«Такой русский экзистенциализм»

Этнический чеченец, в нулевые годы Герман Садулаев привлек к себе внимание романами о чеченской войне. В дальнейшем он публично критиковал Кадырова, выпустил ряд других книг, а в 2021-м удостоился премии «Ясная поляна». Летом 2022-го завел телеграм-канал, где выступил с провоенных позиций; правда, на фронт не стремился, ограничившись «гуманитарными» поездками на Донбасс. В блоге Садулаев рисует себя как человека, ненавидящего войну как таковую, но лишь для того, чтобы без зазрения совести отдаваться поверхностным рассуждениям о геополитике, фронтовым сводкам и рассуждениям о том, как русским важно защищать «своих».

Если не считать серии публицистических статей, где Садулаев пытается придать лоск текущей агрессии, не выходя за рамки Z-тылового патриотизма, «Никто не выVOZит эту жизнь» стал его первой серьезной попыткой подступиться к теме. В сентябре 2024-го на Московской международной книжной ярмарке он отнес этот роман к «литературе травмы», с тем отличием, что иронизирует над ее приемами и слишком серьезным отношением к жизни, признав, что неискушенному читателю будет действительно сложно воспринять такой подход. Вероятно, в их число попал даже один из редакторов серии «КПД» Алексей Колобродов, который к написанному отнесся серьезно:

Роман, делящийся на четыре неравнозначные части-«тетради», построен как поток сознания (буквально, даже без абзацев) главного героя Юрия Татарова, действие происходит в 2021–22 гг. Герой — коренной петербуржец, бизнесмен, относительно известный писатель и законченный сибарит. Он страдает от депрессии, ходит к психологу, глотает разные таблетки.

Татаров экстраполирует собственные психологические проблемы на окружающий мир, историю и человеческую цивилизацию в целом. Культура и осознанный труд — якобы результат психологических травм первобытного человека, а потому первобытные инстинкты никуда не деваются: «Всё это случилось с нами потому, что мы больные ублюдки. Но! Доктор, я говорю, но! Этим всем мы боремся. Мы выживаем» (с. 36).

Любовь и вера — органическая химия, а суть человека — не более чем инстинкты. Мотивы поведения исторических деятелей — таких, как та же княгиня Ольга и князь Святослав (с. 187–192), — получают гротескно-наивную психоаналитическую интерпретацию. Постоянные ссылки на реальных и выдуманных ученых явно указывают на манеру чтения и размышления, присущую тем, кто интеллектуальный труд перепутал с поверхностным многознайством. Совершенно не случайно такой персонаж занят бизнесом по продаже ершиков; правда, история про то, как российский завод вместо их производства начал закупать детали в Китае, является скорее стебом над политикой импортозамещения.

за счет которых государственная пропаганда отчуждает россиян от реальности и заставляет свыкнуться с войной. Но нет, сам автор тоже много рассуждает на эти темы, претендуя на ту долю экспертности, которой не обладает. В этом он похож на своего персонажа, за одним принципиальным исключением.

Лирический герой явно лишен чего-то трансцендентного, возвышенного, ценностного — такой вот доведенный до предела гротескный образ обывателя, который, читая в 2021-м году сводки о возможной войне в Украине, ее жаждет, ведь она «не только уменьшит население, но и спалит накопленный багаж культуры. Слишком много книг, слишком много картин, уже и фильмов слишком много, мы не можем двигаться дальше» (с. 44). И одновременно сетует, что никто воевать не захочет, да и политики лишь зарабатывают на угрозе и военных поставках.

Педофилия и мужской опыт

На презентации Садулаев говорил, что в его романе много любви, однако любовь он противопоставляет сексу. Да, его в исповеди Юрия Татарова очень много: фактически вся его жизнь состоит из измен, походов по проституткам и поиска свободного секса. При таких вводных, действительно, как издевка над литературой травмы выглядит история, как главный герой в подростковом возрасте был орально изнасилован старшей подругой своей сестры.

Пять страниц отведено педофильским эротическим сценам: главный герой, будучи маститым литератором, которого, правда, никто не читает, покровительствует 15-летней начинающей поэтессе, которая соблазняет его и явно испытывает удовольствие от того, что своей молодостью возбуждает престарелых мужчин (с. 29–34). Уже позднее Татаров/Садулаев возвращается к теме, вспоминая, как, будучи «донбасским добровольцем» в 2014-м, он расстрелял двух пленных: «Это же как педофилия. Все делают. Но не стоит трепаться» (с. 55).

Да, по сюжету Татаров отправляется на Донбасс, правда, за компанию с другом, чтобы проверить себя: «Потому что мужчине нужен опыт. Иначе кровь застаивается и тестостерон не вырабатывается. А без тестостерона молодые девушки тебе не дадут» (с. 57). Сегодня мотив участия в агрессии как проверки себя на мужественность распространен в Z-пропаганде и обнаруживается в некоторых воспоминаниях участников-добровольцев, а потому эти пассажи прочитываются как критика развивающейся милитаристской культуры.

Но на самом деле Садулаев против «гибридных» войн, но горячо поддерживает «настоящие».

Автор повторяется

«Никто не выVOZит эту жизнь» во многом наследует предыдущему роману «Земля — воздух — небо», опубликованному в 2021 году. Между ними так много перекличек на уровне отдельных размышлений, сюжетов и образов (вплоть до утверждения, будто все мужчины занимались сексом с детьми), что невозможно отделаться от впечатления: автор повторяется.

Главный герой — неудачливый писатель из Санкт-Петербурга, которому за 40, он изменяет жене с молодыми девушками, однако из-за нарастающей импотенции отправляется воевать на Донбасс, а потом в составе ЧВК «Вагнер» — в Сирию. Сегодня Садулаев представляет его как пример современного военного романа, предвосхитившего некоторые особенности текущей войны, однако гротескное повествование заставило критика Аглаю Топорову увидеть в нём антивоенное произведение. Правда, выдвигаемую в нём максиму «У настоящего мужчины травма только от того, что нет никакой войны» Садулаев предлагает прочесть как прямолинейное утверждение.

Здесь еще более детально раскрыта тема секса с физиологическими подробностями — однако если задаться вопросом всерьез, то этим гротеском Садулаев атакует невыносимую пошлость современного бытия: с утратой чувственности (секс в презервативе), невозможностью быть субъектом (жизнь как ситком, где разные серии объединены лишь общностью героев и места действий) и циничным неолиберальным капитализмом (вагнеровцы принимают, что умирают ради прибыли компании, а за сирийскую войну-бойню никто из политических лидеров не несет ответственность, поскольку каждый политик может заявить, будто участие в ней исключительно добровольно).

Поэтому Садулаев нуждается в описаниях боев Второй мировой, привязанных к биографии деда главного героя, — чтобы противопоставить пошлые гибридные войны войне настоящей, священной. И если в 2021-м году это могло показаться авторской уступкой господствующим представлениям, то текст романа принуждает к иной трактовке. Великая Отечественная оказывается «правильной войной» не из-за оборонительного характера, а поскольку политическая составляющая якобы отступила на второй план, и это была полнокровная война, которую вели военные для уничтожения противника. Это объясняет и сетования, что в 2014-м году российские войска не дошли до Днепра.

Выходит, что герой следующего романа Юрий Татаров действительно травмирован, правда, в специфическом смысле: пошлостью своего бытия и недостойной донбасской войной 2014 года, где он совершал военные преступления.

Дугин — рептильный мозг

Когда Садулаев говорил, что «Никто не выVOZит эту жизнь» — это роман о любви, настоящей любви к родине, он не преувеличивал. Его герой становится добровольцем-волонтером, наблюдает «сдачу» Херсона и приходит к идее Бога, судя по всему, погибая во время обстрела. Эта трансформация наступает постепенно, шаг за шагом, по мере втягивания героя в войну, ведь «чтобы почувствовать себя Россией, надо было много страдать и думать как я» (с. 159).

Первым шагом идет традиционная для национализма идея о русской провинции как вместилище «истинной России». В романе «Земля — воздух — небо» главный герой является чеченцем, а потому схожий образ развивается через обращение к городку Шавли. В новом романе «землей обетованной», куда накануне полномасштабной агрессии отправляется герой вместе с престарелым отцом, становится Старая Русса (с. 130). Ее санаторные лечебные грязи способны излечивать и возвращать к жизни.

Второй шаг — речь Путина в день начала «СВО», после которой герою снится сон, будто его тело и есть сама Россия. «Горы, дороги, мосты и города» — его дело, Дугин — рептильный мозг, Чаадаев — мозжечок, полушария могла — Прилепин и оба Пелевина, а вот интеллигенция оказалась «вязкой субстанцией», устремившейся на выход через его анус — Верхний Ларс (с. 156–157).

Третий — разрушенный Мариуполь, куда Татаров приезжает волонтером. Уничтоженный город, где русские якобы ждали освобождения, напоминает ему Дрезден Курта Воннегута, название романа которого он, видимо, намеренно путает с сетевой историей маньяков-психопатов «бойня номер девять».

Татаров видит убитые тела, от которых веет тухлостью, и это оживляет воспоминания об одной любимой девушке: «Где-то я такое уже чувствовал, от кого-то так пахло, — может, от рук моей Клэр, прекрасной Клэр, тонкой девушки, которая работала мясником в мясной лавке. Я подумал о Клэр, и мой член стал затвердевать <…> Ее руки могли пахнуть мясом, но хорошим, свежим мясом. Едва ли Клэр пахла тухлым мясом» (с. 149, 151). Это прямая отсылка к известному эмигрантскому роману Гайто Газданова; правда, персонаж Садулаева, переживая свою гражданскую войну, надеется в ней победить, а воспоминания о возлюбленной — так, кратковременная вспышка.

Четвертый — это Херсон, где, будучи волонтером-«гуманитарщиком», Татаров сфотографировался в кресле местного министра финансов: «В каске, бронике и с автоматом. Это был самый веселый день в моей жизни» (с. 174). Торжество оккупанта не омрачается ни временностью, ни последующим признанием, что как минимум часть жителей ждала возвращения в Украину.

И пятый шаг — эмоции, которые Татаров испытывает от столкновения с настоящими русскими войсками. Полковник «ДНР» с позывным Немец, который собирает свой батальон, чтобы организовать нормальное снабжение и не нести ответа перед богом за бездарно погубленных людей (с. 194). Казаки-танкисты, с хоругвями и ликами, оживляют литературно-исторические образы: «Всё как встарь. Всё как у Шолохова» (с. 213). И конечно, неописуемый восторг от волонтерки, которая залезла на танк и стала читать свои стихи солдатам (с. 214).

Если отбросить рассуждения Татарова, что «СВО» — это «русский дранг нах зюйд» (с. 174) в поисках «тепла и солнца», оборачивающийся движением к смерти, то прояснение смыслов войны остается игрой с героическими образами, предложенными пропагандой: защита русских, героизм казаков и чеченцев, геополитика и восстановление «исторической справедливости». Конечно, чтобы не выглядеть совсем уж поверхностным, Садулаев пишет, что будто при штурме Мариуполя захватчики потеряли 40–60% убитыми от своего огня (с. 155), проговаривает многие болезненные темы: и коррупцию среди волонтеров, и плохое обеспечение войск, и (о)бессмысленные оборонительные бои, когда солдаты гибли, хотя командование знало, что будет сдавать Херсон (с. 172, 194, 185). Проговаривает — но мимоходом, поверхностно, видимо, чтобы отличаться от совсем уже кондовой Z-пропаганды.

Сама сдача Херсона воспринимается как трагедия и страх, что полноценная война опять может превратиться в гибридную, с ее разменами в политических играх: «Нас выдавливают от теплых морей в холод, снега и мерзлую слякоть. Мы будем жить и умрем в Петербурге» (с. 180), — сокрушается Татаров, для которого северная столица — синоним пошлости бытия.

Последнее прибежище негодяя

Скрестить гротеск и Z-патриотизм — смелый ход, за который можно попасть под перекрестный огонь. Не каждый отважится слепить образ «СВО»-волонтера из опустившегося извращенца.

Духовное пробуждение любителя педофилии — переделка расхожего утверждения о патриотизме, правда, теперь последним прибежищем негодяя оказывается «СВО». С критикой общества потребления Садулаев также запоздал на несколько десятилетий.

Сама по себе история стареющего сибарита, находящего на войне высший смысл на «правильной войне», — довольно примитивный сюжет для милитаристской прозы, от которого прямо-таки веет публицистическим пафосом той же Первой мировой. Автор, видимо, осознает, что прямолинейное повествование было бы скучным, а потому идет от противного. Но в своем восприятии войны он, безусловно, отличается от того же Владлена Татарского, который, наоборот, писал, что живет войной и сексом. Садулаев куда серьезнее и прямо оппонирует этому представлению в романе «Земля — воздух — небо».

В неприятии идеи травмы и ПТСР, о чём автор долго говорил на презентации и напрямую писал в предыдущем романе, он не одинок и вторит Дмитрию Артису, чьи фронтовые заметки также могут быть прочтены как оппонирование этому представлению. По мнению Садулаева, желание общества видеть в ветеранах травмированных субъектов якобы просто стигматизирует их, а в действительности нормально воспитанный мужчина будет только закален в огне сражений. Несомненно, сам автор является милитаристом, о чём свидетельствует его телеграм-канал. Именно в этой плоскости он видит некую нормальность, однако в «Никто не выVOZит эту жизнь» явно не стремится ее разобрать.

Потому фронтовые реалии выглядят куда более блеклыми и поверхностными (если сравнивать с творчеством Туленкова или Лисьева), нежели та часть книги, которая реконструирует и высмеивает мир депрессивного и сексуально-озабоченного бизнесмена. Вероятно, именно такими автор видит условные либеральные творческие круги, которые изгоняются из страны/тела главного героя благодаря войне. Правда, скорее бьет по комплексам своей тусовки. В зацикленности на идейных оппонентах он близок к своему литературному покровителю Захару Прилепину, который оба ключевых публицистических сборника о начале войны на Донбассе («Не чужая смута») и «СВО» («Книга Z») также посвятил разборкам с «либералами-в-культуре».

Война против Украины у Садулаева проседает, видимо, по причине слабого знакомства с нею: лишь из рассказов да кратких поездок с гуманитарной помощью, что, правда, не мешало ему сфотографироваться с автоматом и в интервью называть участниками «СВО» волонтеров и чиновников. Конечно, в самом романе он признает, что это далеко не равные позиции (с. 220).

Однако на один из приложенных «фронтовых» рассказов — в виде четвертой части-«тетради» — я всё же обращу внимание (с. 241–249). В нём описывается мистический боевой эпизод, где два пулеметчика с трудом отбиваются от противника и уже готовятся умереть, как в тыл врагу ударяет восставший из мертвых отряд красноармейцев эпохи Второй мировой. Они неожиданно оказываются на поле боя, убивают всех врагов и уходят в никуда. Ничего, кроме развития избитого пропагандистского тезиса об «СВО» как повторении Великой Отечественной, тут нет.

Однако схожий сюжет использовали и украинские писатели Олег Ладыженский и Дмитрий Громов, выступающие под псевдонимом Генри Лайон Олди. В рассказе «Пополнение» души погибших красноармейцев спасают от гибели на минном поле одного российского солдата, который, в отличие от своих товарищей, не занимался мародерством. Оба автора сами пережили бомбардировки Харькова, приобрели опыт беженства и потери родного города, однако нашли в себе силы и возможность отказаться от тотального осуждения врага. Садулаев же предстает топорным и одномерно-жестоким.