От Берлина до ганзейского города Деммина (ударение на «и»), что в земле Мекленбург-Передняя Померания, два с небольшим часа езды. Поезд останавливается, из него выходит с десяток человек. Кого-то встречают. Через пять минут территория вокруг станции пустеет (само здание вокзала закрыто, кажется, уже очень давно). Я направляюсь в сторону главного городского кладбища — Святого Варфоломея. Одна улица, другая, третья — людей нет, хотя машины иногда проезжают. Деммин — очередной старинный (первое упоминание датируется 1075 годом) немецкий городок, который кажется пустым и в котором ничего не происходит. Конечно, это не так — но даже в пятницу вечером Деммин абсолютно спокоен.

Самое главное в истории этого города, впрочем, давно произошло.

С двадцатых чисел апреля 1945 года 65-я армия Второго Белорусского фронта продвигалась из Щецина с целью захвата немецких территорий к северу от Берлина. Сомнений в скором окончании войны не оставалось, но капитулировать гитлеровский режим пока не хотел. Вермахт продолжал обороняться и отступать, отступать и обороняться. Из Деммина войска, подконтрольные Берлину, вышли в последние дни апреля. С ними город покинули также полиция, бургомистр, члены городского совета и некоторые функционеры NSDAP.

Последнее, о чем думали отступающие и убегающие немецкие военные и чиновники, — судьбы местных жителей. Их в городе оставалось около пятнадцати тысяч, плюс несколько тысяч беженцев из других областей.

Деммин со всех сторон окружен лесами и реками Пеене, Требель и Толлензе. В обычное время на это внимания не обращаешь — какая разница, мосты-то есть. Однако ранним утром 30-го апреля вермахт взорвал все три городских моста — на северной, западной и южной сторонах. Смысл в этом действии был, но не самый прямой. Первая же танковая бригада Красной армии, сопровождаемая несколькими сотнями пехотинцев (включая инженеров), легко и быстро построила временный мост с южной стороны, и уже к полудню весь город, над которым подняли белый флаг, был захвачен почти без применения оружия. Однако дальнейшее продвижение Красной армии на северо-запад, в сторону Ростока, было приостановлено — до сооружения еще одного временного моста. На какое-то время советские танки и солдаты оказались в Деммине, мародерствуя, насилуя женщин и убивая всех подряд.

Частично, хотя и не полностью, это было местью за почти сразу же отравленных в местной аптеке советских военнослужащих — владельцы аптеки Мюллеры пригласили к себе офицеров, напоили их отравленным вином и выпили его сами. Умерли все, включая аптекарей, но расплачиваться в основном пришлось немецким девочкам, женщинам и даже старухам: по свидетельствам очевидцев, насиловали буквально всех, а тех, кто пытался возражать (самих женщин или проходящих мимо мужчин), тут же расстреливали.

В ночь на 1 мая 1945 года в Деммине были подожжены первые дома. Причины и виновники пожаров до сих пор так официально и не установлены. Всего сгорело две трети города, старый центр, преимущественно деревянный, выгорел почти весь. Пожар длился несколько дней, его не могли быстро потушить из-за нехватки воды.

«Ужаснее всего то, что там было много детей. Что может быть хуже, когда взрослые с собой в смерть забирают детей?» — риторически вопрошает пожилая фрау Мюнх, которая мне указала дорогу к памятным могилам на старинном кладбище. Одетая в ярко-красную куртку фрау Мюнх, в марте отметившая восьмидесятилетие (теоретически она сама могла стать такой же жертвой массового суицида!), недавно схоронила мужа и пришла его навестить.

«Сейчас в городе о тех событиях вспоминают?» — «Нет, совсем нет. Это дело прошлое. Но во многих до сих пор жив страх, что война может снова начаться». — «А раньше говорили?» — «Да, много». Я спросил, могут ли об этом хотя бы немного вспомнить сейчас, в годовщину трагедии. Моя собеседница уточнила: «В частных разговорах?» — «Да».

Мюнх отрицательно мотнула головой.

Причины и методы

О какой-либо единой причине свершившейся драмы говорить невозможно — и попытки объяснить события в Деммине чем-то одним как минимум наивны. Волна самоубийств прокатилась по всей Германии. Нечто подобное было и среди военных: после поражения в Сталинградской битве покончило с собой около двух тысяч солдат и офицеров вермахта. Но среди гражданского населения такого, как в Деммине, не случилось больше нигде.

Вероятнее всего, эту самую волну спровоцировали все причины вместе.

Ощущение проигранной войны. Тут пояснять ничего не надо, за исключением одного нюанса: до подрыва мостов город каким-то чудом избегал разрушений. Бомбы падали на соседние города, но не на Деммин. Снабжение продуктами и товарами оставалось на приемлемом уровне. Местные жители узнавали о событиях из прессы, а дети, с которыми о войне не говорили, вообще имели о ней самое смутное представление, лишь удивляясь летящим самолетам (что тогда было большой редкостью).

Страх. Месть «красных» через насилие вершилась постоянно, на глазах у жителей; и не было поводов считать, что это прекратится (уйдут «эти» — придут «другие»).

Травма после пережитого насилия. Многим женщинам, подвергшимся насилию советских солдат, врагов, было особенно трудно жить дальше, особенно в тех условиях. Историк Флориан Хубер в своей книге «Дитя, пообещай мне, что застрелишься» (Kind, versprich mir, dass du dich erschießt; 2015), посвященной трагическим событиям в Деммине и в других местах, полагает, что эта причина была важнейшей, хотя и, по мнению Хубера, не единственной.

Ощущение брошенности, беспомощности, беззащитности, предательства: власти бежали, управления нет.

Идеологический стыд, осознание вины. Исключать это также нельзя: на мартовских выборах 1933 года именно в Деммине национал-социалисты получили пропорционально больше всего голосов по стране: 54% (общий результат партии — чуть менее 44%). Сколько людей по-настоящему поддерживали NSDAP? Сколько из них послушно присягали Гитлеру и осознанно считали разумными все его античеловеческие идеи, планы и действия? В конце концов, в Деммине жили и евреи — пусть и немногочисленные, но которых точно так же депортировали в концлагеря. (В городе встречаются мемориальные «камни преткновения» в память об убитых во время Холокоста, а местную синагогу от разрушения во время ночи погромов 1938 года спас только тот факт, что здание за несколько месяцев до того уже было продано местной мебельной компании.) Был ли среди жителей Деммина хоть один, кто заступился за депортированных, — ведь, как пишет тот же Хубер, ни одному немцу не нужны были рассказы «третьих лиц» о том, что происходило с евреями? Ответов на эти вопросы нет. Как и сомнений, что кто-то мог раскаяться. Слишком поздно — но мог.

Нацистская пропаганда. Радио и газеты до последнего подогревали и нагнетали соответствующие настроения, сравнивая советскую армию с «монгольскими ордами» и намекая, что лучше смерть, чем поражение. А Флориан Хубер приводит даже конкретный эпизод, когда Геббельс лично и впрямую давал рекомендацию покончить с собой одному из знакомых офицеров.

Повлиять могло и отмечание — с большим количеством алкоголя — Первомая советскими военными, к чему добавилось ликование от известия о смерти Гитлера и ощущения скорой неизбежной победы. Для местных никакого праздника не было, конечно, но кто-то мог украсть спиртное и принять фатальное решение после употребления алкоголя.

У каждого могли быть еще и личные причины, которые невозможно угадать.

Как рассказывали очевидцы, женщины привязывали к своим телам рюкзаки, набитые камнями, надевали на себя тяжелые шубы, в карманы которых клали булыжники. Кто мог, привязывал к своим телам и детей, в ином случае просто брали их за руки и не выпускали. И заходили в те самые три реки — которые не отличались глубиной и бурным течением. «Чтобы захотеть утопиться в этих реках, требовалась огромная решимость», — пишет историк Хубер.

Но он же задается и другим важнейшим вопросом: если столько людей одновременно потеряли смысл жизни, в чем же он заключался до того? И возвращается к тому же, о чем уже многократно говорилось: о последствиях Версальского мира, о глухом недовольстве старшего поколения и о свершившемся «пробуждении» молодых. Всё это вкупе с результатами Второй мировой их привело в начальную точку: к унижению, страху и к потере смысла жизни.

Сколько их было?

Тридцатого апреля, в день, когда войска Второго Белорусского подошли к Деммину и вошли в него, местный ЗАГС зафиксировал двадцать один случай самоубийства (в тот же день в Берлине произошел еще один знаковый — важнейший в двадцатом веке — акт суицида). Но это было только начало.

Женщины, пытаясь спастись от насилия, вывешивали белые флаги и мазали лица сажей, стремясь себя «изуродовать» и таким образом отвести от себя внимание советских солдат. Не помогало.

Кто-то убивал свою семью, потом старался нанести максимальный вред советским военным — а затем кончал с собой.

Обобщенное мнение исследователей — число лишивших себя жизни составило около тысячи, хотя кто-то высказывал и другие предположения (вплоть до двух тысяч). Но если ориентироваться на тысячу, значит, покончил с собой примерно каждый двадцатый житель Деммина. Общее же количество самоубийств в Германии в 1945 году не поддаётся даже примерной оценке.

Кому-то из детей, уже, казалось, приговоренных судьбой, довелось выжить. В 2024 году вещатель Norddeutscher Rundfunk на своем сайте опубликовал воспоминания Бригитты Росов, девяностолетней женщины, чья мать порезала вены себе и трем своим детям, — но им всем удалось спастись. В случае Бригитты надрез оказался недостаточно глубоким, хотя и ощутимым (а рука оказалась изуродованной навсегда), ее брат вырвался и убежал, а через несколько минут его привели обратно советские солдаты, которые «очень рассердились» на женщину из-за того, что она порезала вены детям. Раны обработали — и фатальных последствий удалось избежать. В «компенсацию» Бригитта Росов через десятилетия пронесла ужасающие картинки других смертей — то, что ей довелось увидеть, забыть оказалось невозможно.

Другой известный случай — когда четырнадцатилетний Хайнц-Герхард Квадт, стоявший у воды со своими тремя братьями и сестрами и отчаявшейся матерью, начал ее уговаривать не лишать себя и их жизни и в итоге сумел ее переубедить.

Кому-то из женщин также удалось выжить: сохранились свидетельства, что советские солдаты прыгали в воду, чтобы спасти добровольно тонущих. Были и совсем удивительные «воскрешения» — несколько детей сумели выплыть, уже скрывшись под водой. Но всё это лишь единичные эпизоды.

Невозможно точно установить не только количество погибших, но и имена всех обнаруженных. В том самом реестре встречались и такие записи: «Неизвестная женщина, на платке инициалы Е. Б.», «Старик, на правой руке не хватает большого пальца».

Тех, кого опознали, похоронили в отдельных могилах на кладбище. Прочих — в общей. Гробов на всех не хватало, хоронили в картонных коробках, покрывалах и бумажных пакетах. Многие тела привозили на кладбище обнаженными. Местный пастор Генрих Вессельс (1906–1994) старался всех облачить хотя бы в какую-то одежду и руководил процессом упокоения.

Сейчас общая могила — большая лужайка с небольшим количеством отдельных памятников. Очевидная центральная точка мемориала — невысокая стела с крестом наверху. На каждой из четырех сторон крупными цифрами указан год. И чуть ниже надписи-цитаты:

«Господь, Ты прибежище наше во веки веков (Псалом 90)»;

«Ибо не имеем здесь постоянного града, но ищем будущего (Послание к Евреям, 13:14)».

«Богу принадлежит запад, Богу принадлежит восток; север и юг покоятся в Его руках» (из «Западно-Восточного дивана» Гете).

А на более новой и официально выглядящей табличке кроме указания, кто здесь покоится, написано: «Добровольно умершие, потерявшие смысл жизни» (первые два слова на немецком передаются коротко и емко: Freitote).

Есть и отдельный памятный камень (в прямом смысле: огромный валун) с табличкой: «В 1945 году более четырехсот детей стали жертвами голода и инфекций. Некоторые похоронены здесь». Среди покоящихся есть и умершие в ходе массового самоубийства, подсказывает мне фрау Мюнх, но из этических соображений на табличке это не указано.

Не обижать «большого брата»

Бежавшие из города, но выжившие жители вернулись в Деммин после пятого мая. Повседневная жизнь возобновилась: советские оккупационные войска организовали электроснабжение и поставки продуктов, переучредили местную власть. Сам город лежал в руинах, его восстановление растянулось на годы.

Во времена ГДР о варварстве, мародерстве и насилии со стороны советских солдат не говорили — дразнить и раздражать «большого брата» никто не хотел, образ советского солдата был священным и незыблемым. На всё «плохое» было наложено табу. В местном краеведческом музее на официальных празднованиях окончания Второй мировой войны подчеркивались «жертва советских солдат и героизм бойцов коммунистического Сопротивления», а о массовом самоубийстве вообще не говорили. Разрушение центра города поначалу приписывалось партизанам из ополчения «Верфольф», а в 1989-м была выдвинута новая версия: это якобы была «самооборона советских друзей».

Это отношение распространялось даже на ту самую общую могилу. Поначалу за ней просто не ухаживали — трава и цветы росли там без надзора и искоренения. Позднее эту же лужайку демонстративно использовали для высадки сахарной свеклы. Памятник почему-то остался невредимым…

многие изнасилованные женщины могли об этом рассказывать только в анонимных письмах-исповедях или же находясь в кругу ближайших родственников или подруг, которые точно не предадут и не донесут. Много ли таких было в странах соцлагеря?

Хайнц-Герхард Квадт в интервью тому же Norddeutscher Rundfunk говорил: «Я иногда пытался впрямую или намеками поговорить об этом с матерью, но мы никогда всерьез это не обсуждали — потому что она знала, что я действительно был свидетелем этого [изнасилования]».

Первым о массовом самоубийстве вслух заговорил один из переживших те события — пастор Норберт Буске (1934–2023). В 1995 году он во время проповеди обратился к событиями полувековой давности, а затем, при поддержке новых властей города, собрал все свидетельства, которые только можно было отыскать или заново получить. Это привлекло внимание СМИ, о демминской трагедии стали говорить по всей Германии.

Свою лепту внесли и правые радикалы и неонацисты: с 2006 по 2019 год в Деммине, впоследствии при поддержке пресловутой AfD, проходили марши, в рамках которых собравшиеся молча шествовали к реке и «возлагали» на воду венки в честь жертв массового самоубийства. Одновременно в городе собирались и антифашисты, но до столкновений не доходило. Марш был отменен в 2020 году из-за пандемии COVID-19, после отмены ограничений его возобновили.

При этом на одной из центральных площадей Деммина, перед католическим храмом Пресвятой Девы Марии Розарии, находится довольно крупное захоронение советских солдат. Выглядит оно совершенно обычно и даже скучно: видно, что о нем заботятся, но не видно никаких особых почестей (к примеру, цветов; впрочем, я там был в совершенно обычный день — возможно, ближе к 8–9 мая там что-то и меняется). Никто и никогда не ответит, сколько в этой заботе искреннего желания, сколько — простой привычки, сколько — неприятного долга.