Тюрьмы так называемой ДНР столкнулись с большой неожиданностью: годы прошли, и оказалось, что десятки узников, которых взяли в заложники в годы становления оккупационного режима в Донбассе, уже отсидели большую часть назначенных им местными «судами» огромных сроков. Теперь в уже формально подразделениях ФСИН РФ пришло время специфической для здешних мест российской юридической нормы — прошения об условно-досрочном освобождении. Эта норма распространяется только на граждан России, а десятки гражданских заложников, разумеется, все эти годы не брали ни российских паспортов, ни паспортов «ДНР». Паспорта России при этом узникам не просто дают, а навязывают по всем фронтам. По ту сторону колючей проволоки, в ее наружном периметре граждане Украины как «иностранцы» лишаются в Донецке и Макеевке прав на свою недвижимость, медицинское обслуживание, легальную работу. Узники в колонии формально в лучшем положении: никакой тебе частной собственности, одеты в российские робы, у них российский рацион и живут они по правилам ФСИН РФ. Но вот заключать брак им, например, теперь возможно только при наличии паспорта страны-агрессора, от мам их регулярные продуктовые передачи не примут, если они формально будут исходить от «иностранцев», жен на положенное трехдневное свидание с заключенным раз в четыре месяца без паспорта России тоже не пустят.

«Перебивка» последних из могикан

В далеком 2017 году все было предельно просто. Имеешь паспорт «ДНР», получаешь тяжкую статью, ту, где «измена родине». Не имеешь — получаешь как украинский гражданин 10–15 лет за «покушение на шпионаж», или просто «шпионаж», или «разжигание межнациональной розни» за пост в соцсетях, который здесь тоже приносил минимальную «десятку». Эти «суды» даже особым зверством не считались — так, рутинная подготовка к грядущему обмену.

Последние из могикан — реликтовые узники из того времени, когда «ДНР» самоутверждалась, лепя «твиттерянам» за слова в интернете по 14 лет, когда даже намек на возможность столь долгой жизни самопровозглашенных республик в 2017 году вызывал у всех улыбку, несмотря на грустные обстоятельства. «Судьи» тогда, к примеру, не давали на руки подсудимым свои приговоры, чтоб не попадать на санкции и сроки уже в заочных украинских судах, на обмены бывшие узники сплошь и рядом выходили с папочками, в которых было только обвинительное заключение от местной прокуратуры.

Сейчас времена поменялись, после сентября 2022 года всех узников «ДНР» подвергли процессу «перебивки» — так на местном жаргоне называют процесс пропуска сидельцев через уже новые, формально российские суды и получение новых приговоров уже именем РФ. Кому-то эти суды даже дали свободу, но все, кому следователи вписали хотя бы «покушение на шпионаж», автоматически получали приговоры «от десяти лет».

Теперь оказалось, что на условно-досрочное освобождение могут претендовать исключительно осужденные граждане России. Большинство узников при этом российские паспорта не приняли. Но есть и такие, кто получил, мы знаем их фамилии и истории. «У нас в колонии есть парень с тяжелой формой сахарного диабета, он слепой практически, мама его всего катастрофически боится, молчит и хлопочет, хлопочет, хлопочет… — рассказывает мне одна из родственниц украинских заключенных. — Парню даже колония характеристику дала очень хорошую, но прокуратура здешняя обращения их заворачивает, отвечает, что они, мол, не верят, что он “перевоспитался”, представляете? А в суде говорят, что пусть скажут спасибо за десять лет, по его статье могли дать и двадцать».

Мамы узников — это особая группа «новых граждан России», объединенная вокруг бывшей 32-й, а теперь уже просто 2-й колонии строгого режима в Макеевке. Некоторые из их детей сели «до того, как взорвали Захарченко» (Александр Захарченко — глава самопровозглашенной «ДНР», погибший от взрыва в кафе в августе 2018 года. — Прим. ред.), кто-то после этого, но в любом случае это произошло в доисторические времена, до полномасштабного вторжения РФ в Украину.

Мы пообщались с тремя мамами узников макеевской 32-й колонии, которые были арестованы задолго до полномасштабного вторжения. Их освобождение сейчас, что называется, не на повестке дня.

Светлана Ермишина, Татьяна Подвезко, Людмила Хараберюш живут свой бесконечный день сурка, сейчас в чуть более облегченной версии — объявление Россией об аннексии этих территорий в 2022 году привело к введению в местных колониях всего кодекса российских правил и законов.

Постепенно, в несколько этапов появилась возможность легально получать звонки от детей, помогать им достаточно регулярно продуктовыми передачами и видеть их раз в четыре месяца во время длительных свиданий.

«Какая вам разница, 10 лет или 14 в приговоре?»: история Павла Подвезко

Я знаком с некоторыми из этих мам уже давно. С той же Татьяной Подвезко мы встречались в феврале 2020 года в Донецке на центральной площади. Татьяна Станиславовна села на лавочку на фоне узнаваемого донецкого памятника Ленину, держа в руках фотографию сына, и позировала для репортажа, не скрывая лица: может, поможет продвинуть его обмен?

На тот момент она ждала сына из тюрьмы уже 17 месяцев, с мая 2018 года, и это казалось огромной несправедливостью и нелепицей. Ее Паша был арестован во время игры в футбол на поле Дворца детского и юношеского творчества неподалеку от бульвара Шевченко — как раз наискосок там было здание областной налоговой инспекции, превращенной в МГБ, а теперь в региональный офис ФСБ. Павел Подвезко был украинцем и в 2014 году членом группы в фейсбуке «Донбасс — это Украина!», над компьютером дома у него висела футболка с таким принтом. Этого в принципе в оккупированном Донецке уже хватало на статью о «разжигании национальной розни», но следователь говорил, что хорошо бы подписать и «покушение на шпионаж». Мол, все равно мы вас готовим на обмен, какая вам разница, 10 или 14 лет в приговоре?

«Паше моему в приговоре написали пять статей: шпионаж в пользу “иностранных государств”, покушение на шпионаж, разжигание межнациональной розни и ненависти, печатание экстремистских материалов, действия, направленные на свержение конституционного строя — и дали 14 лет, — рассказывала мне тогда Татьяна Подвезко. — Он у меня ни разу за всю войну из Донецка не выезжал, я все ждала, как же они на суде выкрутятся? А они с жесткого диска сняли информацию, человека, с которым он чаще всего говорил, определили и сказали, что вот он-то с “иностранной разведкой” и был связан!»

Уже тогда, в 2020 году, Татьяна Станиславовна с какой-то грустной улыбкой говорила, что сына не обменяли, как обещали в 2019-м, а этот приговор нелепый остался с ним — неужели он сидеть будет 14 лет, такого же не может быть?

Павла Подвезко арестовали в мае 2018 года, за пару месяцев до 30-го дня рождения, судили в спешке в ноябре 2019-го — готовили тогда дополнительный список в семь человек на обмен.

«Знаете, он не сильно изменился, тогда выглядел моложе своего возраста и сейчас тоже, — говорит мама. — Может, из-за своего отношения к жизни? Друг, который с ним сидел и вышел по обмену, рассказывал, как

Сейчас Павлу 37 лет, за это время у него действительно поменялось немного — а у мамы буквально всё. Работала Татьяна Подвезко на Калининском рынке Донецка, один из самых уютных и старых рынков города. У Татьяны Станиславовны там был свой приватизированный контейнер с торговлей — всякие нужные мелочи: носки, трусы… Закупала она их на оптовом рынке «Барабашово» в Харькове. Потом случилась война, и между Донецком и Харьковом встали блокпосты, через которые нужно было возить в сумках товар. Потом «молодая республика» взяла и национализировала рынки и кладбища как очевидный источник наличных, такой государственной причины вполне хватало. Вместе с рынком забрали в ГП (государственное предприятие «Рынки Донбасса») все контейнеры и рабочие места людей, Татьяна Станиславовна стала платить аренду за свой бывший частный контейнер, а для пущего символизма уже после ареста сына на ее Калининский рынок назначили нового директора — бывшего начальника донецкого СИЗО-5.

Потом случился ковид, и, пользуясь пандемией как предлогом, тут раз и навсегда перекрыли для проезда линию блокпостов — экономически обоснованные поездки в Харьков стали невозможны. Трусы и носки для торговли пошли с баз в Ростове-на-Дону. Потом случилось полномасштабное вторжение России, и давление на местных для получения российских паспортов стало всеобъемлющим. Появился вариант, при котором выехать в сторону Ростова можно, а вот обратно заехать в Донецк через границу (она фактически сохраняется, несмотря на аннексию территорий и новую путинскую конституцию) с украинским паспортом могло и не получиться. Наконец прошлым летом заговорили о лишении мам узников с украинскими паспортами права сдавать посылки на зону. Это было последней каплей — мамы молча оформили паспорта.

И точку свою на рынке после десятилетий работы Татьяна Подвезко в новый 2025 год не перенесла, закрыла ее, ушла. «Изменилось все, люди в интернет-магазинах покупают много чего, рынки пустеют, а с лета еще больше опустеют, потому что введут обязательное чипирование товаров и кассовые аппараты для всех — а у нас тут интернет то работает, то нет, соответственно, и связь с банком то, есть, то нет. Немногие продавцы это перенесут», — говорит Татьяна.

Как она ищет деньги на передачи и встречи (их тоже нужно оплачивать в кассу колонии, номера для длительных свиданий стоят от 2400 до 3600 рублей)? Татьяна начала работать на дому диспетчером на телефоне.

«Посылка двадцать килограммов весит, стоить она может по-разному — всё зависит, как человек курит, — сигареты более-менее [нормального качества] стоят 170 рублей пачка, три блока — это уже 5000 рублей. А ребята курящие заказывают по пять блоков, сейчас сняли ограничение на сигареты — приезжал проверяющий из России, и после него сняли. Мой не курит, в среднем моя посылка стоит 15 тысяч рублей.

Мы тут для себя уже решили, что будем последними, от нас одного человека из колонии забрали (на обмен), мы ждали, что он будет первой ласточкой, но не случилось…

10 лет назад, 12 лет назад я себя чувствовала счастливым человеком, с удовольствием шла на свой рынок и с таким же удовольствием возвращалась. Теперь я все прекратила — сил нет садиться в этот троллейбус, я не молодая, но там едут старики, и такие хмурые у всех лица! Нашла шабашку себе на 10000 рублей, не езжу на работу — это рублей 50 на обратной дороге экономии. Опять же — на рынке стоишь, нет-нет, а что-то пошел купил, дома ты это не делаешь, экономишь. Ну и главное — когда все, что ты напродавал, потом полностью отдаешь (заработанное) за место и аренду контейнера, все теряет смысл».

Оба сына в тюрьме: история донецких братьев-металлургов

Людмила Хараберюш особый человек на этой войне — совершенно уникальная мама, тихо каждый день восьмой год подряд ломающая стереотипы. У Хараберюш в тюрьме «ДНР» с августа 2017 года сидят сразу два сына, которые ни в какие обмены не попали. Они у нее особенные — не принимают в колонии российских паспортов, дольше всех отказывались работать на администрацию колонии, и еще они рабочие-металлурги, вальцовщики стана горячей прокатки из самого настоящего цеха Донецкого металлургического завода с десятками лет горячего стажа за плечами.

Уже в Мариуполе оккупационная власть обещает туризм развивать, Авдеевского коксохимического завода, самого большого в Европе, не стало, полномасштабная война третий год отмотала, а братья Хараберюш сидят как памятник прошлой жизни, где и все заводы были целы, и патриотом Украины, равно как и болельщиком ФК «Шахтер», был почти каждый.

Фамилия у них для Донбасса крайне значимая — греко-татарская, очень известная. Была великая медицинская династия Хараберюш, был полковник СБУ Александр Хараберюш, легендарный начальник украинской контрразведки, взорванный в Мариуполе в марте 2017 года. Братьев пытали в 2017 году на предмет такого громкого родства, но нет — они просто украинские металлурги, вальцовщики из разных комнат семейного заводского общежития ДМЗ, фамилия у них от давно ушедшего из семьи папы. Бабушка по маме у них, кстати, Дурнева, но они, на всякий случай, не мои родственники. Эти Дурневы из уничтожаемых сейчас сел вокруг городка Суджа Курской области, а мои корни по отцу где-то в Барвенково Харьковской области.

Каждый день мамы братьев Дмитрия и Сергея Хараберюшей похож на предыдущий — она думает, считает и загодя покупает все необходимое: чай, муку, сигареты, хлопья, кофе. Ее жизнь подчинена понятному для посвященных простому графику — раз в три месяца у каждого сына разрешенная продуктовая передача в 20 килограммов, раз в четыре месяца личное свидание на три дня с 20 килограммами разрешенного груза с собой. В 32-ю (по российской классификации 2-ю) колонию в Макеевке Донецкой области на свидания с его папой или родным дядей Людмила Хараберюш ездит с единственным внуком-подростком — это автоматически разрешение на внос в зону 40 килограммов груза, счет идет не на конкретную «передачу», а на весь вес — сигареты, свое постельное белье, стиральный порошок, одежду, любой полезный и бесполезный груз, включая тележку.

Это все нужно каким-то образом допереть из Донецка до расположенной на окраине Макеевки в чистом поле колонии, но главное — на какие-то деньги купить, упаковать, сложить кулечек к кулечку, прозрачный пластиковый контейнер к такому же контейнеру — все консервы должны быть открыты и пересыпаны если не в прозрачную пластиковую тару, то тогда в прозрачные хрупкие тюремные пакеты, конфеты избавлены от оберток, сгущенка должна быть обязательно вне жестяных банок, а одежду теперь передавать нельзя, за исключением трусов и носков утвержденного цвета.

Все кардинально меняется месяц от месяца, год от года — раньше надо было кровиночек одеть теплее, передать свитера, спортивные костюмы, удобные тапочки. Сейчас «при России» в колониях «ДНР» ввели российскую тюремную одежду, российский рацион и российские порядки — например, систему ЗонаТелеком от ФСИН РФ. Теперь за свои деньги мамы могут каждый вечер коротко поговорить со своими детьми с помощью телефона-автомата в тюрьме и карточки, которую надо вовремя пополнять российскими рублями. С гражданскими сидельцами сидят военнопленные из других областей Украины, их мамы не могут ни передачи передавать, ни голос сыновей услышать, поскольку система ЗонаТелеком работает только с местными номерами телефонов.

Еще дети больше не едят в бараке, а ходят строем в столовую, где порции по сравнению с временами «ДНР» стали меньше, но пища качественнее.

«Чтобы экономно все купить, я еду на рынок в Буденновский район Донецка, там цены поменьше, там базы оптовые, там раньше мой родной район был — если я знаю, что что-то дорожает, я еду на базу и беру всего впрок, — обстоятельно поясняет Людмила Хараберюш. — Внук со мной ездит на все свидания уже два года — и к папе, и к дяде. Сейчас были у Сережи, у папы, в январе — у него день рождения 27 января, а мы на трехдневное свидание в колонию 28-го заехали, через четыре месяца у меня с каждым свидания, а через три месяца тормозки (тормозок — шахтерская еда, которую берут с собой, в данном контексте — продуктовая передача. — Прим. ред.). Мне все говорят: “Как ты выдерживаешь?”

Мы раньше и готовую еду им возили в передачах, а как в столовую эту стали их водить, там как-то появились и первое, и второе, и третье. Кашу теперь мы не возим, они, бедные, растягивают там сладкое. Так я ящиками, бывает, беру вафли, печенье, сладенькое. Там кому-то колбасы везут, окорочка — мои не балованные на этот счет, ни мясо, ни окорочка им не нужны. Старший, Сережа, раньше какие-то каши не ел, теперь всё ест, младший, Дима, здоровье поддерживал — он донором был, у него четвертая группа крови с минусом, проверялся регулярно, организм чистил. Ту же гречку он два года последних не варил дома, сам ее запаривал, сам ее подушками обкладывал, а теперь я ему даже эту гречку в зернах передавать не могу — только в хлопьях.

Сначала (чтоб ездить) паспорт “ДНР” получала, потом его отменили, надо было ускоренно получать российский (паспорт), быстренько вышло — за три дня! Мне к Сереже как раз нужно было ехать на свидание!»

Есть темы, на которые мама говорит неохотно, — про деньги, про суды и приговоры, про невестку. Людмила — свекровь с крутым и безапелляционным нравом. Когда после приговора в 11 лет и перевода в колонию у родных появилась возможность ездить на длительные свидания, она не очень понимала новых правил. Потом на общем свидании вместе с женой старшего сына Людмила вдруг поняла, что та взяла только один день из трех положенных. «Времени у нее не было!» — и тут же жестко запретила ей появляться и в колонии, и у свекрови на глазах. И ездит теперь к каждому из сыновей на те самые полные три дня с внуком.

«Каждый день молю Господа, чтоб дал здоровья моим детям — больше ничего! — причитает мама. — Там же спины — их, видать, перебили еще в «Изоляции» (тайная тюрьма, созданная после провозглашения «ДНР» в 2014 году. — Прим. ред.). Спины болят, старший постоянно на нимесиле, младший тоже начал пить его. Они ж у меня здоровые были, младший греко-римской занимался, каждый метр девяносто ростом, по 110–115 килограммов. Когда первый раз их увидела в заключении, думала, что не переживу этого, на тридцать килограммов похудели! Сейчас полегче чуть».

Взяли братьев Хараберюш в августе 2017 года и отправили в концлагерь «Изоляция», о котором в Донецке поминать вслух лишний раз никто не хочет. Потом было СИЗО, а летом 2019 года им дали в местном суде «минималку» — по 11 лет.

«Пошли они тогда на работу, Димка всегда мусор выносил, а Сережа тут же, в общежитии на восьмом этаже жил, — встретились и пошли. Их двадцать человек у проходной [завода] брали, крутили. Я два года не знала, как это было. Раз только вызвал один следователь в эту прокуратуру, спрашивал: “Почему вы их так воспитали, почему они не любят ДНР?” И то мне потом сказали, что этот следователь уходил [с должности] и вроде как закрывал дырки. Я потом уже узнавала, с людьми в очередях разговаривала, как оно у других было, как домой [с обысками] приходили, компьютеры забирали, рылись… У меня вообще ничего не было.

«Мамы боятся говорить»: история «перевозчика» Кирилла Ермышева

«Я как увидела своего сына — косточки, обтянутые кожей! Сейчас каждый боится ухудшить ситуацию — для политических в 32-й колонии ситуация более-менее нормальная, передача эта на 20 килограммов каждые три месяца. Мамы боятся говорить, мамы думают о детях!» — рассказывает мне Светлана Запорожец. Ее сын Кирилл Ермышев — узник из того прошлого, когда через линию блокпостов в Донбассе в месяц могли ездить туда-сюда до миллиона человек. Рекордным обычно был август — он давал от 1,4 миллиона пересечений через линию соприкосновения. Этот поток очень мозолил глаза компетентным российским органам — августовские рекорды были связаны с массовыми поездками в отпуск, в Одессу и на Белосарайскую косу, под Мариуполь. Езда подконтрольного населения в отпуск через линию фронта очень портила рисуемую тогда картину «гражданской войны».

Кирилл Ермышев был перевозчиком, который возил людей через блокпосты согласно блокадным правилам — никаких автобусов, только машины вместимостью до 7 человек. «Перевозы» ездили через линию соприкосновения в ежедневном режиме, вынужденно общались на блокпостах со всеми встреченными людьми с оружием. Они были очевидной группой риска, источником генерации постоянного дохода наличных для оккупационных властей. Их чаще всего и арестовывали в Донецке — за «шпионаж», как правило.

Светлана Григорьевна, мама Кирилла Ермышева, человек активный и заметный — девять лет работала в Чернобыле, потом основала в Донецке крупную туристическую компанию. Сейчас для Светланы Григорьевны прошлая жизнь — это большая пенсия, как у ликвидатора Чернобыльской аварии.

Работала она, пока могла, – последнюю свою группу туристов вывезла в Италию и Австрию в январе 2019 года. Сын возил людей через линию соприкосновения как раз на ее личной машине. Она до сих пор стоит после ареста на штрафплощадке, был почти новый китайский Chery M11, сейчас ей обещают его отдать — говорят, что после 5 лет стоянки она может пойти на металлолом.

Я писал об этой и подобных ей семьях летом 2021 года, поразило меня тогда это неформальное сообщество очень успешных в мирное время «мам шпионов».

Общались мы тогда в основном с узниками барака камерного типа 97-й колонии в Макеевке — его превратили в СИЗО МГБ «ДНР». Кирилла Ермышева арестовали 23 октября 2019 года, до пандемии, когда «перевозы» и их преследование были в тренде. А потом случилась пандемия, и под ее предлогом — полная блокада линии соприкосновения для проезда людей. Дело Кирилла стало, если можно так сказать, не «модным», и он надолго завис в СИЗО.

Судили его уже «при России»: в январе 2024 года по статье о «шпионаже» Кириллу дали 10,5 лет. Потом были апелляция и кассация, которые оставили приговор без изменения. «Очень большой урон нанес, сказали, очень большой!» — с усталой улыбкой сообщила мне Светлана. При Владимире Путине в судах по статье о шпионаже не было зафиксировано ни одного случая оправдания или снижения срока в апелляции. Адвокат в этом безнадежном деле, по определению мамы, «скотина редкостная», обошелся ей в 6 тысяч евро. «Я пыталась договориться о рассрочке, чтоб половину сразу, половину потом, в конце, — он кричал, ночью приезжал за деньгами, все забрал вперед! Потом начался разводняк…» — рассказывает Светлана.

Путь Кирилла был «стандартным» — два месяца «Изоляции», потом пять лет в бараке камерного типа 97-й колонии, в СИЗО, и только в марте 2024 года, после приговора, его перевели в полноценную 32-ю колонию, с ее устоявшимися правилами. Для него это было огромное облегчение режима — звонки маме, барак, а не камера, можно гулять и передвигаться на воздухе, длительные свидания с мамой. Кирилла все эти годы ждала любимая, и после приговора они могли в колонии расписаться, успели до запрета оказывать услуги людям с украинскими паспортами. Теперь на длительные свидания к Кириллу ездит и его жена, это крайне редкая счастливая история любви, которая помогает мужчине держаться.

Годы в колонии зависшим без обменов на 6–8 лет гражданским узникам даются не просто. Кто-то без поддержки из дому не выдерживает.

«Собрать туда продуктовую посылку — это искусство. Моющие нужны, они входят в вес, влажные салфетки, гели, кремы для бритья исключительно в пластиковых бутылочках, — перечисляет Светлана. — Воду только негазированную 5–6 литров разрешают, и она сейчас входит в общий вес, а раньше не входила. Ищем картриджи эти для системы «Барьер» — кувшин такой с очисткой, я передаю с самой высокой степенью очистки Б-16, в Макеевке вода не очень. Еду почти всю можно в рамках веса, но очень обращают внимание на сроки годности, и тару нужно с собой везти для консервов — все вскрывают и пересыпают, если нет своей тары, в пакетики. У меня сгущенное молоко всегда в белой бутылке пластиковой — все равно открываю, переливаю.

Стоит это дорого, я стараюсь покупать лучшее, посылка стоит обычно от 10000 до 15000 рублей. Он звонит и говорит: “Мама, нужны вот такие сигареты!” — это не значит, что он курит, это валюта там, она нужна, чтоб в баню пойти. Все, что они сейчас имеют, — это выданное. Мы можем носки передать черного цвета, например, моющие средства, на свидание, когда моя невестка Юля идет, шарики порошка для стиральной машинки — она в комнате свиданий есть.

Лекарства передаем, врачи подтверждают список. Врачи там нормальные, но сейчас витамины запретили передавать, они как лекарства — только по назначению врачей.

Они живут нашей помощью, нашими передачами — в колонии кормят, но мой — кожа да кости. Хотя мой сын вот говорил, что перед Новым годом котлеты давали, неплохие… Сыну летом будет 36 лет, самый возраст забрали».

***

Что будет дальше с гражданскими пленными России, неизвестно. Главный шок тут для нас и сторонних наблюдателей, варящихся в своей жизни, в том, что эти люди уже отсидели три четверти своих нелепых сроков в десятки лет. Их сажали как политически активных нелояльных оккупационной власти украинцев, в условиях действия Минских соглашений, приговоры выносила чужая власть на их собственной земле.

А теперь их вместе с этой землей внесли в Конституцию России, переодели в тюремные робы, ввели в российское законодательство через отдельные суды по каждому. И в этой новой реальности они вдруг обнаружили себя не гражданскими заложниками, а заключенными российского ФСИН.

Их иногда точечно меняют — за последний год случились три или четыре истории обмена гражданских из «ДНР». Валерий Матющенко и Елена Пех — самые известные в прессе люди из этой категории узников.

«Старые» гражданские узники сидят в своем монотонном режиме год от года, мамы как-то без особой надежды говорят об ожидании обмена детей: «Есть же раненые, военные, ребята без рук, без ног — их [обменять] важнее…»

Годы идут, а жизнь мам подчинена сбору денег, подготовке к посылке, свиданию.

Дмитрий Дурнев