандующий Генералиссимус Советского Союза Сталин».

Действительно, при возвращении демобилизованные могли рассчитывать на помощь: на единовременную выплату в зависимости от звания и выслуги лет, обеспечение жильем, а также помощь местных властей в поиске работы. В бывших оккупированных районах, в сельской местности, они имели право и на получение стройматериалов для восстановления домов, а также ссуды до 10 тысяч рублей.

Получившие инвалидность могли рассчитывать на курсы по переобучению. Только в 1945–46 учебном году в высшие учебные заведения поступило 100 тысяч фронтовиков.

При этом советская пропаганда опасалась зазнайства ветеранов, а потому политагитаторы призывали их проявлять сознательность достойного гражданина и вести себя как «подобает истинному герою: с достоинством, но без спеси, без излишнего зазнайства, свободно и просто, но с подобающим воспитаннику Красной Армии приличием» (цит. по Эделе).

«Каждый смотрит с ехидством»

Пропаганда создавала завышенные ожидания, которые разбивались о куда более скромную действительность и решение насущных задач: восстановление экономики страны в условиях начинающейся Холодной войны и страха нового столкновения с уже бывшими союзниками.

Так, объемы материальной помощи были ограничены, и имеющиеся данные по отдельным регионам свидетельствуют, что вряд ли она распределялась равной мере между всеми ветеранами. Иначе бы оказалось, что в Башкирской АССР, как утверждает Эделе, на каждого демобилизованного пришлись бы 1 рубль помощи, 1 см ткани и 1 кг хлеба. Только один из тысячи получил единицу крупного рогатого скота, 12 из 1000 — пару обуви. Местным властям приходилось прибегать к сбору средств для демобилизованных и выискивать возможности для решения жилищной проблемы. В 1946 году власти отремонтировали для ветеранов более 22,6 тысяч квартир, а 2,8 тысяч семей получили помощь в строительство домов.

Потому ветераны быстро превращались в просителей местных властей, подчас отстаивая многочасовые очереди, чтобы добиться решения их вопросов: улучшения жилищных условий, получение помощи, причитающихся выплат и так далее. Из-за загруженности ЗАГСов неимоверно сложно оказывалось восстанавливать документы, особенно если человек возвращался жить в другой регион относительно места призыва. Слабость советской бюрократии, перегруженной обращениями, превращала жизнь бывших фронтовиков в нечто наподобие кафкианского сюжета.

Отдельные ветераны сталкивались с необходимостью выселять из своих квартир людей, которых подселили местные власти во время пребывания первых на фронте. Порою проблемы возникали, если вселившиеся обладали высоким формальным статусом. И даже если закон был на стороне ветерана, местные власти не могли ничего сделать. Так, например, майор Л. Туркия долгое время боролся с одним замнаркома внутренних дел Абхазии, который вселился в его дом в Сухуми, выбросил вещи и не реагировал на требования ни военной прокуратуры, ни горкома, ни других ведомств. Вопрос решился только «сам собой»: когда высокопоставленный чиновник сам выехал на новое место работы.

Помимо столкновения с бюрократией некоторые ветераны, успевшие выдвинуться на командные должности, должны были адаптироваться к снижению статуса в мирное время. В качестве примера таких эмоций приведем письмо демобилизованного офицера Л. Бычкова в северо-осетинский обком:

Все советские и партийные органы обещали помочь в устройстве на работу, но безрезультатно. Каждый смотрит с ехидством, с презрением. На демобилизованных офицеров смотрят как на людей отсталых, безграмотных. Я, что, виноват, если служил Отчизне и не получил специальности?! А жить надо или нет?!»

Работа 

Отдельной проблемой становилось трудоустройство: с одной стороны, добровольцы имели право на восстановление на прежней должности, с другой — нередко ветераны пытались конвертировать новый статус в более престижные должности. Как показывает анализ данных Эделе на основе обращений в службу трудоустройства, демобилизованные в большинстве находили работу сами, а не через официальные институты. Однако здесь уже свою роль могли играть не только личные и семейные связи, но и узы боевого товарищества.

Имеющиеся данные по отдельным регионам говорят, что со временем проблема решалась. Так, в Башкирской АССР к марту 1947 году 97% ветеранов были трудоустроены, причем большинство — в сельском хозяйстве, а некоторым фронтовой опыт позволил даже подняться по карьерной лестнице. Равным образом и в Красноярском крае большинство демобилизованных были трудоустроены в 1946 году в кратчайшие сроки (3/4 — в сельское хозяйство), причем, как в октябре отмечала специальная комиссия, оставшиеся немногочисленные безработные в основном ожидали более высоких должностей. Опубликованные данные по Северной Осетии говорят, что к середине февраля 1946 года 75% вернувшихся уже вышли на работу или учебу.

Дискриминация

Некоторые группы ветеранов при возвращении домой сталкивались с дискриминацией.

Прежде всего, противоречивым оказывалось положение ветеранов с инвалидностью, которые сталкивались с довольно большими трудностями — включая дискриминацию по приему на работу. Дома инвалидов для одиноких ветеранов, как отмечает Эделе, становились нередко институтом коллективной депривации, подталкивая их обитателей к противоправной деятельности: спекуляциям, воровству и других практикам теневой экономики. Собственно, спекулировали трофейными товарами и обычные ветераны.

Другой такой группой, как ни странно, являлись женщины-фронтовики, поскольку распространение получил уничижительный образ «походно-полевой жены». Действительно, были случаи, когда мужчины заводили на фронте вторую семью, что вызывало, мягко говоря, раздражение у оставшихся в тылу семей. В оборот вошло и пренебрежительное название медали «За боевые заслуги» с явным подчеркиванием якобы определенного способа ее получения — «За боевые услуги».

Историк Олег Будницкий приводит показательную историю военного врача Веры Малаховой, которой по окончании войны в 1945 году вернулась в Томск:

Третья группа — это репатриированные, а именно военнопленные и остарбайтеры (насильно депортированные нацистами люди, которых использовали в качестве дешевой или бесплатной рабочей силы. — Прим. ред.), которые начали возвращаться еще с 1944 года, а общее число к весне 1946-го составило 4,1 млн человек. Из них 1,5 млн — военнопленных. Как правило, их перевозили под охраной и относились с большим подозрением. Те, кто успешно проходил проверки и нередко унизительные допросы, могли быть демобилизованы, отправлены в запасные части или в «рабочие батальоны». Последние представляли собой форму трудовой повинности для работ на промышленных предприятиях и на лесозаготовках. По демобилизации из них людей также могли оставить приписанными к предприятиям. Как пишет историк Павел Полян в книге «Жертвы двух диктатур», к началу 1946 года в них состояло 608 тысяч человек.

К марту 1946 году 272 тысяч человек оказались в категории «спецконтингента», то есть попали в лагеря ГУЛАГа или проверочно-фильтрационные лагеря. Это те, кого обвиняли в «активном коллаборационизме», а также представители репрессированных народов (немцы, финны-ингерманландцы, карачаевцы, калмыки, чеченцы, осетины, ингуши, балкарцы, крымские татары, турки-месхетинцы и другие).

Даже если военнопленный возвращался домой, к нему сохранялось подозрительное отношение. Только в 1956 году, уже при генсеке Никите Хрущёве и министре обороны Георгии Жукове, вышло совместное постановление ЦК КПСС и Совмина «Об устранении последствий грубых нарушений законности в отношении бывших военнопленных и членов их семей». В нём осуждалась практика лишения семей военнопленных пайков в годы войны, разжалование офицеров в рядовые и послевоенная отправка невинных людей в трудовые батальоны. Указ об их реабилитации был издан уже президентом Борисом Ельциным — в 1995 году.

***

Несмотря на пропагандистские статьи в печати, возвращение домой даже после победы не было простым делом для многих советских ветеранов. Экономическая разруха, провалы бюрократии и политическая подозрительность — всё вместе сказывалось на их положении, которое отягощалось непродуманностью мер социальной адаптации.

Еще вчера ты был фронтовым командиром и героем, а сегодня снова у станка простой рабочий — такое резкое изменение социального статуса вряд ли кому-то пришлось бы по душе. Однако и это лучше, нежели по вине командования попасть в плен, пройти нацистские лагеря, а потом оказаться на спецпоселении или в трудовом батальоне.

Сталинская система была в своих основаниях прагматичной, однако ее сложно признать справедливой даже в отношении тех, кто как раз и сыграл ключевую роль в ее спасении в 1941–42 годы и обеспечении Победы, ставшей на долгие десятилетия предметом особой гордости для всей страны.