В 1936 году Сталин запретил аборты, но одной подписи диктатора было недостаточно, чтобы женщины перестали прибегать к этой процедуре. Многие делали аборт в подпольных условиях, у знахарок и так называемых «абортмахеров», рискуя своим здоровьем и даже жизнью.

Работники прокуратуры, которые должны были заниматься расследованием подобных «преступлений», делали это неохотно и поэтому постоянно получали взбучку от чиновников Наркомата здравоохранения, которые отчитывали их за бездействие, и от самих врачей. Так, профессор гинекологии Агриппина Близнянская, которая критиковала работников прокуратуры больше всех, рассказывала, что ей самой приходилось устраивать допросы своих пациенток. В мае 1949 года на собрании Московской комиссии по борьбе с абортами Близнянская привела пример из практики: к ней на прием явилась пациентка в тяжелом состоянии — с кровотечением и высокой температурой. Пока пациентка извивалась в страданиях на гинекологическом кресле, Близнянская проводила допрос: сама ли женщина делала аборт, где, кто помогал, сколько заплатила. Корчась от нестерпимой боли, женщина призналась, что она делала аборт у некой Кузнецовой и что она даже просила вернуть деньги, поняв, что аборт не получился.

В 1955 году Хрущев наконец отменил уголовное наказание за аборт. Однако тот факт, что прерывание беременности было преступлением на протяжении почти 20 лет, безусловно, повлиял на восприятие абортов как чего-то преступного. Кроме того, врачам постоянно твердили сверху о том, что нужно повышать рождаемость и уговаривать пациенток сохранить беременность.

Это не преувеличение. Практика садизма по отношению к женщинам, идущим на аборт, сохранилась в СССР до конца его существования. Эту проблему стали обсуждать газеты во времена перестройки — с особой откровенностью и ужасом говорили об этом иностранные корреспонденты. Так, оценивая в 1989 году ситуацию с правами женщин на аборт в СССР и на Западе, корреспондент The New York Times точно заметил: «В отличие от дискуссии об абортах на Западе, которые обычно фокусируются на правах нерожденных детей и праве женщины на выбор, советские дискуссии касаются вопросов женского здравоохранения — их права на надлежащее обеспечение надежными контрацептивами, на стерильные условия, обезболивающие средства и уважение со стороны медицинских работников».

Для того чтобы получить последние две вещи — обезболивающие средства и более-менее уважительное обращение со стороны медицинских работников, советским женщинам приходилось давать взятки. За деньги женщине могли дать достаточную дозу анестезии.

«Наша медицина очень жестока, у нее каменное сердце и оборудование из каменного века», — цитировал одну советскую женщину корреспондент The New York Times. В той же статье женщина по имени Екатерина Николаева описала свой опыт аборта в одной из поликлиник. Когда она зашла в операционную, доктор тут же накричал на нее за то, что она «таращилась» на его запачканные кровью перчатки. «Давай быстрее, — услышала тогда Николаева. — Я уже сыта по горло вашей тупостью». Николаева также цитировала другого доктора, который говорил своей испуганной пациентке: «Надо было раньше думать. Вам всем нравятся конфетки, но платить свою цену за это вы не хотите».

По воспоминаниям другой женщины, аборты могли проходить так: «Сначала женщина должна вынести унижение при походе в поликлинику, чтобы собрать кипу бумаг для предстоящего испытания. Там к ней будут относиться с вопиющим отсутствием интереса и даже с презрением». Самое ужасное происходило потом: «Женщины выстраиваются в очередь у входа в операционную. Аборты делаются у двух, даже у шести женщин одновременно в одной операционной. Столы расставлены так, что женщина может видеть всё, что происходит напротив: искаженное от боли лицо…»

Жестокость и садизм советских врачей объяснялись не только памятью о временах, когда аборты были преступлением, и не только стремлением повышать рождаемость любой ценой. Большую роль могла играть элементарная фрустрация самих медиков из-за условий труда и большой нагрузки. Советская медицина была бесплатной, но далеко не самой качественной в мире: дефицит и бюрократия были постоянной головной болью медицинских работников. Лечить и быть человечным по отношению к каждому пациенту было сложно, на это не было времени. А вот выместить накопившуюся злость и недовольство системой на беспомощных пациентках было можно.

Кроме того, обезболивающие средства тоже были в дефиците, что власти во времена перестройки не скрывали.

Конечно, всегда была возможность достать средство самой, но где?

В современной России, где пока нет запрета на аборты и дефицита на анестетики, власть пытается найти механизмы регуляции репродуктивного поведения женщин. Более того, понятно, что государство оказывает давление на гинекологов своими планами, лекциями, инспекциями — это раздражает врачей и также заставляет их вымещать свою злобу на женщинах — «виновницах» их неприятностей.

В конце концов, поликлиника — заведение государственное, а государству аборты сегодня не нужны. В условиях, когда полный запрет абортов может вызвать недовольство в обществе, негласное поощрение индивидуальных пыток в гинекологических креслах может быть альтернативной стратегией, которая позволит хоть как-то отговорить женщин от этой процедуры.