«Прыгнуть с парашютом — это все-таки недостаточно весело»

— Пуститься в плавание на веслах, в одиночестве, через океан, да еще и остаться в живых — вызов высшего уровня сложности. К этому, на мой взгляд, нужно либо готовиться много лет либо однажды проснуться и, «не приходя в сознание», сесть на весла. Вы занимались греблей профессионально?

— Никакой связи с греблей в моей жизни не было, если не считать того, что я в детстве чуть-чуть ею занимался. Просто когда мне исполнялось 50 лет, я задумался о возможности отпраздновать юбилей как-нибудь необычно. Но как? Прыгнуть с парашютом — это все-таки недостаточно весело. Ну прыгнешь и летишь, приземлился и сломал ногу. И всё. Среди моих пациентов как раз очень много таких парашютистов. А потом как-то наткнулся на объявление по поводу гребли — там планировался морской переход по Средиземному морю. Его организовывала одна благотворительная организация — она каждый год устраивает такие заплывы. Ты подписываешься, потом должен собрать десять тысяч фунтов для этой организации, и после этого она бесплатно всё организует. Я сдуру подписался и собрал необходимую сумму. А потом нас — пять человек, совершенно не знакомых друг с другом, — посадили в одну лодку и сказали: плывите.

— Без всякой подготовки?

— Мы пару раз делали заплывы неподалеку, в Атлантическом океане (я живу буквально в получасе езды). Но нас это совершенно не подготовило к заплыву. И проблемы начались сразу же. Самый опытный из нас что-то, видимо, не то съел накануне. Ему стало плохо, его пришлось снимать с лодки, и нас осталось четверо. Потом мы попали в большой шторм. Точнее, так мне казалось тогда. (Потом, когда я переплывал Атлантику, это стало моей ежедневной реальностью.) Мы все очень испугались, а потом нас вообще тащили на тросе до финишной прямой. То есть тот заплыв — это в принципе не совсем гребля.

Это больше история о том, как находить общий язык с людьми. Ты в командном заплыве, и все должны работать для одной цели. И грести каждые два часа с перерывом на следующие два. То есть каждые два часа, без нормального сна и отдыха, нужно выходить и грести — ради команды.

быстро решать проблемы и продолжать грести, что бы ни случилось. Я это понял уже в Атлантическом океане.

А от первого командного заплыва осталось ощущение физического дискомфорта и незавершенности. Все-таки нас в конце тащили на тросе. Кроме того, мне не очень понравилось быть в команде.

— А каким был маршрут первого заплыва?

— От Барселоны до Ибицы. И после него я чувствовал, можно сказать, ненависть, которая быстро перешла в любовь. Острые чувства легко переходят друг в друга, они не противоположны. Антипод любви — не ненависть, а безразличие. И постепенно возникло осознание неотвратимости заплыва через океан на веслах.

— Неотвратимый переход в одиночестве через Атлантику? Звучит устрашающе.

— Ну что вы, о переходе соло я даже не думал тогда! Но я встретил людей, которые во время нашего командного заплыва были командой поддержки. Там были ребята, которые «делали Тихий океан». Мне было очень любопытно, как это вообще возможно, но для себя я все равно еще отметал этот вариант. Постепенно я пришел к тому, что тоже хочу «сделать океан», но, наверное, в команде. Кстати, другая команда, против которой мы совершали заплыв в Средиземном море, использовала его как подготовку к атлантическому переходу. И они это сделали. Мы с ними подружились, и я наблюдал, как они переходили Атлантику. Словом, я постепенно смирился с тем, что должен «сделать океан». К этому привыкла моя семья, а сам я уже не задавался вопросом, зачем хочу это совершить. И тут началась война.

«Шкипер пил на лодке, пока не потерял сознание»

— Именно война вас окончательно подтолкнула к переходу через Атлантику?

— Не сразу. Сначала я, конечно, очень сильно вовлекся в сбор гуманитарной помощи. Возил ее в Украину, собирал деньги. И среди всего этого ужаса очень хотелось думать о чем-то хорошем, чтобы была хотя бы капля оптимизма. У меня появилась идея переплыть океан с украинцами — с ветеранами или с медиками. Сумасшедшая мысль, но она меня грела. Пересеклись две темы: Украина и гребля. Постепенно я пришел к мысли, что, наверное, не смогу это осуществить, потому что я не шкипер. Я неопытный человек и не могу брать на борт таких же неопытных. То есть сначала я решил это сделать с какой-то командой.

— Но в конце концов все-таки решились на соло. Не нашли команду?

— Есть разные варианты перехода через океан. Есть компании, которые этим профессионально занимаются. Самая известная — World's Toughest Row. Ты платишь 20 с чем-то тысяч фунтов, и они всё организуют — возможны соло или команды по два, три, четыре человека. Тебе назначают тренера, ты должен купить всё оборудование у их спонсоров и не имеешь права использовать свои социальные сети для публикации фотографий и видео. То есть тебя фактически используют в маркетинговых целях. Если ты сам по себе, то не можешь использовать те же самые острова, которые используют они для старта и финиша. Словом, достаточно агрессивные, корпоративные люди. Ты всё равно должен грести, а остальное тебе организуют. Или второй вариант — сделать независимо. Но очень сложно организовать самому, проще найти какого-нибудь шкипера, который это делал много раз, и теперь это его бизнес. Тогда ты платишь ему за место в команде. И я нашел такой вариант. На сайте британского гребного общества постоянно публикуются объявления: допустим, команда ищет еще одного человека. Я такое объявление и увидел. Со мной провели интервью, я понравился.

— Так вам же во время средиземноморского заплыва не понравилось быть в команде?

— Тут команду набирал очень опытный и известный голландский шкипер с отличной репутацией, который перешел Атлантику 16 раз. А в молодости делал самую долгую дистанцию от Австралии до Калифорнии. И мы заранее полетели к нему в Амстердам для знакомства. Но шкипер оказался клиническим алкоголиком. Он пил на лодке, пока не потерял сознание, и нам пришлось его эвакуировать. Это было очень неприятно, особенно для австралийца, который заплатил большие деньги, чтобы прилететь в Амстердам. И вот тогда я стал задумываться. Тем более что я хотел собирать деньги для Украины, а в команде у каждого были собственные благотворительные цели, которые не всегда совпадали с моими. И в это время мне в руки попала книга о двух первопроходцах, которые перешли океан соло в 1968 году. Я ее с упоением прочитал.

— Вы не пытались их найти, этих первопроходцев? Может быть, они еще живы?

— Примерно в то самое время, когда прочитал книгу, я стал знакомиться с разными гребцами. Это очень узкое сообщество. Но если люди видят, что ты серьезно относишься к этому делу, они тебя представляют другим людям, третьим, четвертым. И вот так меня познакомили с героем этой книги, который еще жив. Один умер, а второй — Том Макклин — жив. Ему сейчас 85 лет. Нас познакомили, и Том очень сильно меня вдохновил. Можно сказать, окончательно заразил меня идеей соло. Если он смог это сделать в 1968 году на какой-то шлюпке без всего, без оборудования, с навигацией по звездам, — значит, это возможно. Это совпадает с моими целями и подходит мне по характеру. Я хотел писать свою историю и делать это как можно ближе к оригиналу: примитивная лодка, примитивное оборудование и минимум цивилизации, зато максимум сложности.

— Такие примитивные лодки еще существуют?

— Найти такую, кстати, непросто. 95 процентов лодок, имеющихся на рынке, построены специально для того, чтобы их толкал ветер. Передняя кабина у них сделана в виде паруса — она очень большая. И как раз на этом пути с востока на запад, с Канарских островов до Барбадоса или Антигуа, есть так называемые trade winds, которые дуют как раз с востока на запад с ноября до мая, — именно в это время и совершаются переходы через Атлантику. Ветры эти очень сильные и предсказуемые. И люди, которые совершают свои переходы честно, считают нечестными тех, которые покупают эти лодки. Соло на такой лодке — дней 50. У меня переход занял 96 дней, то есть вдвое больше.

— А на какое время вы рассчитывали?

— Еды у меня было на сто дней. Сто дней — это самый медленный переход, о котором я слышал. С человеком, совершившим его, я тоже познакомился. Это бывший спецназовец, который вообще не готовился к соло. Просто у него умер друг, который перед смертью сказал, что есть вещи, к которым невозможно подготовиться. Он эти слова запомнил и решил применить к своему переходу. Просто прыгнул в лодку и пошел. Вообще каждый переход — это сильная личная история.

«Ищи того, кто скажет твоей жене, что ты помер»

— Чем в итоге была оснащена ваша лодка? Вы нашли именно такую — с минимумом оборудования, как и хотели?

— Я нашел подходящую мне лодку здесь, в Великобритании. Главное — на ней не было автопилота. Большинство лодок оснащены автопилотом, и ты просто гребешь, не думая об управлении. В моем случае я должен был сам управлять лодкой. У меня большая часть мозга была постоянно зафиксирована на том, чтобы держать лодку в нужном направлении. Не только грести, а еще и управлять, что достаточно сложно на десятиметровых волнах. У меня был GPS и секстант. Секстант я освоил по совету Тома Макклина. Еще у меня был радар, который позволял видеть другие лодки и корабли в радиусе 10 морских миль. И если они двигались в моем направлении, у меня включалась сигнализация. Это мне помогало, особенно ночью. Но мою лодку они не видели — у меня была очень короткая антенна. Поэтому я связывался с кораблями по радио. Да, у меня было портативное радио, по которому я мог связываться с кораблями в радиусе пяти миль. Конечно, лучше было бы поставить стационарное радио, которое работает в радиусе 25 миль. И еще у меня был watermaker — электрический десолинатор, который опреснял воду. Он, правда, несколько раз ломался: во время больших волн в него попадал воздух, и десолинатор переставал работать. Был еще запасной, ручной. Он был не слишком эффективным: его нужно было качать вручную в течение часа, чтобы сделать два литра воды. А электрический производил пять литров в час. Мне в день нужно было 15 литров воды — это три часа работы электрического десолинатора, но если он сломан, то нужно пять часов непрерывно качать ручной. То есть минус пять часов гребли.

— А хоть какой-нибудь моторчик на всякий случай? Вдруг заболеете или что-то еще случится, что выведет вас из строя, и вы не сможете грести? Ведь на этот случай нужно иметь альтернативный план.

— Никакого двигателя на лодке не было. Если выходишь из строя и не можешь грести — будешь просто дрейфовать. Я же по ночам и так дрейфовал. Если дул пассат, то за ночь лодка спокойно покрывала десять морских миль. Но когда ветер дул не в ту сторону, я на ночь выкидывал за борт плавучий якорь — это такой парашют на веревке длиной 100 метров, который фиксирует лодку. И перед Барбадосом, когда были сильный шторм и ветра, сносившие лодку на север, мне пришлось сидеть на этом якоре шесть дней, пока всё не успокоилось.

— Были ли случаи, когда вас ночью во время дрейфа сносило в противоположном направлении?

— Конечно, были — когда мне лень бросать якорь, потому что это занимает час. И втащить его обратно — тоже час. Сразу после старта у меня было несколько дней с хорошими условиями, а потом подул южный ветер, и лодку стало толкать на север. Днем я греб на запад, и это очень сложно, потому что лодку все время толкает в бок. То есть мой киль был постоянно повернут вправо, и я работал левой стороной. Запад. Это очень сложно, потому что постоянно толкают бок. Я разорвал себе трицепс, у меня порвались все веревки, которые держали киль. Мне пришлось это всё ремонтировать многократно. Днем я еще шел, делая жалких десять миль, а ночью бросал якорь. И однажды мне стало лень это делать. Я не бросил якорь. И ночью меня унесло на север. Весь следующий день я потратил, чтобы вернуться, то есть получилась петля в моей траектории. И на подходе к Барбадосу было то же самое. Там много местных течений, которые еще и постоянно меняются. И в последний день утром я обнаружил, что за ночь меня снесло на десять миль к югу. Это очень неприятно.

— А как вы узнавали, что, допустим, завтра сильный шторм, и ветер изменится?

— Самым главным членом моей команды был человек, который каждое утро посылал мне прогноз погоды и вообще советы, куда идти.

— А сколько еще людей поддерживали вас на берегу?

— Двое. Впрочем, был еще условный третий, и это забавная история. Один — тот, кто присылал прогнозы погоды. Второй — мой ментор и основной тренер, он бывший спецназовец, который перешел из Нью-Йорка в Великобританию северным путем. У него был очень тяжелый переход — 120 дней, 20 из которых он сидел на якоре. Он взялся мне помогать. Но сразу сказал, что для одной миссии нужен третий: тот, кто сообщит моей жене, что я помер. «Прости, Лео, если ты гикнешься, я просто не смогу сказать об этом твоей жене, так что ищи другого для этой миссии». И я нашел — тоже спецназовца, который сказал: не вопрос, сообщу. (Потом я рассказал об этом своей жене — за пару дней до окончания заплыва, когда было ясно, что, скорее всего, я уже не гикнусь. И она до сих пор на меня злится.) Мы очень подружились с людьми, которые помогали мне на берегу. Они помогали мне совершенно бесплатно — верили в то, что я делаю для Украины.

«Мне казалось, я останусь в океане навсегда»

— С какой скоростью вы двигались и сколько миль проходили за день?

— Моей максимальной скоростью было два узла в час. Я греб 12 часов в день. Минимум, который мог пройти, — наверное, 15 миль. А в среднем 30–40 миль в день — это после того, как я очистил лодку. Проблема в том, что лодку надо чистить каждые две-три недели: на ней растут паразиты, и нужно просто лезть в воду и чистить. Но из-за того, что два месяца волны были три-пять метров и ветер 20–30 узлов, я не мог лезть в воду. Ракушки росли и росли, замедляли ход лодки и делали управление тяжелым. Конечно, это стало причиной фрустрации.

— Спустя сколько времени после начала перехода вы сказали себе: зачем я, идиот, вообще в это ввязался?

— Это было частью каждого моего рабочего дня. Дважды я звонил и говорил: я хочу всё это остановить, «Вите надо выйти». Один раз это было в начале маршрута, а второй — когда я пятый раз подряд вязал узлы и всё это ремонтировал. Понимаете, в моей работе — в анестезии — если проблема возникает в начале наркоза, больного будят и останавливают операцию. И у меня был именно такой подход. А поскольку первые две недели проблемы с управлением лодкой были очень серьезные, я не был уверен, что дойду, а потому звонил своей команде и говорил, что не хочу продолжать, поскольку это небезопасно. А здесь совершенно другой подход: ты должен просто тупо идти, тупо грести, тупо ремонтировать и надеяться на лучшее. И моя команда всегда говорила: подожди, подумай еще. Если нет угрозы жизни, если лодка не тонет, и ты просто хочешь прервать переход — ты будешь платить десятки тысяч фунтов судоходной компании, чей корабль подойдет к тебе, чтобы взять на борт. Мне всегда давали время: подумай несколько часов, мы не знаем тонкостей управления твоей лодкой, только ты их знаешь. И приходилось всё время использовать просто здравый смысл. Я не яхтсмен, у меня не было опыта, я просто вышел в океан на маленькой лодке. Мне нужно было постоянно решать проблемы, которые я не совсем понимаю. И когда я решил первую проблему, это дало мне уверенность в себе.

— Но вы же наверняка тренировались перед тем, как выйти в океан? Это же тяжелая физическая работа — грести 12 часов в день.

— Все так думают, а на самом деле это и так, и не так. Это не речная гребля, ты больше управляешь лодкой. Тебя толкает, и ты должен идти по компасу в определенном направлении. Для этого ты и используешь весла. Да, во время шторма ситуация совсем другая, но в нормальных условиях это скорее как ходьба с утяжелением. Я спокойно выдерживал три-четыре часа гребли постоянно. Я не был ограничен графиком команды и мог брать перерыв в любое время. Каждые два часа нужно что-то перекусывать, получать глюкозу, потому что энергия уходит, и ты всё время в дефиците. В среднем во время такого перехода теряешь восемь-десять тысяч килокалорий в день. Однажды у меня затопило кабину, а у меня там было много снеков под матрасом. И все они утонули и испортились. Последние две недели я вообще жил без снеков, и мне не хватало энергии. У меня начались галлюцинации. Мой GPS показывал совершенно другие цифры, как будто я иду обратно. Я видел корабли — будто на волне вдруг появляется корабль, причем в деталях. То есть не то чтобы какие-то монстры, а реальные вещи — просто там, где их не должно быть. У меня вообще было очень тяжелое состояние последние три недели — просто полная темнота. Представьте: я очень слаб, при этом тяжелые штормовые условия и жара 40 градусов, на которой я неделю просидел на якоре. В этих условиях появился страх.

— И как вы боролись с этим страхом?

— Меня спасал только режим: я должен был грести 12 часов в день, а в последний месяц 14 часов. И что бы ни происходило, я просто греб и к концу дня чувствовал удовлетворение. Каждый день, снимая спасательный жилет, я говорил себе, что выиграл битву. И завтра сделаю то же самое. А дальше одного дня я в будущее не смотрел. В какой-то момент я начал воспринимать океан как живое существо и разговаривать с ним. Говорил ему: «Ты же понимаешь: чтобы меня победить, тебе придется меня убить». И зря я это сказал, потому что он несколько раз попытался это сделать. Были очень тяжелые условия, и меня бросало за борт, и я чудом удержался. Ты постоянно пристегнут, но если окажешься за бортом при волнах в десять метров, потом очень трудно забраться снова в лодку.

— То есть вы боялись все-таки не только превратиться в морского монстра, но и реальных опасностей?

— Всегда боишься вещей, которые еще не произошли. Для меня самым страшным было просто выйти из кабины. Там дверь, которая закрывается очень плотно. И вот когда ты сидишь в полной темноте, слышишь свист ветра снаружи, тебя мотает из стороны в сторону, потому что сильные волны. А ты должен выйти и начать смену: я всегда начинал еще ночью. И страшно выходить. Ты уже знаешь, что будет мерзко, противно, тяжело. Будешь мокрый снова сидеть в этой морской воде, твоя задница будет тереться об эту просыхающую соль — у тебя уже язвы, и каждое движение причиняет боль. И ничего не видишь. Впрочем, потом я даже нашел преимущество в том, что ничего не видишь: концентрируешься на компасе и гребешь. Даже лучше, что ты не видишь огромную волну, приближающуюся со стороны. Она может разбиться и не дойти до тебя. Но если ты ее видишь — боишься, что накроет. То есть мозг всегда работает так, что мы боимся еще не случившегося.

— Вы плакали во время перехода?

— Сначала у меня глаза на мокром месте находились от красоты вокруг: я находился посреди чего-то совершенного. Идеальное небо, идеальный океан, идеально идет лодка. И еще музыка идеальная была, но колонки очень быстро вышли из строя. Это было невероятное ощущение счастья. А в конце, в последние три недели, я трижды плакал от отчаяния, когда понимал, что у меня нет больше сил бороться.

«Мне нужно было понять, из чего я сделан»

— Леонид, а как вы на несколько месяцев исчезли с работы? Просто сказали: «Чао, ребята, я поехал?» — и все согласились?

— Да, именно так, «чао, я поехал». Мой рабочий план гибкий, я должен отработать определенное количество дней в году. Могу взять отпуск, а потом чуть больше работать. И я планировал два месяца отсутствия. Но чем больше времени проходило в океане, тем больше я волновался: отработать четыре месяца вместо двух — это уже совсем другая история. Но по приезде я узнал, что мои коллеги просто выполнили за меня мою работу. Они выходили работать в свои выходные. Они отработали за меня месяца два. Так что мне уже не о чем беспокоиться.

— Сколько вы в итоге собрали денег для своих украинских коллег?

— Сейчас уже больше 50 тысяч фунтов.

— А каким образом это происходило?

— В Великобритании очень многие делают что-то ради благотворительности, здесь это естественно. Например, ты подписываешься к какой-то организации, и она делает тебе паблисити: вот смотрите, он собирает деньги для нас. У меня не было ничего, кроме моей собственной зарегистрированной благотворительной организации Ukrops. Всё началось с того, что я в начале войны написал письмо своим коллегам в больнице: я не знаю, что я буду делать, но очень хочу что-то сделать для украинских врачей. И буквально за неделю собрал 30 тысяч фунтов — коллеги просто давали мне деньги. Я купил оборудование, турникеты, жгуты. Приятель дал мне фургон, и я всё отвез в Украину. Потом обо мне узнали в медицинском сообществе региона, а затем и Великобритании, и медицинские фирмы начали отдавать расходники и оборудование. И когда я решил совершить переход через Атлантику, об этом стало известно, появились публикации в медиа, но в основном с нарративом «русский доктор помогает Украине». Мне это не нравится, но помогает в сборе средств.

— А почему вам это не нравится?

— Слушайте, мне 53 года, и я полжизни прожил за границей. В Великобритании живу уже 24 года. Я диссоциирую себя с Россией, она мне не близка. Я годы пытался выдавить из себя имперскость и всё, что связано с Россией.

— Вы говорите, что прошли через темноту, через очень тяжелые испытания. Если бы вы себе их представляли, всё равно сели бы на весла?

хотя он очень тяжело дался. Я не предполагал, что это будет настолько тяжело. Но это было и очень интересно: не имея опыта, не пользуясь чужими схемами, самостоятельно искать решения. Например, когда я шесть дней сидел на якоре в невыносимую жару, я объяснял самому себе, что самое тяжелое время — примерно пять часов в сутки, с полудня до пяти часов вечера. И это психологически легче переносить: тебе нужно пережить не еще одни невыносимые сутки, а всего лишь пять невыносимых часов.

— А где сейчас ваша лодка?

— На пути в Великобританию. Лодка, кстати, историческая. На ней путешествовала Сара Оутен — девушка, которая совершила кругосветное путешествие на велосипеде и лодке. Гребла и крутила педали. Так вот, на этой лодке она переплыла Тихий океан из Японии в США. А потом, уже на пути из Америки в Европу, она попала в шторм у берегов Португалии. Девушку спасли, а лодку оставили дрейфовать. И она дрейфовала 93 дня, пока ее не поймала в Ирландии береговая охрана. Следующей покупательницей лодки стала девушка, которая побила рекорд гребли в Тихом океане. Так что для меня эта лодка — живое существо с интереснейшей биографией. Думаю, еще кому-нибудь с ней повезет.